Сергей Смирнов - Султан Юсуф и его крестоносцы
С этими словами я указал на высокое, раскидистое дерево, стоявшее вблизи стен замка, как раз против окошка, под которым Блондель якобы услышал сирвенту плененного короля Англии.
Я предупредил англичан, что им всем лучше на всякий случай оставаться внизу, а сам полез наверх. Вскоре я добрался до очень удобной охотничьей присады. Она располагалась примерно на один локоть выше окошка. Я поглядел вниз и убедился, что переплетения толстых ветвей в достаточной мере скрывают меня от англичан. Сгущавшийся сумрак тоже помогал мне в моей затее.
Тогда я потихоньку снял свой заплечный мешок, с которым почти не расставался, и достал из него ту вещь, которая так долго дожидалась своего часа.
В считанные мгновения я собрал арбалет, зарядил его болтом и затаился, как хищная сова в ожидании добычи.
Через некоторое время в зарешеченном окошке зажегся огонек. Он вдруг напомнил мне тот самый огонек, что рус Иван оставил в подземелье, около подпорки, перед тем, как попрощаться с нами и устроить себе достойное погребение.
И вот послышался голос — действительно сильный, глубокий и красивый. Тот голос пел что-то о пойманном и посаженном в клетку льве.
Сам пленник все-таки появился у окна, но много позднее, когда мрак уже становился для меня не только союзником, но и врагом.
Человек подошел к окну, загородив собой огонек. Его лицо было уже трудно различить, но я убедился: за решеткой томился не кто иной как сам король Ричард Английский.
Я затаил дыхание и прицелился. Только точное попадание в шею или глаз могло оказаться смертельным. Любое менее тяжелое ранение погубило бы мое дело и меня заодно. Я уже решился потянуть пальцем за спусковой крючок, когда Ричард внезапно отошел от окна и передо мной в ночи вновь весело заиграл огонек его тюремного светильника.
Сидеть на дереве дольше я уже не мог. Это могло показаться странным рыцарю Джону. К тому же ждать удачи не имело смысла: ночная тьма встала на защиту английского короля. Я разобрал оружие и спустился к англичанам, пребывавшим в самых радужных надеждах.
Неподалеку от ближайшего селения, на краю леса, мы нашли летнюю овчарню, а в ней — большую и удобную копну сена, очень удобную для ночлега. Таиться по заброшенным норам нам было не впервой, ночь выдалась не слишком холодная, и мы, немного погревшись у маленького костерка, устроились в овчарне, вполне довольные жизнью.
Сон, конечно, не шел. Я уже донашивал свой замысел, размышляя, где и как вернее устроить засаду на самую редкостную дичь, на которую когда-либо охотились ассасины. Впрочем, теперь я не имел никакого права считать себя ассасином, ибо подданные Старца Горы убивают жертву только освященным позолоченным кинжалом. Рыцарь Джон изредка вздыхал и, похоже, с каждым вздохом вспоминал кого-то из числа своих благородных воинов, так и не дошедших до цели. Оруженосец короля Ричарда вздыхал куда чаще и, как ни странно, — тоже с грустью. Он же первым не сдержался и подал голос:
— Такая мерзкая… такая позорная история. Лучше бы король остался там, в Палестине. Не сомневаюсь, что он бы смог завоевать вновь всю Святую Землю и вернуть Иерусалим христианам. Тогда никто бы не посмел пойти против него. Хорош бы тогда был его братец Джон, если бы без спроса уселся на трон… Бог бы сразу наказал его… Да, лучше бы король оставался в Палестине.
— Вот и султан Саладин жалеет о том же, — лукаво заметил я.
Блондель сначала затаил дыхание, не веря своим ушам, а потом растерянно прошептал:
— О чем жалеет?
— О том, что король Ричард не остался в Палестине, — подтвердил я.
Еще несколько мгновений стояла глухая тишина. Потом сено шумно зашуршало. Королевский оруженосец вскочил на ноги, и теперь не знал, куда деваться, видно решив, что очутился в обществе демонов.
— Успокойся, Блондель, — подал голос Джон Фитц-Рауф, пожалев земляка. — Ведь ты, наверно, слышал немало историй о благородстве султана? Слышал, ведь так?
— Да, слышал, — робко ответил тот.
— И ты веришь, что эти истории правдивы? — с улыбкой спросил его рыцарь Джон.
— Все, кто был на Святой Земле, говорят, что Саладин благороден, как истинный рыцарь, и жалеют, что он не христианин, — осторожно ответил почуявший неладное Блондель. — Отчего ж не верить…
— Тогда садись и послушай еще одну, самую правдивую, — сказал Джон Фитц-Рауф и строго повелел: — Садись, говорю!
