Шапи Казиев - Крах тирана
Опасаясь быть узнанным, Ширали примостился среди вчерашних попутчиков и принялся наблюдать за происходящим сквозь опущенные на глаза волосы. Но еще больше Ширали старался вслушиваться в разговоры вокруг, из которых можно было узнать очень многое.
Так он просидел до полуденной молитвы, но про Мусу-Гаджи толком ничего не узнал. Собрав полученные от прихожан медяки, Ширали отправился на базар, где рассчитывал узнать больше.
Надвинув на лоб войлочную шапку, он шел между рядами, будто не замечая яблок и сушеных фруктов, которые совали ему торговцы с просьбой помолиться за них. Его влекла шумная толпа, собравшаяся в центре базара.
Шахские палачи – феррахи, уставшие от своих кровавых дел, преподавали нищим страшный урок – как следует собирать на базаре деньги. Они приволокли двух казненных за что-то стражников и бросили их перед лучшими базарными рядами. У одного было перерезано горло, другой был лишен глаз и задушен. Торговцы молились за упокой их душ и слезно молили палачей убрать трупы, в соседстве с которыми торговля становилась не только невозможной, но и вовсе грешной. Феррахи молча смотрели на толпу, сложив на груди руки и ухмыляясь.
Ширали протиснулся вперед только для того, чтобы убедиться, что среди казненных нет Мусы-Гаджи. Это отвратительное зрелище означало, что и с Мусой-Гаджи обойдутся не лучше, если он окажется в руках этих извергов.
Толпа гневно гудела, а палачи безмятежно щурились на солнце, ожидая, пока торговцы поймут, что от них требуется. Торговцы готовы были разорвать этих негодяев, но вместо этого вынуждены были раскошелиться. Собрав солидную мзду, палачи подцепили трупы крючьями и куда-то их уволокли, оставляя за собой кровавый след.
– Будьте вы прокляты! – негромко неслось им вслед.
– Разве люди могут делать такое?
– Да разве они люди?..
Но как только явились базарные надзиратели, толпа разошлась, и торговцы вновь принялись за свое дело, потому что закрыть лавку до наступления ночи тоже считалось преступлением.
Ширали уже подумывал, что надо бы разыскать харбукского оружейника Юсуфа, вдруг он что-то знает о Мусе-Гаджи, но тут он увидел Калушкина.
Русский резидент пришел на базар по необходимости. Ему нужно было найти теплую бурку и папаху. Как сообщили Калушкину, Надир-шах скоро выступит в поход, в высокие дагестанские горы. Персы отправились в путь, не заботясь о теплой одежде, но Калушкин знал, что Кавказ – не Персия, без бурки и папахи в горах не обойтись. Тем более, что привычную уютную кибитку придется оставить в Дербенте – по горным тропам ей не пройти.
Выждав, пока Калушкин выберет подходящий товар, Ширали бросился к русскому резиденту и взвалил на себя его покупки.
– Ты что это! – прикрикнул на него Калушкин. – Как смеешь!
– Я помогу, господин, – сказал Ширали.
– Разве я тебя нанимал? – негодовал Калушкин.
– Наймите, господин, – попросил Ширали, взглянув на Калушкина из-под бурки.
– Постой-ка, братец, – удивился Калушкин, узнав в Ширали приятеля Мусы-Гаджи. – Да это не ты ли?..
Но Ширали прибавил ходу, чтобы поскорее оставить базарные ряды, где шныряло множество шахских шпионов.
– Да не так шибко! – едва поспевал за ним Калушкин. – Мы еще и о цене не сговорились.
– Даром, – улыбался в ответ Ширали. – Поговорить надо!
– Тогда говори теперь, – шепнул ему Калушкин. – За нами в четыре глаза смотрят.
– Друг мой пропал, – сказал Ширали. – Может быть, господин знает, где его искать?
– Да моя бы воля, я бы твоего дружка сам – на дыбу… Что вы с реликвией нашей сделали? Во что дом Петра обратили?
– Дом мы не трогали, – оправдывался Ширали. – А дыру засыпать можно.
– Без вас засыпали, – сердился Калушкин. – Однако ловко вы девицу умыкнули. Шах так осерчал – кругом все дрожит.
– А друг мой? – напомнил Ширали.
– Плохи его дела, – сказал Калушкин.
– Жив или умер?
– Слыхать, живой, – вздохнул Калушкин, – да лучше бы мертв был. Коли шахские палачи за него примутся – пожалеет, что на свет родился.
– Где он? – настаивал Ширали.
– В крепости, в зиндане, вроде ямы с решеткой, – отвечал Калушкин. – Где ж ему еще быть.
– А я на базаре, если понадоблюсь, – сказал Ширали.
Когда они добрались до небольшого дома, который занимал русский резидент, Калушкин забрал свои покупки и сунул Ширали серебряный рубль.
– Ступай, братец… А друга выручать и не помышляй, сам голову сложишь.
