Марк Твен - Жанна дАрк
— Мое знамя мне дороже, о, в сорок раз дороже, чем меч! Иногда, нападая на врага, я сама несла его, чтобы никого не убить. — И она наивно добавила, снова проявляя забавную противоположность между своей почти детской внешностью и воинственной речью: — Я не убила ни одного человека.
У многих это опять вызвало улыбку; и вполне понятно почему: подумайте, какая она была нежная и невинная с виду девочка. Не верилось даже, что она когда-либо видела, как убивают друг друга люди: слишком не соответствовала этому ее внешность.
— Во время последнего сражения при Орлеане не говорила ли ты солдатам, что стрелы врагов, камни, пущенные из их катапульт, и ядра их пушек ни в кого не попадут, кроме тебя?
— Нет. И вот доказательство: больше сотни моих солдат были ранены. Я сказала им, чтоб они не боялись и не сомневались, что нам удастся снять осаду. Я была ранена стрелой в шею во время взятия той бастилии, которая охраняла мост, но святая Екатерина утешила меня, и я исцелилась в пятнадцать дней; мне не пришлось даже покинуть седло и прервать работу.
— Знала ли ты накануне, что ты будешь ранена?
— Да; и я еще задолго сказала о том королю. Я узнала от Голосов.
— Когда ты взяла Жаржо, то почему не потребовала выкупа за военачальника крепости?
— Я предложила ему беспрепятственно уйти вместе со всем гарнизоном, грозя, что в противном случае я возьму крепость приступом.
— И ты, конечно, так и сделала?
— Да.
— Не получала ли ты от Голосов указаний насчет взятия крепости приступом?
— Не помню.
На этом закончилось утомительное, долгое и бесплодное заседание. Были испытаны все средства, чтобы уличить Жанну в злоумышлении, в злодеянии, в неповиновении Церкви, детских или недавних прегрешениях, но — совершенно безуспешно. Она безупречно выдержала искус.
Пришел ли суд в уныние? Ничуть. Само собой, судьи были весьма удивлены и поражены, когда увидели, что работа, которая казалась им крайне простой и легкой, встречает на своем пути столько неожиданных затруднений. Однако у них были могущественные союзники, как-то: голод, холод, усталость, травля, обман, предательство; и направлено все это было против беззащитной и простенькой девушки, которая должна же, наконец, будет уступить духовной и телесной усталости и угодить в одну из тысячи расставленных ей ловушек.
Но достиг ли суд каких-нибудь успехов в течение этих якобы бесплодных заседаний? Достиг. Он ощупью отыскивал себе дорогу, присматривался и, наконец, нашел кое-какие следы, по которым можно было бы мало-помалу добраться до желаемой цели. Например, мужской наряд, видения, Голоса. Никто, конечно, не сомневался, что она видела сверхъестественные существа, говорила с ними и получала от них указания. Никто также не сомневался, что с помощью сверхъестественных сил Жанна свершала чудеса; так она узнала в толпе короля, которого ни разу не видела раньше, она отыскала меч, зарытый под алтарем. Безрассудно было бы отрицать такие вещи: ведь мы все знаем, что в воздухе витают бесы и ангелы, которые видимы, с одной стороны, чернокнижникам, с другой — людям безупречной святости. Но вот в чем сомневались многие, а быть может, и большинство: действительно ли видения, Голоса и чудеса Жанны были от Бога? Судьи надеялись, что со временем им удастся доказать, что источником этих явлений был сатана. А потому вы поймете, что упорство, с которым судьи то и дело возвращались к этому вопросу, сновали вокруг него и допытывались, — вовсе не было праздным занятием, а стремлением к строго определенной цели.
ГЛАВА VIII
Следующее заседание происходило в четверг, первого марта. Присутствовало пятьдесят восемь судей — остальные отдыхали.
По обыкновению, от Жанны снова потребовали, чтобы она дала клятву говорить правду, ничего не скрывая. Она не выказала раздражения на этот раз. Она чувствовала себя достаточно защищенной тем соглашением относительно pro-ces verbal.
— Я буду отвечать на них свободно, ничего не скрывая, — да, ничего не скрывая, как если бы я стояла перед самим Папой.
Здесь был очень удобный случай для судей! У нас было трое Пап тогда; конечно, только один из них мог быть настоящим. Каждый благоразумно уклонялся от разрешения вопроса, который из Пап был истинным, потому что вмешательство в такие дела было очень опасно. Но здесь представлялся удобный случай завлечь в западню беззащитную девушку, и бесчестный судья не преминул воспользоваться этим. Он спросил притворно беспечным и рассеянным тоном:
— Которого из них ты считаешь настоящим Папой?
