Юсуф ас-Сибаи - Добрейшие люди

Юсеф эс-Сибаи

Добрейшие люди

Шейх Зуараб

Перевод Л. Сапожниковой

Зима 1950 года. Шейх Зуараб направляется на священный праздник Аль-Махмаль…

Но прежде чем рассказать вам его историю, окинем взглядом его лицо.

Тихо, не спешите, не то заблудитесь среди глубоких морщин, складок, вмятин и бугров. Начнем наше путешествие сверху вниз, с самой макушки, где торчит, как окурок, корешок оборванной кисточки тарбуша[1]. От самого тарбуша уже ничего не осталось, кроме бесформенного остова, когда-то черного, а теперь посеревшего от грязи и пота. Посмотрим ниже, на лицо этого человека. Наше внимание сразу привлечет его лоб, в самом центре которого возвышается шишка, похожая на огромную, распухшую мозоль. На нее и опирается край тарбуша, из-под которого виднеется не то полоска белой такии[2], не то головного платка. Человек обматывает им голову, чтобы тарбуш не давил на темя. От шишки по лбу к ушам разбегаются глубокие извилистые морщины. У переносья их рассекают две глубокие борозды, застывшие в самом центре лица. Но самой главной приметой на лице этого человека остается шишка. Значение ее определяется не физическими свойствами. Она выражает духовную ценность своего владельца, его главное дарование и призвание — молиться, падать ниц, отбивать лбом поклоны.

О эта шишка, самая «изюминка» молитвы, средоточие набожности и благочестия!

Но оставим «изюминку» — этот символ истинной веры. Посмотрим ниже. С кончика его носа переведем взгляд направо и налево, пройдемся по глазам и ушам.

Его оттопыренные уши напоминают крылья летучей мыши или уши осла. Что же касается глаз, то едва ли можно назвать глазами два темных провала, только глубиной отличающихся от складок на лбу. Если бы что-то не подрагивало временами в извивах морщин, там, где мы привыкли видеть глаза живого существа, едва ли их можно было бы обнаружить на этом лице.

Итак, мы остановились на глазах и согласились признать их наличие. Присмотритесь внимательно и вы обнаружите ресницы или намек на ресницы, всегда опущенные; увидите вы и веки, всегда прикрытые. Если же они вдруг поднимутся, на ум сразу придет строчка стихов Шауки[3] о «веках, воспаленных бессонницей». Не думаю, что есть лучшее определение для этих воспаленных, покрасневших, вялых век. И только бог знает, от бессонницы ли они воспалены, или от глазной болезни. Во всяком случае, шейх Зуараб — избранник аллаха, пламенный почитатель пророка и, следовательно, сопричислен к влюбленным, а бессонница от любви — дело весьма обычное.

Перейдя от глаз к носу, мы обнаружим нечто весьма внушительное, взывающее к уважению. Около трети лица занимает этот нос, по форме напоминающий тарбуш, о котором мы упоминали выше, весь измятый, изрытый, покрытый порами и волосками.

Если мы продолжим наше путешествие и опустим взгляд еще ниже, то сразу же обнаружим верхнюю губу или, точнее, верхний край рта прямо под носом, без необходимого расстояния, которое обычно отделяет нос от верхней губы и где у людей положено расти усам. Кончик носа свисает вниз, закрывая все, что под ним, и кажется, что усы человека растут прямо из ноздрей и смешиваются с белой всклокоченной бородой, падающей от ушей до середины груди.

Ну, а теперь отдохните немного, переведите дыхание. Немудрено устать от столь утомительного путешествия по руинам этого опустошенного лица. Не хотите отдыхать? Ну что же, пеняйте на себя… Отправимся вслед за этим человеком и посмотрим, куда же он идет.

Сегодня у него великий день. Он надел свой лучший костюм и спрятал лохмотья под широким красно-зеленым плащом. В руке он держит «маршальский жезл» — палку, похожую на те, которыми сметают паутину с потолка, с вырезанной на конце головой раба. Разница лишь в том, что Зуараб заменил раба словом «аллах», выбитым на жестянке, напоминающей погремушку со свисающей кисточкой, которая когда-то служила ему шнурком для брюк.

Пойдем же за ним и займем место на многолюдной площади, где начинается священный праздник Аль-Махмаль.

В центре широкой площади выстроились войска, кавалерия, броневики, пехота. Солдаты в полном снаряжении, пушки в боевой готовности. Кажется, что мы на поле боя. Из громкоговорителей несутся призывы, колеблется сверкающее оружие, и только один аллах знает, какая связь между всем этим и святым праздником.

Подождем…

Где же паланкин? А где шейх Зуараб? А, вот они там… в том конце площади, где установлены праздничные шатры, заполненные людьми. Все с нетерпением смотрят куда-то в ожидании зрелища, которое видели десятки раз, без изменений и перемен.

