Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 - Нелли Шульман

– Месье Механик получил сегодня конверт для тебя. Распишись в документах везде, где стоит галочка…  – Хана хихикнула: «У меня теперь будет две расписки о неразглашении тайны, французская и британская».

Сидя на кровати рядом с братом, она скрыла улыбку:

– У дедушки таких бумажек штук десять. Но зачем сюда явился этот Александр, то есть Паук…  – поиски русского осложняло то, что они понятия не имели, под какой фамилией подвизается визитер:

– Явно не Шпинне, – сказал Хане месье Ламбер, – мне кажется, у него есть и французские документы…  – по словам тети Марты, европейских коллег, как называла их тетя, снабдили описанием Паука:

– Американских тоже, – заметила она, – но, честно говоря, граница с Мексикой охраняется из рук вон плохо, как и в довоенные времена…  – вспомнив об Америке, Хана услышала заинтересованный голос Пьера:

– Значит, кузен Петя учится в Беркли…  – Хана отозвалась:

– Я встречалась с дедушкой Теодором в Голливуде. У него шла стройка виллы, а я прилетела на съемки. Видишь, – она подтянула к себе сигареты, – Петя в университете, а ты…  – брат вскочил с разоренной кровати:

– Я стану ажаном, регулировщиком уличного движения, – смешливо отозвался он, – но не волнуйся, Эколь де Лувр от меня никуда не убежит. Я буду инспектором полиции, потом комиссаром. Я найду наши семейные картины…  – Пьер кинул через плечо:

– Почту должны были принести. Я всегда спускаюсь вниз, незачем обременять мадам Дарю…  – Хана проводила его глазами:

– Он еще вытянулся, но Петю ему не догнать, тот почти два метра ростом. Как он похож на дядю Мишеля, одно лицо…  – по телефону тетя Марта напомнила ей о рождении Пьера:

– Формально он советский гражданин, – вздохнула женщина, – а тетя Лаура, – она помялась, – в общем, русские могут посчитать, что она владеет интересующими их сведениями о шедеврах, украденных нацистами…  – Хана затянулась сигаретой:

– Паук мог приехать сюда именно для этого. Служба Внешней Документации будет негласно сопровождать Пьера, но тете Лауре с ее прошлыми неприятностями о таком знать не надо…

Постоянный пост наблюдения в доме было никак не организовать:

– Если сделать все открыто, тетя может вернуться к паранойе и видениям, – вздохнула Хана, – а если тайно, то она все заметит, у нее огромный опыт работы в подполье…

Хана писем не ждала, ее корреспонденция приходила в Le Bristol. Девушка взглянула на антикварные часы с кукушкой, висящие рядом с фотографией Че Гевары:

– Пьер левый, но вроде в компартию он не собирается, и хорошо, что так…  – она устало потянулась:

– После обеда надо ехать к Краузе, потом репетиция, съемка для газет, интервью, очередная вечеринка…  – спектакль выпускали в начале мая:

– Три недели весенних прогонов и я могу отправиться в Германию…  – Хана порылась в сумочке от Chanel, – надо завтра позвонить тамошним агентам…  – на кровать шлепнулся ворох журналов:

– Каталоги для мамы, приглашения для нее же на всякие нудные коктейли, куда она все равно не пойдет…  – Пьер помахал письмом:

– Смотри, Джо пишет девушка…  – Хана изучила почтовые штемпели:

– Из Лизье отправили. Она, наверное, в паломничестве. Джо любил туда ездить еще студентом…  – почерк на конверте действительно был мелким, девичьим:

– Хорошо, что девушка, – она вернула Пьеру письмо, – Джо двадцать четыре года. Тетя Лаура волнуется, она хочет внуков…  – подросток сунул конверт в карман джинсов:

– Я уверена, что девица тоже святоша. Кто еще таскается по всяким монастырям…  – выдув пузырь жвачки, Пьер подытожил: «Два сапога пара».

Мать содержала комнату Джо в безукоризненном порядке. Широкую кровать орехового дерева застелили льняным бельем с кружевной прошивкой. В гардеробе он нашел атласные пакетики с хорошо знакомым ему тонким ароматом фиалок.

