Марк Твен - Жанна дАрк
— Спросите меня опять через три месяца, и тогда я скажу вам.
Она произнесла это с таким счастливым видом, измученная узница! А я? А Ноэль Рэнгесон? Целый поток радости охватил нас с ног до головы! Мы думали только о том, чтобы усидеть на месте и удержаться от рокового проявления наших чувств.
Она должна была получить освобождение через три месяца. Вот что она хотела сказать; мы поняли это. Так сказали ей Голоса, и сказали правду, вплоть до назначенного дня — 30 мая. Но мы знаем теперь, что они милосердно скрыли от нее, как она будет освобождена, оставив ее в полном неведении насчет этого. Снова домой! Так мы поняли — Ноэль и я; это была наша постоянная мечта; теперь мы будем считать дни, часы, минуты. Они пролетят быстро; они скоро кончатся. Да, и мы увезем наше божество домой. Там, вдали от шума и блеска мирской суеты, мы снова заживем своей прежней, счастливой жизнью на свежем воздухе, под лучами яркого солнца, окруженные привычными стадами овец и дружелюбными людьми, которые будут нашими товарищами; перед нашими глазами будут снова цветущие поля, зеленые леса, сверкающие воды реки, и глубокий покой снизойдет к нам в душу. Да, это была наша мечта, мечта, которая помогала нам терпеливо ждать целых три месяца, пока наконец наступило обещанное освобождение, такое ужасное, что, если бы мы знали об этом заранее, мы умерли бы от ужаса и тоски, не дожив до рокового дня.
Но мы ждали, что освобождение произойдет иначе. Мы были уверены, что король почувствует раскаяние, что он составит план освободить Жанну с помощью ее старых соратников — д'Алансона, Бастарда и Ла Гира, и что это освобождение произойдет через три месяца. Поэтому мы решили быть наготове и принять в этом деле посильное участие.
В этом заседании так же, как в последующих, от Жанны требовали, чтобы она в точности назвала день своего освобождения. Но она не смогла сделать этого. Она не получила на это разрешение Голосов. Кроме того, Голоса не назначили определенного дня. Со времени исполнения пророчества я всегда был уверен, что Жанна ожидала своего освобождения с помощью смерти. Но не такой смерти! Превосходя людей, как ни была она Божественна и неустрашима в битвах, она все же была человеком. Она была не только святая, не только ангел, она была такая же девушка, как и другие, созданная точно так же, наделенная такой же чувствительностью, нежностью и боязливостью. И вдруг такая смерть! Нет, она не смогла бы прожить этих трех месяцев, видя перед собой такой конец. Вспомните, что когда она была ранена в первый раз, она испугалась и заплакала, подобно всякой другой семнадцатилетней девушке, хотя почти за три недели знала, что будет ранена в этот именно день. Нет, она не боялась обыкновенной смерти и такую именно смерть ожидала после того, как ей предсказано было освобождение, потому что лицо ее выражало счастье, а не ужас, когда она говорила об этом.
Теперь я объясню, почему я думаю так. За пять недель до того, как она была взята в плен во время сражения при Компьене, Голоса предсказали ей, что произойдет. Они не назвали ей точно дня или места, но сказали только, что она будет взята в плен и что это случится перед праздником святого Иоанна. Она просила, чтобы ей была послана смерть, верная и быстрая, и чтобы плен ее не был очень долгим; потому что душа ее любила свободу и боялась заключения в темнице. Голоса ничего не обещали, но сказали только, чтобы она терпела все, что будет ей послано. Но так как Голоса не ответили отказом на ее просьбу о быстрой смерти, то становится понятно, что молодая, полная светлых надежд девушка, какой была Жанна, стала укрепляться в своей заветной мысли и с каждым днем получать все большую уверенность, что именно таково будет ее избавление — верная и быстрая смерть. И вот, когда ей было предречено, что через три месяца она будет освобождена, я думаю, она поняла это так, что через три месяца смерть явится к ней в тюрьму и освободит ее; вот почему она, говоря об этом, казалась такой счастливой: врата рая были раскрыты перед ней, близилось время, когда кончатся все ее тревоги и она получит свою Небесную награду. Да, эта надежда могла сделать ее счастливой, терпеливой и смелой, способной биться до конца, как солдат на поле брани. Она, конечно, стремилась к спасению, она была готова бороться со всеми силами, ибо такова была ее природа; но она смело взглянет в лицо смерти, если смерть неизбежна.