Ширали шел обратно, раздумывая над тем, что узнал, когда перед ним выросли два соглядатая.
– Ты кто такой? – спросил один из них, тыкая в Ширали пальцем.
– О благородные люди, – отвечал Ширали, – я не сделал ничего дурного.
– О чем вы говорили? – допытывался другой.
– Ни о чем, – оправдывался Ширали. – Я только просил господина не спешить… Мои глаза почти не видят, и ноги я еле волочу, а его груз был так тяжел.
– Что он тебе дал? – продолжал допрашивать первый.
– Этот господин так скуп, – жалобно произнес Ширали, доставая из-за пояса медную монету. – О Аллах, где же справедливость?
– Вот где, – ухмыльнулся второй, забирая у Ширали монету. – И проваливай отсюда, пока мы не прошлись палками по твоим пяткам. Тогда ты станешь ходить куда как быстрее.
Глава 74
Муса-Гаджи пришел в себя от обрушившегося на него потока воды. Он огляделся – вокруг было темно и сыро. А сверху сквозь решетку пробивались лучи солнца. Потом свет загородили чьи-то тени, и он услышал голоса:
– Думаешь, он еще жив?
– Вроде шевелится.
– Тогда доставай.
Заскрежетала отодвигаемая решетка, и что-то повлекло Мусу-Гаджи вверх. Он был скован цепью, и конец этой цепи уходил наверх, к свету.
Феррахи вытащили из глубокого зиндана полуживого Мусу-Гаджи и бросили на землю перед визирем.
– Если бы умер, ему было бы лучше, – сказал визирь.
Феррахи сняли с Мусы-Гаджи цепи и куда-то его потащили.
В небольшой комнате его положили на каменную скамью, и над ним склонился Сен-Жермен.
– Так вот вы какой, мсье, – улыбался француз. – Эти варвары, называющие себя целителями, чуть не отправили вас на тот свет. Они уверены, что смесью яичного желтка и масла можно вылечить что угодно.
– Где я? – с трудом произнес Муса-Гаджи, начиная ощущать боль, сковавшую его тело.
– Не там, где мы с вами расстались, – сказал Сен-Жермен, открывая свои склянки. – Но теперь я могу гордиться, что строил дворец шаха вместе с таким отважным кавалером. Вот выпейте-ка это.
Сен-Жермен поднес к воспаленным губам Мусы-Гаджи чашку, и он сделал несколько глотков. Жидкость была горьковата, но Муса-Гаджи скоро почувствовал, как умеряет она жар его израненного тела.
– Кстати, куда подевался ваш слон? – полюбопытствовал Сен-Жермен.
– Слон?
Муса-Гаджи начал припоминать, что с ним произошло.
– Впрочем, это не столь важно, – сказал Сен-Жермен, накладывая на раны Мусы-Гаджи свои мази и пластыри. – Важнее то, что его величество Надир-шах велел мне поставить вас на ноги. Но я знаю то, что подействует на вас лучше любого лекарства.
– Что? – спросил Муса-Гаджи.
– Та девушка, ради которой вы так благородно, так по-рыцарски решили отдать жизнь…
– Что с ней? – перебил его встревоженный Муса-Гаджи.
– Она жива. И я предполагаю, что она спаслась.
– Спаслась, – облегченно повторил Муса-Гаджи.
– Скорее всего, это именно так, – кивал Сен-Жермен. – Но представьте, мсье, даже если она уже в безопасности… Представьте, каково этой нежной, любящей душе сознавать, что теперь опасность нависла над вами.
– Я сделал то, что должен был сделать, – ответил Муса-Гаджи.
– Это весьма похвально, мсье, – говорил Сен-Жермен, продолжая свои манипуляции. – И даже чрезвычайно романтично. Наши сочинители отдали бы душу за такой сюжет. И я крайне сожалею, что у столь возвышенной истории может оказаться столь же печальный конец.
– На все воля Аллаха, – ответил Муса-Гаджи, не все понимавший, что горил француз, но уяснивший главное – его Фируза жива и в безопасности.
– Вполне возможно, что такова воля господа, – согласился Сен-Жермен. – Но великий Надир-шах имеет на этот счет свое царственное мнение.
– Что ему от меня нужно? – спросил Муса-Гаджи.
– Пока не знаю, – пожал плечами Сен-Жермен. – Но в одном я не сомневаюсь: он приказал мне вылечить вас.
– Зачем?
– Чтобы убить.
– Чего же он ждет? – спросил Муса-Гаджи. – Он мог давно это сделать.
– Он делал это так часто, что отсечение головы или сдирание кожи уже не производит на него должного впечатления, – рассуждал Сен-Жермен. – Для разнообразия он велел уничтожить вас морально, то есть раздавить все ваши похвальные качества – гордость, смелость, благородство… Он превратит вас в ничтожество, а затем, когда предъявит даме вашего сердца то, что от вас останется, вы и сами не захотите жить.
– Этого никогда не будет, – твердо сказал Муса-Гаджи.
