Владимир Андриенко - Кувыр-коллегия
Когда его карета катила по Мойке мимо дома Рейнгольда фон Левенвольде, какой-то солдат бросился к лошадям. Второй запрыгнул на ступеньку его кареты. Он ударил пистолем в стекло и разбил его. Осколки посыпались на колени фельдмаршала.
Кучер хотел хлестнуть солдата кнутом, но еще двое солдат страшили его с козел.
— Нам надо твоему барину пару слова сказать!
— Так что посиди тихо, дядя!
— Эй, толстомордый! Выходи из кареты!
Полковник Манштейн прошептал:
— Господин фельдмаршал! Это бунт!
— Я к ним выйду и разберусь что это такое! — решительно заявил фельдмаршал.
— Давайте это сделаю я.
— Нет, Манштейн. Вы же слышали, они желают видеть меня.
— Надо было взять эскорт, полуэскадрон драгун.
Миних открыл двери кареты.
— Что такое? — закричал он, высунувшись наружу. — Кто такие? Я вижу мундиры Ингерманладского драгунского полка?
— Ты скоро и не такие мундиры увидишь, — проговорил Кульковский. — Али, думаешь, забыли мы про пакости тобой сотворенные? Сколь душ солдатских пало по твоей вине. Не забыл?
— Ты желаешь в чем-то меня обвинить, солдат? — спокойно спросил фельдмаршал.
— Скоро когда царица наша на трон сядет тебе худо будет! — закричал кто-то рядом.
Стали собираться вокруг прохожие. И шептались: "Смотри! Сам Миних". "Карету фельдмаршала остановили". "Да ну! быть того не может". "Вот те и ну! Миних! И солдаты его не побоялись. Видать, совсем плоха императрица".
— Ты про кого говоришь? — вскричал Миних и схватил крикуна за ворот кафтана.
— Али пугать меня станешь? — нагло ответил солдат. — Да меня не испугаешь. Мне 60 лет и я с государем Петром Лексеичем в походах дрался. А говорил я о Лисавет Петровне.
— Да здравствует Елизавета! — заорали другие.
Кто-то выпрыгнул из толпы. Это была пара фискалов в серых плащах. Один заорал:
— Слово и дело!
Старого солдата схватили и скрутили ему руки.
— А ну пусти, сволочи! — закричал тот. — Братцы! Не выдай!
— Не дергайся дядя! Слово и дело!
Пьетро Мира был рядом и схватил одного фискала за плечо. Он повернул его и ударил его кулаком в зубы. Фискал кубарем покатился по мостовой под веселое улюлюканье толпы.
Затем Мира отбросил и второго фискала, и старый солдат быстро скрылся в толпе. После того Пьтеро и Кульковский также скрылись. Они свое дело сделали….
Уже через час они сидели в трактире для кучеров и извозчиков, и пили водку. Кульковский распустил язык и рассказал итальянцу о своих горестях.
— От батюшки с матушкой окромя долгов ничего не осталось. И подался я в Москву и там поступил офицером в полк. Службы была — врагу не пожелать. Как раз государь Петр II правил. И денег на армию да на жалование ему не хватало. Хорошо тем было офицерам, кто из имений деньги получал. А таким как я хоть ложись и помирай.
— Но ты дворянин.
— И что с того? — усмехнулся Кульковский. — Денег то от того больше не стало в кармане моем.
— И ты пошел к герцогу Бирону?
— Это уже после того как Анна императрицей стала. А при Петре II я ходил к тогдашнему обер-камергеру князю Ивану Долгорукому. Хотел на нуждишки свои пожаловаться да помощи просить.
— И что? — спросил Пьетро.
— Велел меня Ванька Долгорукий палками холопам своим гнать со двора. Вот те и русский. А еще говорят, что немцы надоели. Как я тогда бедствовал, Пьетро. Зимой мерз аки пес. На сапогах подметки совсем отвалились, а на новые денег не было. Мундиришко латаный перелатаный. А как Анна на трон взошла, отправился я к графу Бирену. Сил терпеть более не имел. И граф, наш Бирон, тогда графом был, дал мне службу при дворе. Стал я шутом придворной кувыр коллегии. И зажил по настоящему, Пьетро. Как барин зажил. На Москве у меня дом. Там мои сестрицы нынче живут. В Петербурге — дом. И карета своя и лошади. Правда, денег на черный день я не скопил.
— Еще скопишь. Я вон за вечер такую сумму заработал….
— Не болтай, Пьетро! — оборвал Миру Кульковский. — Скоро нашей кувыр коллегии конец. Как не станет веселой императрицы Анны — и все! Разгонят нас всех. И куда мне тогда? Снова в армию?
— Но Либман тебе заплатит.
— На то и надеюсь. А то ты при деньгах уедешь, Буженинова с Квасником также. Одна свадьба в ледяном доме обеспечила их и их детей и их внуков, коли народяться таковые. Балакирев Ванька такоже богат стал. Жену свою он уже отправил из Петербурга.