Джо сидел на краю кресла красного дерева времен второй империи:

– Мама любит этот запах. Хана права, она хорошо выглядит, даже помолодела…  – за пирогом с ревенем, ванильным мороженым и кофе они болтали о семейных делах:

– Генрик с Аделью сейчас в Сиэтле, но потом летят прямо в Германию, где к ним присоединяется Сабина…  – Джо смотрел на довоенную фотографию отца в серебряной рамке, рядом с телефонным аппаратом, – Инге и Генрик были в СССР, но Комитет обломал о них зубы. Я трус и больше ничего, я не могу поднять трубку и позвонить в Лондон…

Он не знал кому и что хочет сказать. Джо боялся разговаривать с тетей Мартой:

– Она заметит, что яблочко от яблоньки недалеко падает…  – забытая сигарета дымилась в пепельнице, – но папа работал на русских по велению совести, он хотел разоблачить преступников, вроде профессора Исии, а я просто грязный шпион…

Джо не мог утешить себя тем, что пошел на предательство ради спасения Маргариты:

– Она сама спаслась. Шуман бросил ее в саванне и бежал на португальскую территорию. Я мог швырнуть в лицо Вербье мою расписку о согласии на сотрудничество, но я боялся, что он убьет Маргариту и застрелит меня. Я боялся еще и за Пьера…  – обжигая пальцы, он затянулся окурком.

Встретив Джо в аэропорту Орли, месье Вербье заметил:

– Надеюсь, ты помнишь, что твой младший брат родился на территории СССР. Наша страна считает его советским гражданином, а советский гражданин должен жить на родине…  – русский со значением добавил:

– Пьеру почти шестнадцать, уголовная ответственность в СССР наступает с четырнадцати лет. Ты ведь не хочешь, чтобы твоего брата держали у параши, чтобы он сгинул на зоне? Ваша мать не переживет его пропажи, она и так потеряла мужа…  – Джо, разумеется, ничего такого позволить не мог:

– Папа бы меня понял…  – он возвращался взглядом к улыбке отца, – ради мамы, Ханы и Пьера я готов на все…  – Джо любил этот снимок. Семейные альбомы рода Дате погибли в пожаре замка, после американской бомбардировки Сендая. На аудиенции у его величества Джо заметил:

– Но мне и не требуются снимки. Когда…  – он замялся, – когда все случилось, мне было шесть лет. Я хорошо помню папу…  – бульварные романчики о жизни Наримуне использовали фотографию отца времен студенчества, в строгом мундире. Джо не хотел просить у издателей копию снимка:

– Они взяли фото в архивах университета, – понял Джо, – но если я с ними свяжусь, получится, что я поддерживаю желтых писак, эксплуатирующих имена отца и Регины…  – через два дня после аудиенции в токийский пансион, где Джо снимал комнату, принесли небольшой конверт:

– Распишитесь, пожалуйста, ваша светлость, – по повадкам рассыльного Джо понял, что перед ним дворцовый чиновник, – здесь фото и записка…  – послание написал сам император, от руки:

– Снимок нашелся в наших альбомах…  – читал Джо изысканный почерк, – фото сделали, когда ваш отец получил свидетельство о вашем графском титуле…  – Джо тогда исполнился год. Он еще оставался с кормилицей в горной деревне. Он знал о расстроившейся помолвке отца с одной из дочерей императора:

– Папа мог стать принцем, я бы вырос при дворе…  – он опустил голову в руки, – я бы избежал участи хибакуси, парии в родной стране. Но тогда у меня не было бы Ханы…

Отца сняли в парадном кимоно, с двумя мечами. Катана сейчас висела за две двери от комнаты Джо, в японском салоне, как его называла Лаура. В квартире стояла тишина. Сестра уехала в театр, Пьер задремал на ковре в своей спальне, среди разбросанных по полу пластинок, под приглушенный звук приемника. Тупица играл с симфоническим оркестром Сиэтла первый фортепьянный концерт Чайковского:

– Мама тоже любит Чайковского, она часто ставила мне пластинку, когда я был ребенком…  – с матерью Джо поговорить не мог. Он не хотел разочаровывать Лауру:

– Даже не разочаровывать…  – письмо из Лизье