Время умирать. Рязань, год 1237 - Баранов Николай Александрович
Первые татарские разъезды городовая стража засекла с дозорной башни наутро, чуть свет. Ударили в било. Им откликнулся набат с колоколен церквей и соборов. Вспугнутые, взметнулись в воздух вороны, закружились темными стаями над городом, каркая, словно пророча городу злую судьбину. Заскрипели закрывающиеся воротины в воротных башнях. С грохотом сомкнулись. Задвинулись тяжелые дубовые засовы. Стольный град Рязанского княжества садился в осаду.
Глава 18
Набат разбудил Ратьшу. Не сразу, но разбудил. Он с трудом – тело затекло – уселся в сене, послужившем ему постелью, потряс головой, приходя в себя. Огляделся. Приведенные им вои полегли спать, как и он вчера, прямо здесь, в гриднице, по большей части на свежем сене, набросанном у стен. Те, кто перебрал ночью с выпивкой или совсем обессилел, заснули прямо за столами, уронив головы на сложенные перед собой руки.
От звона колоколов многие начали просыпаться, встревоженно прислушиваясь. Другие продолжали спать. Не проснулся и Первуша. Только недовольно морщился от шума и причмокивал губами. Хоть и не до смеха, а Ратьша легонько улыбнулся, глядя на своего меченошу. Жалко было будить, но надо. Ратиславу пора к князю, не оставлять же парня здесь, потеряет своего боярина, расстраиваться будет.
Ратьша легонько потряс Первушу за окольчуженное плечо. Тот мотнул головой, повернулся на другой бок и продолжил спать. Боярин уже чувствительно ткнул его кулаком между лопаток.
– Вставай, воин! Пора!
Меченоша уселся на соломе, непонимающе хлопая белесыми ресницами. Глянул на Ратьшу, тряхнул головой, растер лицо ладонями. После этого посмотрел на своего боярина уже осмысленно. Спросил глухим со сна голосом:
– Что, пора?
– Пора, – похлопал его по плечу Ратислав. – Пора. Слышишь набат? Татары, видно, показались. Сейчас сходим на стену, глянем, что там и как снаружи. Потом малость приведем себя в порядок – и к великому князю, обсказать наши дела последние. Ну а потом он нас, должно, к какому-нибудь делу приставит.
Первуша кивнул и одним рывком встал на ноги. Поморщился, потер бок.
– Болит? – спросил Ратьша, имея в виду полученную парнем рану.
– Немного, – виновато улыбнулся тот.
– Не дергает? Жара нет?
– Нет, ничего.
– Ну ин ладно.
Ратьша тоже поднялся, и они двинули к Оковской стене, ближней к Спасской площади. Там поднялись на угловую башню Столичного града, Северо-Западную, от которой отходила, пересекая глубокий ров, стена, соединяющая Столичный град с градом Средним. Была эта башня высока. Выше ее только Дозорная, та, что стоит на самом высоком месте города, рядом с Полуденными воротами.
Взобравшись на дозорную башенку, венчающую четырехскатный шатер Северо-Западной башни, осмотрелись. Снег, валивший с вечера, прекратился. Поднявшийся ночью юго-восточный ветер разогнал тяжелые тучи, висевшие низко над землей последние несколько дней. На восходе за куполами городских храмов, за высокими крышами боярских теремов и гребнем восточной крепостной стены поднималось бледное холодное солнце. Мороз усилился, и мелкая изморозь, висящая в воздухе, празднично сверкала в лучах восходящего светила.
Над заснеженными крышами городских домов поднимались столбы дыма от очагов и кузнечных горнов. Саженей на десять дым поднимался ровно, защищенный от ветра городскими валами и стенами. Выше ветер подхватывал его, перемешивал в бело-сизое облако и сносил за Оку, вытягивая длинной размытой полосой, теряющейся где-то за мещерскими лесами.
Внизу, прямо под башней и крутым откосом, на Подоле, непривычно безлюдном, с вымороженными избами, зияющими открытыми дверьми, врагов видно не было. До самого ледяного берега Оки. А вот по реке, покрытой ледяным панцирем, исполосованным снежными переметами, не спеша ехала вереница всадников, с сотню примерно.