— Куда отправил? — не понял Мира.
— Пока на Москву, а там она мужа своего станет дожидаться. А затем они отправятся в его имение под Казанью. Знаешь, что у Ваньки словно у князя есть имение. И неплохое. Душ крепостных более тысячи он заимел. А я про будущее не подумал. А как большой барин жить привык. Хорошо жилось шуту при веселом дворе Анны Ивановны. Эх! — Кульковский снова выпил водки.
— А сегодня мы хорошо поработали на Бирона. Миних был напуган. Хоть и держался хорошо, а он испугался. Могу поспорить на тысячу рублей, что он пойдет прямо к Бирону, когда попадет во дворец. Так что денег тебе Либман даст! А 30 тысяч это сумма изрядная. С такой можно прожить в России три жизни.
— Тридцать тысяч это деньги, но не богатство. Хотя я еще могу кое-что заработать. Выпьем?
— Выпьем!
И они снова выпили.
Год 1740, октябрь, 8 дня. Санкт-Петербург. В покоях императрицы.
Эрнест Иоганн Бирон оделся в новый красного бархата камзол, богато расшитый золотом. Он украсил себя орденами и летами Андрея Первозванного, Черного орла, Святой Анны. Пышный черный парик спускался на плечи герцога.
За ним шел в сером кафтане и седом парике Лейба Либман, опираясь на легкую трость.
— Челобитная вельмож уже у императрицы, — прошептал Либман Бирону.
— Моя жена не отходила от Анны этой ночью и предала мне, что она уже подписала указ о моем регентстве, — признался герцог.
— Хорошо если так.
— Тебя это не радует? Ты столь спокойно воспринял сие, Лейба.
— Я стану радоваться, когда указ о твоем регентстве будет провозглашен публично.
— Это будет сейчас. Ты уговорил даже фельдмаршала просить за меня, Либман. Я никогда не ожидал подобного от Миниха!
Слуги распахнули двери перед Бироном и Либманом. Они вошли в покои императрицы. Анне стало в этот день немного легче, но с постели она, по-прежнему, не вставала. Рядом с ней суетились врачи Рибейро Санчес, Кондоити, Фишер, Каав-Беургаве.
Императрица сидела на кровати, опершись на подушки, и фрейлины расчесывали её волосы. Рядом с ней сидела верная подруга Бенингна Бирон.
Бирон и Либман поклонились. Анна, увидев фаворита, улыбнулась.
— Эрнест! Рада тебя видеть.
— Анхен, я рад, что тебе стало легче, — сказал Бирон.
— Подойди ближе, Эрнест. И ты, банкир, подойди.
Они приблизились к кровати царицы.
— Я умираю, Эрнест, — произнесла императрица. — И уже не поднимусь с кровати.
— Анхен!
— Не нужно слов, Эрнест. Мне рано умирать. Мне всего 46 лет. Ты вот в таком возрасте еще полон сил и здоровья. Но я умру мужественно. Богу угодно прервать мои дни. Вон и лекари так говорят.
— Мы будем молить бога о твоем здоровье, Анхен! — Бирон сел на кровати и взял свою подругу и любовницу за руку.
— Я уже пекусь не о себе, Эрнест. Я пекусь о тебе. О тебе о Бенингне и о ваших детях. Мне принесли челобитную, где тебя желают видеть регентом. Вице-канцлер также просил меня о том. И сам Миних слезно молил сделать герцога Бирона регентом. Ты желаешь того?
— Да, Анхен! Я готов служить твоему племяннику императору Иоанну III, — решительно заявил Бирон.
— Эрнест, они сожрут тебя после моей смерти. Я советую тебе ехать в Курляндию. В нашей Митаве ты будешь герцогом. А что будет здесь?
Анна откинула голову.
— Анхен.
— Вижу, Эрнест. Ты сам желаешь этого. Ну да как знаешь. Тебе выбирать! Либман! Подойди ближе!
Банкир приблизился.
— В сем документе сказано, что мой кабинет министров, генералитет, Сенат и вся нация желает светлейшего герцога Бирона видеть регентом. Так сие?
— Точно так, ваше величество.
Анна усмехнулась.
— Знаю я все хитрости твои, банкир. Ну да будь, по-вашему. Я подписала документ. Быть герцогу Бирону в регентах. Можете объявить о том моим подданным.
Либман схватил бумаги и положил их в бархатную папку. Он был готов плясать от радости, но вида не показал. Он отступил на шаг и низко поклонился.
— Иди! — Анна отпустила его. — Иди, банкир. Делай свое дело.
Когда Либман вышел, Анна отогнала от себя всех кроме Бенингны и Бирона.
— Вы знаете, что у меня нет никого дороже вас. Ты Бенингна любила моего сына Карлушу как своих детей. Ты никогда не попрекнула меня ни чем.
— Что ты, Анна. Ты моя подруга и всегда была добра ко мне.
Бенингна взяла левую руку императрицы и приложилась к ней губами. Она плакала.
