Сергей Сергеев-Ценский - Севастопольская страда. Том 3
Всего на осадных батареях к середине июля было уже двести пять мортир, а на всех укреплениях Севастополя только тридцать, между тем как мортиры-то именно и решали судьбу укреплений и гарнизона. Но кроме введенных уже в действие, интервенты имели в запасе двести пятьдесят этих широкогорлых чудовищ и ожидали скорого получения еще четырехсот.
Между тем в противовес этим мортирам из арсенала Севастополя извлекались на свет божий такие старушки, которым стоять бы в музеях, а не глядеть бы в амбразуры. И если к последним дням июля доставлено было в Севастополь вместе с сорока тысячами пудов пороха еще и сто тысяч снарядов, то снаряды эти были не для орудий больших калибров, поэтому двухпудовые мортиры вынуждены были стоять без дела.
К новой бомбардировке и к новому общему штурму крепости союзники готовились теперь гораздо более тщательно, чем прежде. Теперь они были уже ближе к поставленной им задаче — вымостить Севастополь чугуном.
III
Теперь они были гораздо ближе и к русским веркам, чем когда-либо раньше. Почти по всей линии укреплений траншеи противника подходили на восемьдесят сажен, а местами и меньше того.
Поэтому очень большое число пуль из ежедневных пятнадцати тысяч проникало в город и реяло по всем его улицам, отыскивая, в кого бы впиться. Они влетали в дома, большая часть которых была с проломанными стенами, с разбитыми крышами, — так было к концу июля.
Батареи, установленные на бывших «Трех отроках», били теперь по городу, и если не целиком, то наполовину улицы были уже вымощены не ядрами даже, как в начале осады, а осколками разорвавшихся бомб и бомбами, которым не удалось разорваться.
Ночные вылазки гарнизона, как малые, так и большие, стали обычны для того, что по несколько раз в ночь производили их одни и те же команды охотников. Матрос Кошка, вернувшийся на третий бастион с корабля «Ягудиил», перестал уже и считать, во скольких вылазках пришлось ему участвовать, а удачливость его оказалась феноменальной. И хотя в одном из приказов по гарнизону граф Сакен требовал, чтобы «люди при отступлении по окончании вылазки не увлекались желанием принести какие-либо ничтожные трофеи, так как они не стоят жизни и одного храброго», — Кошка иначе и не смотрел на вылазку, как на возможность притащить неприятельский штуцер, а иногда два: штуцеры эти потом покупали у него офицеры.
К концу июля город был уже покинут теми, кто долго и упорно ютился в нем, надеясь кто на милость божью, кто на русское авось. Одними из последних покинули свой домишко на Малой Офицерской Зарубины.
Точнее, начал их покидать он; большой осколок снаряда сделал в стене зияющую брешь, а в комнате разрушил этажерку и книжный шкаф. По счастью, никого в это время не было дома.
Иван Ильич, когда Оля подала ему осколок, горестно покачал головой и сказал:
— Ну, значит, конец… Конец, и надо… надо нам всем… отправляться!..
Осколок же он, как привычный к орудиям моряк, положил на уцелевший пока стол, обвел карандашом его выпуклость, потом приказал Оле привязать к карандашу нитку и этим простым прибором вычертил окружность снаряда.
После этого он сказал Оле:
— Вот какими, а, вот какими начали по нас лупить!.. Пятипудовыми!.. Я так и думал… это… это — пятипудовый голубчик!
Осколок был тяжелый, — Оля едва подняла его с полу. «Пятипудовый» был в ее представлении только мешок муки; снаряд, величиной с мешок муки, показался ей очень огромен, а дом их стал казаться вдруг тоненьким, маленьким, чуть не карточным, и она согласилась с отцом:
— Значит, совсем уходить нам надо.
Уходить на время, хотя бы и на две недели, это уж стало для нее привычным, но уйти совсем — это в первый раз почувствовала она, как явную необходимость.
Арсентий, — другой военный человек в доме, — увидя дыру в стене, изувеченную мебель и рассыпанные по полу книги, которых никто не подбирал, решил спокойно:
— Добирается до нас! Стало быть, крышка… Пожили, и будет.
А Капитолина Петровна, всплеснув руками было, тут же опустила их и начала собираться, все слова при таких обстоятельствах считая уже лишними, только зря отнимающими время.
Для нее этот осколок большой бомбы был просто последним толчком; она уже не один раз говорила, что больше никому, даже хотя бы и семействам офицеров, не позволяется жить в Севастополе, — был такой приказ начальника гарнизона, — а если их еще не хватают и не отправляют по этапу, то просто никому уж теперь не до них.
