Сыновья Беки - Боков Ахмед Хамиевич
3
Никакие протесты тети не останавливали Хусена. Он хоть раз в месяц, да наведывался в Сагопши, а со временем и того чаще. Ночевал он при этом из осторожности не в доме, а в огороде, под охраной высоких кукурузных стеблей.
– И охота тебе, как бездомной собаке, в огороде валяться? – говорила Кайпа. – Спал бы себе спокойненько У дяци.
Какой матери не хочется ежечасно видеть перед глазами свое дитя? Но главная ее забота – всегда одна: чтобы никакое горе не подстерегало детей, ничто не омрачало их жизни. А Кайпе ли было не тревожиться? Да и на дворе скоро осень, холодно уже.
– Мне здесь лучше, безопаснее, – уговаривал ее Хусен. – Хоть в огороде, а дома.
Не знала Кайпа, не ведала, что всему причиной соседская дочь.
Хусен устраивался на ночь поближе к плетню. Он и дыру в нем проделал. На случай, если нагрянут казаки, через нее и уйти можно. В этом углу все поросло крапивой и бурьяном. Обнаружить дыру, даже зная о ней, не так-то просто.
Ни Кайпа и ни кто другой не знал, что этой дорожкой Эсет приходит к Хусену. В первый раз она пришла совсем неожиданно. Послеполуденное солнце опустилось довольно низко и уже не жарило. Дул легкий ветерок. Хусен дремал. Тихий шорох сквозь дрему он принял за шелест кукурузных стеблей.
С трудом разжав веки, Хусен увидел склоненную над собой Эсет. Она улыбалась.
– Испугался?
Хусен с минуту был как во сне. Потом вдруг растерянно спросил:
– Эсет, ты здесь? А дома не догадаются, куда ты пошла?
– Никого у нас нет, – успокоила Эсет. – Дади в лавке. Все остальные на уборке кукурузы.
И они забыли обо всем на свете, для них сейчас ничего вокруг не существовало. Оба истосковались друг без друга. Говорили шепотом, приходилось к самому уху склоняться. Никогда еще с той поры, как минуло детство, белое как молоко, нежное лицо Эсет не бывало так близко. Хусену хотелось коснуться губами ее щеки, хотелось обнять Эсет, ставшую бесконечно дорогой.
В груди у Хусена все горело. Он с трудом сдерживал себя и только смотрел и смотрел в глаза Эсет. Она тоже не отрывала от него взгляда и тоже ничего больше не говорила.
Они не заметили, как из кукурузы вынырнул Султан. Увидев мальчика, Эсет зарделась, испуганно посмотрела на Хусена и смущенно опустила ресницы.
– Ты чего, Султан? – спросил Хусен.
– К тебе пришел. Нани сказала: «Иди, он там один, ему скучно».
– Тсс! – приложил к губам палец Хусен.
– Нани не знает, что здесь Эсет, – сказал Султан.
– И хорошо, что не знает! Ты не говори ей, ладно? – Хусен вопросительно посмотрел на Султана и погладил его по голове.
– Не скажу! – с готовностью согласился малыш.
– Вот и молодец. А я тебе за это винтовку сделаю, – пообещал Хусен.
Эсет немного успокоилась. Краска отлила от щек, и лицо ее снова сделалось белым.
– Ну, иди. Поиграй, – тихонько подтолкнул брата Хусен. – А нани скажешь, что мне не скучно.
Но Эсет пробыла недолго. Боясь, как бы еще кто не нагрянул, она ушла.
В другой раз Эсет пришла после того, как стемнело. Хусен удивился, когда она вдруг протянула ему бутылку.
– Что это? – спросил он.
– Вино.
– Зачем оно мне?
– Сейчас ночи холодные. От него, говорят, человеку бывает теплее…
Хусен улыбнулся и взял ее руки в свои. Эсет не отняла их…
Время летело незаметно. Ночь отрывала влюбленных друг от друга. Эсет надо было спешить домой: не дай бог, гнутся искать. Теперь она взрослая, и все домашние читают своим долгом оберегать ее честь от недоброго лаза и от злословия.
Но есть ли на свете сила, способная помешать любящим? И Эсет, как завороженная, шла на зов сердца любимого, забывая порой об опасности.
4
Свиданиям у плетня пришел конец. Наступила пора долгих холодных дождей и о ночевках в огороде нечего было и думать. И снова Хусен проводил дни и ночи в Ачалуках, в доме тети, в разлуке с Эсет. В Сагопши он теперь бывал редко.