Все судьи в глубоком молчании ждали ответа, который должен привести жертву в западню. Но когда раздался ответ, он поверг судей в смущение, и можно было видеть, что многие из присутствующих тайком усмехались. Ибо Жанна спросила тоном, почти обманувшим даже меня, — до того он был невинен:
— Разве их два?
Один из попов, способнейший среди них и отчаянный богохульник, сказал настолько громко, что почти все слышали:
— Клянусь Богом, это был мастерский удар!
Как только судья оправился от смущения, он снова принялся за допрос, благоразумно оставив слова Жанны без ответа:
— Правда ли, что граф д'Арманьяк прислал тебе письмо, спрашивая у тебя, которого из троих Пап он должен признавать?
— Да, и я ответила ему.
Копии обоих писем были представлены и прочитаны перед судом. Жанна заявила, что копия с ее письма была не совсем точна. Она сказала, что получила письмо графа в тот момент, когда садилась на лошадь, и прибавила:
— Я продиктовала несколько слов в ответ, говоря, что на его вопрос постараюсь ответить из Парижа или из какого-нибудь другого места, где остановлюсь на отдых.
Ее снова спросили, которого из Пап она считала настоящим.
— Я не могла сказать графу д'Арманьяку, которому из Пап он должен повиноваться. — И затем добавила с полным бесстрашием, представлявшим особенно яркий контраст с этим скопищем двуличных плутов: — Но что касается меня, то я думаю, что мы должны признавать только нашего святейшего Папу, который находится в Риме.
Этот вопрос был оставлен. Была прочитана копия первого воззвания Жанны — воззвания, которым она убеждала англичан прекратить осаду Орлеана и покинуть Францию, — поистине великое произведение для неопытной семнадцатилетней девушки.
— Признаешь ли ты, что прочитанный документ был написан тобой?
— Да, за исключением того, что в нем есть ошибки — вставлены слова, которые имеют такой смысл, как будто я придавала себе слишком большое значение.
Я знал, что должно последовать; я почувствовал тревогу и смущение.
— Например, — продолжала она, — я не говорила: «Сдайтесь Деве» (rendez a la Pucelle); я сказала: «Сдайтесь королю» (rendez au roi); и я не называла себя «главнокомандующим» (chef de guerre). Все эти слова вставил мой писец; он или не расслышал, или забыл, что я говорила.
Говоря это, она ни разу не взглянула на меня. Она не захотела привести меня в замешательство. Я не ослышался и не забыл ее слов. Я намеренно изменил их смысл, потому что она была действительно главнокомандующим, она имела полное право на этот титул; и следовало именно так называть ее; и кто мог бы сдаться королю? Королю, само имя которого было в то время лишь пустым звуком? Нет, сдаться можно было только благородной Деве из Вокулера, уже знаменитой, уже грозной тогда, хотя она еще не нанесла ни одного удара.
Да, этот эпизод мог бы кончиться для меня очень неприятно, если бы эти безжалостные судьи узнали, что на заседании присутствует тот самый секретарь Жанны д'Арк, который писал под ее диктовку вышеупомянутый документ, и не только присутствует, но и составляет отчет судебного заседания; и что, кроме того, через многие годы ему суждено будет свидетельствовать против лжи и против извращений истины, допущенных Кошоном, и предать действия судей вечному позору!
— Ты признаешь, что диктовала это воззвание?
— Признаю.
— Сожалеешь ли ты об этом? Отказываешься от своих слов?
Тут уж она не смогла сдержать негодования!
— Нет! И даже эти цепи, — она потрясла ими, — и даже эти цепи не могут охладить надежд, которые я тогда питала. И даже более! — Она встала и с минуту стояла, между тем как странный, Божественный свет озарил ее лицо, и затем слова вырвались у нее неудержимо, как поток: — Предостерегаю вас, что не пройдет и семи лет, как на англичан обрушится бедствие, о, во много раз сильнейшее бедствие, чем то, которое постигло Орлеан. И…
— Молчи! Садись!
— …И тогда, вскоре после этого, они потеряют всю Францию!
Подумайте теперь вот о чем. Французская армия более не существовала. Французская нация и французский король были одинаково бессильны; никто не мог и предполагать, что с течением времени появится коннетабль Ришмон, возьмет на себя великий труд Жанны д'Арк и доведет его до конца. И среди таких обстоятельств Жанна произносит это пророчество — произносит его с полной уверенностью, — и пророчество ее исполняется!