Николаевские казармы, хотя и очень обширные, были уже теперь набиты до отказа. Кроме самого Сакена, который устроил около себя не только свой штаб, но и человек двенадцать иеромонахов из Георгиевского монастыря, занятого теперь французами, там помещался и госпиталь, жили сестры милосердия и врачи, а для нужд большого населения этого здания, занимавшего полверсты в длину, тут было даже и несколько лавок, торговавших всем необходимым. Однако в последнее время и лавки эти приказано было очистить, так как довольно нашлось и учреждений и генералов, захотевших поселиться в этом месте, пока еще безопасном от обстрела.
Ввиду обилия генералов в Николаевских казармах Семякин, хотя и потерявший в сражении под Балаклавой слух, но не лишенный остроумия, назвал это здание «депо генералов».
Отсиживаться в «депо генералов» можно было раньше, думая о своем временно брошенном доме: как-то там, — не растаскали бы там всего…
Беспокойство о целости дома и домашнего и было последней, достаточно крепкой все-таки связью со всем долголетним прошлым.
Осколок пятипудовой бомбы властно и грубо порвал эту связь.
— А если бы… если бы она такая… вся-то здесь бы, а?.. Здесь бы вдруг и лопнула, а?.. — бормотал, обводя около себя рукой, Иван Ильич и высовывал голову в брешь, ища глазами воронку, вырытую бомбой.
Крутого и резкого перелома в жизни все-таки не было у Зарубиных, когда они оставляли свой дом, еще и потому, что ни Витя, ни Варя уже не жили в нем. Варя через несколько дней после свадьбы устроилась на работу в госпитале, расположившемся на свежем воздухе, в землянках и палатках между Северной стороной и Бельбеком, а вместе с нею нашла себе там работу и Елизавета Михайловна. Арсентий же служил живою связью между Дмитрием Дмитриевичем и ею, но вместе с тем он успел уже, хоть и за короткий срок, прирасти к семье Зарубиных, плотно войдя во все их поневоле несложные уж теперь интересы.
Неоценимым свойством его оказалось то, что он был решителен, — просто задумываться долго над чем бы то ни было не в его было натуре.
И теперь, когда Оля обратилась к нему с готовыми слезами в глазах:
— Куда же нам теперь, дядя Арсентий? — он без малейшего промедления ответил:
— На Северную, куда же еще!
— Хорошо, на Северную, а что же там, гостиниц, что ли, понастроили? — недовольно сказала Капитолина Петровна.
— Гостиниц не гостиниц, а что касается земли, на всех хватит, — уверенно отозвался Арсентий. — Генералы там, я видел, в землянках живут, а у меня, что же, рук, что ли ча, нет, землянку объегорить? В лучшем виде я это сделать могу.
— Землянку?.. Покамест ту землянку объегоришь… — начала было Капитолина Петровна, но Арсентий перебил ее деловито:
— Диви бы зима на дворе, барыня! Цыгане небось весь свой век проживают на прохладе, неужто уж вы каких дня три не проживете? А там же и базар — вот он, и все, что требуется, не как здесь, и пульки, само собой, не летают…
— И до Вари недалеко будет ходить, — закончила за него Оля, — и до Лизаветы Михайловны тоже, да, мама?
У нее прибавилось личного хозяйства: несмотря на все бедствия осады, ее Машка произвела на свет четверых котят: черного, пестрого и двух белых с черными хвостиками. Корзину со всей этой живностью несла Оля, когда направлялись они все к Графской пристани, надолго теперь уже покинув родной дом на Малой Офицерской.
Глава седьмая
БАСТИОНЫ В ИЮЛЕ
I
Когда начальник одного из второстепенных бастионов капитан 2-го ранга Гувениус еще в начале января встревоженно доложил Нахимову, что англичане заложили новую батарею с очевидною целью обстреливать тыл его бастиона, адмирал обратил внимание только на выражение лица этого штаб-офицера, на разлитую в нем тревогу не столько за бастион свой, сколько за себя самого, за свою личную безопасность.
Он положил руку ему на плечо и сказал по-своему, коротко, но значительно:
— Не беспокойтесь, господин Гувениус, мы все здесь останемся!
Эти немногие слова значили очень много.
Конечно, он мог бы ответить командиру бастиона, что будут приняты меры к тому, чтобы в скорейшее время противопоставить новой английской свою новую батарею, и что тыл бастиона не останется без защиты. Но вместо этого, что разумелось само собою, Нахимов предпочел сказать другое, гораздо более существенное и важное: мы все здесь останемся!.. И сам он действительно остался.
