Шапи Казиев - Крах тирана
– Красавица наша!
– Нашлась!
– Иди в дом, – проглотив подкатившийся к горлу ком, строго сказал Мухаммад-Гази и быстро пошел впереди, опасаясь, как бы люди не увидели невольные слезы, навернувшиеся на выцветших от бессонных ночей глазах.
Он надеялся поговорить с дочерью отдельно ото всех, без свидетелей, но дом уже был полон взбудораженными близкими и дальними родственницами, соседками и другими женщинами, спешившими своими глазами увидеть свершившееся чудо.
Плач, благопожелания, счастливый смех лились нескончаемым потоком, и Мухаммаду-Гази оставалось лишь получать поздравления.
– А как бы радовалась ее мать, да устроит ее Аллах в раю! – причитала тетушка Фирузы, сестра Мухаммада-Гази.
Фируза знала, что случилось с ее бедной матерью, и слезы радости сменились слезами горя.
Вдруг все стихло, когда женщины увидели мать Мусы-Гаджи. Женщина поцеловала Фирузу, погладила ее по голове и сказала:
– Слава Аллаху, ты вернулась, голубка моя. Но мой сын не вернулся.
Фируза бросилась ей на грудь и стала сбивчиво рассказывать о Мусе-Гаджи, о том, как он ее спас из гарема проклятого шаха и как повернул слона, чтобы они с Ширали ушли от погони.
– Значит, мой сын спас тебя? – тихо спросила женщина.
– Да сохранит его Аллах! – восклицала Фируза, не стесняясь своих горьких слез. – Если бы не он…
Старая горянка гордо выпрямилась, улыбнулась и громко сказала:
– Пусть все знают, что мой Муса-Гаджи – не предатель! Даже если Аллах призвал его к себе, он ушел как настоящий мужчина!
– Твой Муса-Гаджи сделал то, что не всякому герою по силам, – говорил Мухаммад-Гази, провожая горянку. – Мужчина, отдавший жизнь за честь своей невесты, попадет в рай.
– Лучше бы он вернулся домой, – ответила горянка. – В доме остался один его кинжал. Если этот проклятый шах явится сюда, я буду знать, что делать с оружием моего сына.
Она вышла из дома и пошла по узкой улице, гордо улыбаясь встречным и объявляя:
– Мой Муса-Гаджи – герой! Не каждому мужчине Аллах дарует такую прекрасную смерть!
Дервиш-Али сидел на каменной скамье у дома Мухаммада-Гази и чертил на земле палкой. Когда из-под земли показывался червяк, петух его мгновенно выдергивал. Причем одного проглатывал, а другого придерживал когтем и оглядывался, нет ли поблизости курицы, которую можно завлечь хорошей добычей.
Дервиш-Али чертил, затем пересчитывал свои черточки и сбивался со счета.
– Что это ты делаешь, сынок? – спросил Мухаммад-Гази, который вышел из дома, так и не сумев поговорить с дочерью.
– Считаю, – важно ответил Дервиш-Али.
– Считаешь? – удивился Мухаммад-Гази. – А что означают твои черточки?
– Это я для Надир-шаха готовлю.
– Зачем? – не понимал Мухаммад-Гази.
– Разве не он похитил твою дочь?
– Выходит, так, – согласился Мухаммад-Гази.
– Ты долго жил в Джаре и, видно, забыл наши законы, – объяснял Дервиш-Али. – А по законам Андалалского общества с того, кто похитит женщину, взыскивается один бык. А за каждый следующий день, пока не вернет, берется еще по быку. Так что Надир-шах нам сильно задолжал.
– Мне его быки не нужны, – сказал Мухаммад-Гази. – Мне нужна его голова.
– Одно другому не помешает, – ответил Дервиш-Али. – А если прибавить сюда остальные его преступления – вся Персия должна быть наша вместе с индийской казной.
– Дай Аллах тебе здоровья, – вздохнул Мухаммад-Гази, погладив парня по голове, а затем вернулся в дом, где теперь была его дочь, увидеть которую он уже не надеялся.
Наконец, женщины оставили их одних. Фируза, уткнувшись в отцовское плечо, со слезами рассказывала о своих злоключениях: как она попала в рабство, как ее отправили к шаху Надиру, как она устояла перед сокровищами Моголов и как берегла кинжал, чтобы защитить свою честь.
Мухаммад-Гази слушал, не в силах вымолвить ни слова. Слишком много перенесла его несчастная Фируза. Он разглядывал роскошный кинжал и не сомневался, что его дочь не замедлила бы пустить его в ход.
Затем, вспоминая все больше и больше, Фируза рассказала, как Муса-Гаджи проник в Дербентскую цитадель, как слон передал ей его кольцо и как она ждала спасения. Что было потом, когда она лишилась чувств от какого-то зелья, она не помнила, но знала, что это помогло ей спастись. И как она очнулась у родника, уже спасенная из гарема Мусой-Гаджи. И как Муса-Гаджи пробился со своим слоном через тяжелые ворота, как пожертвовал собой, давая возможность спастись ей и его другу, как она добралась до дома с помощью харбукцев.