Я ничуть не противился тому, что рыцарь Джон решил раскрыть нашу тайну непосвященному. Очень скоро должна была открыться и последняя тайна, самая опасная, самая сокрушительная.
Рыцарь Джон коротко рассказал Блонделю, откуда мы взялись, сколько нас было и что произошло с нами на нелегком пути. Завершив свою «самую правдивую» историю, он обратился ко мне:
— А теперь Дауд, расскажи нам, почему султан пожалел о том, что его самый сильный и доблестный враг покинул поле битвы. Мне самому это очень любопытно услышать. В прошлый раз ты как раз остановился на взятии Иерусалима. Осталось рассказать о визите короля Ричарда в Палестину — и все. Тогда мы окажемся у последнего дорожного камня.
И вправду наша дорога кончалась. Теперь стояла ночь, но, несмотря на густой зимний мрак, не только мне, но и самому рыцарю Джону уже был виден тот последний дорожный камень.
И я в ту ночь, глядя на медленно затухавшую у ворот овчарни последнюю головешку, наконец завершил свой рассказ, который начал когда-то по повелению самого султана Юсуфа.
* * *Вы думаете, правители земель Пророка вознесли хвалу султану Юсуфу и восславили его великие подвиги, когда он вернул Святую Землю и Иерусалим в пределы дар-аль-Ислама и завершил великий джихад? — горестно вздохнул и я. — Увы! Случилось обратное! Правителей охватила черная зависть. Они увидели в султане Юсуфе не освободителя, а коварного захватчика. Дьявол ослепил их и нашептал им в уши, что ненасытный султан уже начал зариться и на их собственные владения. Пустили слух, что курд Салах ад-Дин замыслил идти на Багдад, чтобы низвергнуть власть Аббасидов и стать халифом, то есть духовным главой правоверных. Не прошло и месяца после первой службы в главной мечети Иерусалима, как халиф Багдада прислал султану письмо, написанное ядовитой желчью. Он обвинял Салах ад-Дина в том, что он — самозванец, присвоивший себе титул халифа (этот слух, дошедший до Багдада, был мерзкой ложью), и в том, что при взятии Иерусалима над мусульманским войском не реяли черные знамена Аббасида, подданным которого оставался по своей клятве султан Юсуф.
Султан был вне себя от гнева и мучительной обиды.
— Где были твои воины, халиф, когда я брал приступом стены Аль-Кудса?! — воскликнул он. — Там же, где и твои знамена, не потускневшие от палестинской пыли!
— Так и написать? — спросил его с опаской катиб аль-Исфахани.
В эти мгновения он сидел перед султаном, держа калам и составляя под диктовку ответное письмо халифу аль-Назиру.
Султан приподнял бровь, задумался, а потом решительно ткнул в свиток перстом и велел:
— Так и пиши, Имад!
А вскоре произошло и вовсе ужасное событие. Султан послал из Иерусалима в Мекку очень богатый караван, предводителем которого был эмир аль-Мукаддам. Этого своего приближенного султан очень уважал, несмотря на его вспыльчивый нрав. По дороге караван соединился с другим, шедшим из Багдада. Видя, что багдадские верблюды тощи, а сам караван куда меньше и беднее и верховодит им какой-то тщеславный юнец, аль-Мукаддам потребовал, чтобы караван с дарами из Священного Города шел первым. Не дожидаясь ответа, он заставил багдадцев плестись в конце. Эмир халифа затаил злобу и ночью напал на подданных султана. Он убил самого аль-Мукаддама, перебил его людей и разграбил сокровища, предназначенные для священной Мекки.
Узнав о случившемся, султан Юсуф даже не разгневался. Он просто смертельно побледнел и несколько часов просидел в неподвижности. Никто не осмелился потревожить его.
Первые слова его были:
— Душа проклятого франка бродит по пустыне вместе с шайтаном и вселяется в его слуг! Кому теперь рубить голову?!
В ту же ночь он открыл глаза и увидел тень на пороге покоев. Холодные неживые глаза пристально смотрели на него.
Султан Юсуф почувствовал не страх, а только — мучительную тяжесть в груди.
— Пора настала? — с трудом проговорил он. — Что же… Теперь я готов. Я исполнил клятву и большего не желаю.
Призрак поднял руки, осторожно снял со своих плеч голову, как женщина снимает с головы полный сосуд, и опустил ее на пол перед ложем султана.
— Ты ждешь Асраила, Юсуф ибн Айюб? — послышался с пола голос, похожий на шуршание песка под брюхом змеи. — Теперь придется потерпеть. У Асраила еще много других забот. Ты помнишь, когда-то я говорил о долге?
— Шавар?! — обомлел султан, и дышать ему стало еще тяжелее.