Вот показалось несколько верблюдов. Среди них один, выкрашенный хной. На его голове водружен веник, честное слово, веник из перьев, точно такой, каким обметают пыль с мебели. Верблюд смахивает на пугало и вызывает невольное веселье. Между тем погонщик натянул поводья, и верблюд опустился на землю. Группа солдат из роты охраны поднимает паланкин, стоящий рядом с верблюдом, чтобы установить его на спине животного.

В тот момент, когда солдаты, окружив паланкин, поднимают его, из глоток собравшихся вырываются громкие крики. Столпившись вокруг священного верблюда, они распевают гимны, смысла которых не понимают сами. И среди них шейх Зуараб напрягает голос в общем пении.

А паланкин все еще раскачивается в руках солдат, пытающихся укрепить его на спине верблюда.

Рядом трясется, приплясывает и дергается удивительное сборище святош и юродивых — божьих избранников. Из широко открытых, как у ворон, ртов вырываются громкие крики. Вид смешной и жалкий. Создать такое зрелище, пожалуй, не под силу ни одному театру комедии. Удивителен их характер, удивительна одежда. Тут можно увидеть толстых и тощих, хромых и безруких, горбатых и одноглазых. Они закутаны в желтые плащи, на головах накручены чалмы, разноцветные, как радуга, — фиолетовые фисташковые, красные…

Но вот паланкин укреплен на спине верблюда. Под свист дудок и треск мотоциклов на площадь въезжает изящный, нарядный экипаж, и голос из репродуктора отдает приказ: «Приветствовать представителя короля».

Поднимаются жерла орудий, звучит залп, гремит музыка. Шейх Зуараб стоит в толпе святых угодников, служителей аллаха, и смотрит на происходящее. Недовольная гримаса кривит его губы, голова неодобрительно покачивается. Все, как обычно. Ничего нового на огромной площади, и ничего нового за нею.

Как и прежде, Египет — страна неожиданностей и противоречий. И сама эта людская смесь на огромной площади — лучшее тому свидетельство. Стоит лишь войти в праздничный шатер и выйти из него, как встретишь столько противоречий, что и представить себе невозможно.

Войди в шатер… Там египетское правительство во всем своем величии, а за шатром толпится египетский народ, лишенный всякого величия.

Паланкин уже готов двинуться в путь. Перед ним выстроились ряды солдат в белой форме, а голос из репродуктора разносит по площади: «Слава святому празднику, слава, слава!»

Звучит музыка, и паланкин движется по узкому проходу между рядами солдат, за ним тянется караван верблюдов и толпа угодников, среди которых и шейх Зуараб.

Паланкин совершит семь оборотов, те же семь оборотов, что и каждый год.

Удивительно… Почему именно семь, а не шесть и не восемь? Ответ знают только служители церкви. Зачем паланкин вертится по этой заполненной людьми площади? Зачем здесь вся эта армия?

Знает это один только бог. Гремят залпы, а шейх Зуараб ничего так не боится, как звуков пальбы. Они напоминают ему дни войны. Его тело вздрагивает в такт каждому выстрелу, он поднимает глаза на паланкин, прося у бога помощи и защиты. Перед ним возвышается деревянное сооружение с накинутым сверху священным покрывалом. Изящной арабской вязью на нем вышиты золотом стихи из Корана.

В недоумении Зуараб думает:

«Что им, трудно было написать так, чтобы можно было прочесть? Или они пишут неразборчиво специально для тех, кто не умеет читать?»

Паланкин закончил седьмой оборот. Солдаты пришли в движение, готовясь к параду. Зуараб остановился. Вид этой возбужденной, гудящей толпы напомнил ему дни далекого прошлого. Вдруг показалось, что не было прошедших лет, отделявших его от того времени, и все произошло лишь вчера.

Впервые он увидел праздник Аль-Махмаль полвека тому назад. Сидя в пекарне своего отца, он смотрел на запруженную людьми улицу. На тротуарах, в окнах, на крышах — всюду толпились люди, как мухи, облепившие халву. Праздник начался. Процессия двинулась, показался паланкин, раскачивающийся на спине верблюда. А сзади нарастал шум — свист дудок, песнопения, громкие молитвы. Среди этой разноголосицы выделялся чей-то резкий, пронзительный голос. Зуараб попытался разыскать глазами владельца этого голоса, и взгляд его наткнулся на удивительное создание. За паланкином, подпрыгивая и приплясывая, двигалась странная фигура в разноцветных лохмотьях — красных, зеленых, желтых, синих, белых, черных… Вокруг шеи болтались бусы из ракушек. Своим пронзительным голосом человек выкрикивал одну фразу: «О пророк, спаси и помилуй меня!»