Ехали довольно далеко от крепостной стены, по стрежню, так, что достать их даже из крепостного самострела было невозможно. По голому льду ехали сторожко – кони, должно, не кованы. На местах, покрытых снегом, прибавляли ходу. По одежде и доспехам если судить, монголы. Впереди двигалась кучка степняков в богатых шубах и виднеющихся под ними хороших доспехах. Кто-то из ханов? Должно, так. Всадники внимательно осматривали городские укрепления, переговаривались, наклоняясь друг к другу. Кроме них на льду реки больше никого. Дальше, на противоположном берегу, тоже безлюдно.
На севере, насколько позволяли видеть башни и стены Крома, вражеских отрядов не имелось. На юге, на холме за Черным оврагом, гарцевали какие-то всадники. Кто, толком не рассмотреть, далековато. Сами монголы? Их приспешники? В общем, какая разница, хрен редьки не слаще! А вот на востоке, с Исадской стороны врагов было густо. Тоже далековато, конечно, весь Столичный град между ними. Но видны были и конные, и пешие, маячившие на открытом месте между городом и стеной леса, там, где в теплое время горожане разбивали огороды и пасли скотину. Эти пока тоже держались на почтительном расстоянии от крепостных стен. Пробовать на прочность Рязань, по всему, будут именно там, хоть укрепления на Исадской стороне самые мощные. Зато место ровное, ни откосов, ни обрывов. Могут еще попробовать взломать Полуденные ворота, к ним тоже подойти попроще. Но здесь тоже и ров, и башня, и стены укреплены на совесть.
«Ничего, позволят боги, отобьемся, – попытался вселить в себя уверенность Ратьша. – Тем паче ничего другого не остается».
Вереница всадников, двигавшихся по льду, тем временем уже миновала Кром, проехала еще с полверсты по реке и, свернув направо к обрывистому берегу, скрылась из виду. Видно, решили подняться наверх Соловьиным оврагом, глубоко рассекающим окский откос. Ладно, в ближайшее время всяко приступ не начнут: Рязань не та крепость, которую можно нахрапом взять. И татары, по слухам, взявшие уже не один десяток городов, это хорошо понимают. Мысль о количестве взятых степняками городов заставила тоскливо сжаться сердце.
Ратислав глубоко вздохнул, отгоняя черные мысли, хлопнул по спине стоящего рядом Первушу, сказал:
– Пойдем, приведем себя в порядок, и я к князю пред светлы очи.
Меченоша, с трудом оторвав взгляд от врагов, кивнул и побежал вниз по лестнице, ведущей к выходу из башни. Добравшись до Ратьшиных покоев в княжьем тереме, с облегчением стянули с себя потускневшие, забрызганные побуревшей кровью панцири. Ратьша добыл из сундука чистое исподнее. И для себя, и для Первуши, благо они с меченошей были примерно одного роста и сложения. Потом спустились в подклеть, где имелась большая мыльня для гридней. Та оказалась натоплена заботливой дворней. Несколько десятков воев, из тех, что он привел вчера в град, уже смывали с себя многодневные грязь, пот и чужую кровь, въевшуюся в кожу. Париться времени не было. Быстро помылись, чуток остыли в предбаннике и опять поднялись в Ратьшину каморку.
Здесь он приоделся поприличнее и, оставив Первушу отчищать и приводить в порядок доспехи и оружие, пошел на княжескую половину терема. Совет уже шел. Совещались в малой приемной. Для присутствующих, двух с небольшим десятков человек, места вполне хватало.
Во главе стола восседал Юрий Ингоревич. С немалым облегчением Ратьша увидел, что великий князь полностью оправился от потрясения после потери войска в злосчастной битве при реке Воронеж: во всяком случае, никаких следов растерянности и пугающего безразличия. Был он, конечно, мрачен и озабочен, но тут уж понятно, не до веселья, когда страшный враг обложил город.
Еще за столом совета сидели тысяцкий Будимир, княжий тиун Корней, Кир Пронский с уцелевшими племянниками Михаилом и Всеволодом. Сидел за столом даже Олег Юрьевич, племянник погибшего Юрия Муромского. Видно, полегчало ему, раз смог подняться. Присутствовали с десяток думских бояр, уцелевших в битве или по возрасту аль по здоровью в битве не участвовавших. Пяток городских начальных людей имелось. Ну и епископ Евфросий, конечно, со своим неизменным посохом. Корней, тиун княжеский, говоривший о чем-то, когда Ратьша вошел, примолк, дождался, когда тот усядется за стол, продолжил.