Затем позднее, когда она обвиняла Кошона в намерении отравить ее ядовитой рыбой, ее мысль, что она будет «освобождена» из тюрьмы смертью — если она имела такую мысль, а я в этом уверен, — вполне естественно должна была укрепиться.
Но я уклоняюсь в сторону от рассказа о суде. От Жанны потребовали точного определения времени, когда она будет освобождена из тюрьмы.
— Я всегда говорила, что мне не разрешено сказать вам все. Я буду освобождена, и я хочу просить Голоса, чтобы они позволили мне сказать вам, в какой именно день это произойдет. Вот почему я не могу отвечать теперь.
— Твои Голоса запрещают тебе говорить правду?
— Вы желаете знать то, что касается короля Франции? Повторяю вам еще раз, что он снова будет владеть своим королевством и что это так же верно, как то, что вы сидите здесь передо мной. — Она вздохнула и после краткого молчания добавила: — Я давно бы умерла, если бы не это откровение, которое всегда меня утешает.
Ей было предложено несколько незначительных вопросов относительно одежды и внешности святого Михаила. Она отвечала с достоинством, но было заметно, что такие вопросы причиняют ей боль. Потом она сказала:
— Я смотрела на него с великой радостью, ибо при виде его я чувствую, что освобождаюсь от смертных грехов. — И она добавила: — Иногда святая Маргарита и святая Екатерина дозволяют мне исповедоваться им.
Здесь была возможность поставить ловушку, воспользовавшись ее неведением, и судьи, разумеется, воспользовались представившейся возможностью.
— Когда ты исповедовалась, пребывала ты в состоянии смертного греха?
Но ее ответ не повредил ей. Поэтому судьи еще раз перешли к откровениям, сделанным относительно короля, — к тайнам, которые суд постоянно, но безуспешно пытался выудить у Жанны.
— Теперь, возвращаясь к знамению, посланному королю…
— Я уже говорила вам, что ничего не скажу об этом.
— Известно тебе, что это было за знамение?
— Об этом вы не узнаете от меня ничего.
Эти вопросы относились к тайному свиданию Жанны с королем, на котором, впрочем, присутствовали двое или трое других лиц. Судьи знали (конечно, через Луазлера), что королю было послано знамение в виде короны и что знамение это было подтверждением того, что на Жанну действительно возложено великое дело. Но все это остается тайной до сих пор, то есть сущность самой короны, я хочу сказать, — и останется тайной навсегда. Мы никогда не узнаем, настоящая ли корона сошла на голову короля или же то был символ, плод мистической фантазии.
— Ты видела корону на голове короля, когда он получил откровение?
— Не могу сказать вам об этом, не нарушив данную мной клятву.
— Была у короля на голове корона в Реймсе?
— Мне кажется, что король надел на голову корону, которую нашел там, но другая, гораздо более роскошная, была принесена ему потом.
— Видела ты эту корону?
— Я не могу отвечать вам, не нарушив клятвы. Не важно, видела я ее или нет, я слышала, что она была богата и великолепна.
Они продолжали мучить ее утомительными вопросами насчет таинственной короны, но более ничего не узнали. Заседание закончилось. Долгий, тяжелый день для всех нас.
ГЛАВА IX
Отдохнув один день, суд снова принялся за дело в субботу, 3 марта.
Заседание это было из наиболее бурных. Все судьи потеряли терпение, и было из-за чего. Ведь все эти шесть десятков выдающихся богословов, знаменитых крючкотворцев, испытанных гладиаторов законоведения покинули важные должности, где присутствие их было необходимо, и съехались сюда из разных городов, чтобы выполнить задачу, весьма легкую и несложную: вынести смертный приговор крестьянской девятнадцатилетней девушке, не умевшей ни читать, ни писать, не посвященной в замысловатости и хитросплетения судопроизводства, лишенной возможности вызвать свидетелей своей стороны или выбрать себе защитника или руководителя и вынужденной своими силами обороняться от враждебного судьи и от сговорившихся присяжных. Через каких-нибудь два часа удалось бы ее опутать, запугать, разбить все ее доводы, изобличить ее. Это было вне всяких сомнений — как им казалось. Но они ошиблись, часы растянулись в целые дни, и то, что казалось легкой стычкой, превратилось в долгую осаду; дело, на первый взгляд столь несложное, в действительности оказалось невероятно трудным; слабая жертва, которую предполагалось смахнуть прочь, как пушинку, стояла незыблемо, словно скала; и в довершение всего, если кому-нибудь и пришла очередь посмеяться, то, конечно, девушке-крестьянке, а никак не судьям.