Как-то, еще затемно возвращаясь в Ачалуки, Хусен увидел одиноко сидящего у своих ворот Довта. Старик застыл, словно на страже тишины.
Хусен не смог пройти мимо. Он пожелал хозяину дома доброго утра и остановился. Ответив на приветствие, Довт пристально всмотрелся в Хусена.
– Неужто сын Беки? Да сохранит тебя бог!
– Он самый, – тихо сказал Хусен и опасливо огляделся по сторонам.
Старик понял, в чем дело, и, тоже понизив голос, сказал:
– Помоги тебе бог, сынок. Куда путь держишь?
– В Ачалуки.
– Поздно вышел, – покачал головой старик. – Уже светает. Люди увидят.
Едва он проговорил последнее слово, в конце улицы показался человек. Хусен замешкался. Человек человеку рознь. Кто знает, кого это нелегкая несет?…
– Вон, видишь, – сказал Довт, выставив вперед свою жиденькую белую бороденку, – один уже идет. Пока не поздно, заходи во двор. Сдается мне: это рыжая собака по имени Товмарза.
Хусену ничего не оставалось, как забежать во двор старика. Он последовал за Довтом. Не останавливаясь во дворе, тот прошел прямо в дом.
– Здесь у меня много места, – сказал Довт. – Живи сколько хочешь, никто тебя не хватится. Ни одного гяура к дому не подпущу, пока у меня будет хоть один патрон! – добавил он воинственно, показывая на стену, где висели ружье и патронташ.
В комнате было душно, накурено. Хусену в первый миг показалось, что он и минуты не высидит здесь, но скоро свыкся. Как ни крути, а весь наступающий день предстояло провести в этой комнате. И Довт, как умел, развлекал своего нежданного гостя: играл на дахчан-пандаре,[57] рассказывал разные истории из своей жизни.
С особым интересом Хусен слушал о том, что старик пережил в Турции. Довт, как бы и сам этому удивляясь, не переставал повторять, что все было давно-давно, когда отцу Хусена Беки не исполнилось еще и пяти лет, а он, Довт, уже был мужчиной в возрасте.
К вечеру Хусен надумал совсем остаться у Довта. Надо было только предупредить об этом Кайпу.
Наконец село затихло. Хусен вышел, огляделся и направился к дому.
Вернулся он скоро. Принес с собой свежеиспеченный сискал.
– А это зачем? – покачал головой Довт. – Не нравится моя выпечка?
Первые дни у Довта прошли даже весело. Но потом все стало как в Ачалуках. Хусен не находил себе места от безделья и от тоски по Эсет. Слушая звуки дахчан-пандара, он часто думал: «Сколько бы мелодий выучила Эсет, доведись ей побыть у Довта». Короткие часы минувших свиданий с ней казались прекрасным сном…
Как-то Довт ушел на охоту. Оставшись дома один, Хусен все стоял у окна. На улице было светло, просторно, на ярком солнце сверкал и искрился выпавший ночью снег. До чего же грустно любоваться всей этой красотой только сквозь стекло! И как тут не позавидовать всем, кто свободно ходит где вздумается. Даже воробью, что замерзший сидит, нахохлившись, на ветке, и тому лучше, чем Хусену: в любую минуту может вспорхнуть и улететь куда угодно…
Где-то теперь Эсет? И что она делает? Эх, быть бы хоть на месте воробья, что ли!..
Довт вернулся к вечеру с двумя зайцами в суме. Одного тут же освежевал и сунул в чугунок, другого подвесил в сенцах на холоде.
– Последи за огнем, сынок, – сказал старик, – заяц молодой, быстро сварится. А я прилягу. Стар стал. Прежде, бывало, в любую погоду мог целыми днями по лесу бродить, и хоть бы что. Теперь не то, ноги говорят: «Дай нам отдохнуть, устали мы».
Довт не поднялся, и когда сварился заяц. И это уже не от усталости.
– Хусен, в сенцах в правом углу черемша у меня закопана. Потолки для приправы к зайцу. Я бы и галушки сделал, да вот что-то и встать не могу… Ты поешь, не смотри на меня.
На второй день, уже к вечеру, старик сказал:
– Не подняться мне больше. Отжил, видать, свое. Долго смерть меня стороной обходила. Надоело ей кружить…
– Может, мне пойти к нани, пусть она родственников твоих позовет? – предложил Хусен.