– А где тот человек, который помогал вам? – спросил Мухаммад-Гази.
– Ширали? Он вернулся в Дербент, – ответила Фируза. – Он стал моим названым братом. Однажды Муса-Гаджи сохранил ему жизнь. А теперь Ширали хочет спасти Мусу-Гаджи, если он остался жив. Я видела, как в него попала стрела.
– Да покарает Аллах шаха Надира! – воззвал Мухаммад-Гази. – Сколько горя принесло нашему народу это чудовище в образе человека.
Глава 73
Когда вдали показались крепостные стены Дербента, Ширали распрощался со своими проводниками и направился дальше пешком.
В рощице неподалеку от города он снова принял вид факира и вскоре присоединился к веренице слепцов, бредущих за своим поводырем. Был четверг, канун священной пятницы, и нищие отовсюду стекались в Дербент в надежде на подаяния у мечетей.
– Кто ты? – окликнул поводырь чужака.
– Такой же несчастный, как и вы, – ответил Ширали.
– Несчастный тот, кто видит ужасы, творящиеся кругом, – ответил поводырь, но прогонять чужака не стал.
Стараниями Надир-шаха и его палачей слепых и нищих стало так много, что еще один уже никому не мог помешать.
Ширали шел последним и мог разглядывать всех, кто шел перед ним. Но эта процессия была странной даже для калек, которые бывают так похожи. Их жесты, походка, запрокинутые к небу глаза, ветхая одежда были почти одинаковы. Но Ширали видел, что это были очень разные люди: бывший шахский воин, дервиш, разжалованный чиновник, дряхлый мулла, миловидный юноша, каких содержат в дворцовых слугах, одержимый, непрестанно отгонявший от себя шайтанов, и несколько других калек, которые еще недавно могли быть значительными людьми. Проводник имел особое превосходство над остальными. Во-первых, он был лишен только одного глаза, а во-вторых, имел приятный голос, и его жалобные песни трогали сердца прихожан мечетей и базарных торговцев. К тому же он наизусть знал все предания и притчи, в которых подаяние возвеличивалось как особо богоугодное дело, и не уставал их повторять, как только оказывался поблизости от людей, способных подать милостыню.
Приближаясь к городу, Ширали заметил, что тут многое изменилось. Вокруг Дербента стояли лагерями новые, недавно прибывшие полки со своими знаменами. Отдельно стояли ряды пушек с артиллерийскими припасами. Тут же, около парка тяжелой артиллерии, располагалась артиллерия верблюжья, и животные преспокойно обгладывали кусты вокруг сложенных рядами зарбазанов и прочих легких орудий. Обозы были так велики, что занимали все пространство до моря.
По всему было видно, что готовится большой поход, в который двинется огромная сила.
Поводырь уверенно направился к главным северным воротам, где его хорошо знали. Но на этот раз несчастных калек пропустили не сразу. У стражей были строгие приказы, и они обыскивали каждого с головы до ног, заглядывая даже в тюрбаны и чарыки, у кого они были.
– О Аллах, что делается на этом грешном свете! – восклицал поводырь, и его спутники отвечали горестными стенаниями.
– Благодарите бога, что вообще пускаем вас в город, – отвечали стражники. – От вас, калек, проходу уже не стало.
– Один из нас тоже некогда был стражником, – говорил поводырь. – Но Аллах наказал его за дурное обращение с нуждающимися в помощи.
Впрочем, убогие считались наполовину святыми, и стражники исполняли свои обязанности только для виду, чтобы не навлечь на себя их проклятья, которых очень боялись.
Для начала, процессия двинулась по узким улицам дербентских магалов, стуча посохами по стенам и ставням. Им не все подавали, но никто и не прогонял.
Ширали скоро отстал от своих спутников и завернул в караван-сарай. Там он нанял комнату и плотно перекусил, заплатив пару серебряных монет. Дождавшись вечера, он отправился к тому месту Дербентской стены, где оставил у родника свой посох.
Посох был на месте, но змейки в нем не было. Ширали постучал посохом по дереву и тут же услышал знакомое шипение. Судя по остаткам шерсти под деревом, змейка успела поохотиться на мышей и была сыта. Она соскользнула с ветки на шею Ширали, спустилась по его груди и, признав хозяина, скрылась в норе, которой служил ей посох.
Наутро Ширали пошел к главной мечети, но увидел, что его привычное место занято. Теперь там сидел бывший главный евнух шахского гарема. Он раскачивался своим грузным телом и совал прихожанам деревянную миску, выпрашивая подаяние. И ему подавали, особенно те, кто узнавал в нем Лала-баши, еще недавно заправлявшего при дворе шаха большими делами.
