Нид Олов - Королева Жанна. Книги 4-5
Зачем он это сделал?
Зачем он изранил, искалечил прекрасную, сильную страну, родную страну? Половина Виргинии лежит в пепелищах. Гражданская война сегодня далеко не кончена, пожалуй, только сегодня она по-настоящему начинается. Викремасинг идет на Толет, бросив провинции; это он принудил Викремасинга бросить их, он лишил Виргинию провинций, то есть ее силы и славы. Самая могучая страна на континенте, перед которой заискивали все, вплоть до Филиппа Испанского, самого заклятого врага, — теперь превращена им в заурядную державу, раздираемую гражданской войной. В Париже, в Атене, в Риме, в Вене, в Стокгольме теперь удовлетворенно улыбаются. Все это сделал он.
Зачем, во имя чего? Для кого он старался — для себя или для них?
Древние говорят: счастье не в достигнутой цели, счастье — в движении к ней, в борьбе за нее. Чем драматичнее борьба, тем сильнее счастье. Все это вздор. Они лишь отчасти правы: цели он достиг, и счастья в его душе нет ни крупицы, но и в борьбе он не видел счастья. Ибо он знал все, видел все, ибо он был мудр, но он принимал помощь иностранцев и предателей, он сознательно шел на потерю провинций, он шел на все, чтобы победить.
И вот — победил.
А что такое победа? Нечто золотое, сияющее, трубы и фанфары, и стиснутое восторгом горло. Ложь все это, химера, для дураков. Если победа и бывает такой, то только один миг. В следующий миг она становится тем, что она есть на самом деле. А на самом деле победа — это ответственность.
Сатаной легко быть, Сатана разрушает. Богу положено созидать. А созидать приходится то, что разрушил ты сам — разрушил вчера, сегодня, минуту назад, — когда был еще Сатаной. Изволь получить залитую кровью страну, без армии, с огромными внешними долгами (которые наделал ты сам), страну в разгаре гражданской войны. Вот вам, господа победители, ваша победа, ваш сладкий плод.
Горе победителям.
А ведь и вправду все могло быть иначе. С чего начала ненавистная дочь ненавистного короля? Она начала с добра. Она первая предложила ему мир. Иначе зачем бы ей было делать все эти милостивые жесты, даровать ему свободу? Но он оттолкнул протянутую руку, да и не мог он поступить иначе. У него была ненависть, прекрасная сестра, мертворожденная, но он-то тогда этого не видел, не знал. Он приехал благодарить ее за милость, он вступил в тот кабинет за инкрустированной дверью и не был даже разочарован — перед ним была не прелестная голубоглазая девочка, перед ним была Марена — зло, смерть, позор, кровь. Он не поддался добрым чувствам, хотя и нелегко это было. Они поговорили тогда очень славно. Ненавистная Марена оказалась книжницей и гуманисткой, он почуял в ней родственную душу, им легко, приятно было разговаривать. Но он ничего этого не желал видеть. Он видел вместо нее страшное бородатое тяжелое лицо Карла. Удушить змею. Растерзать девчонку.
А потом, в Нанси, на горьких эмигрантских хлебах, он часто вспоминал девочку, но и тогда у него не возникало кощунственной мысли о мире. С кем? С Марена?! Нет!! Дурачок, он тогда еще мечтал, что перехитрит французов и фригийцев (самые верные друзья, с первого же дня) и обойдется без гражданской войны.
Собственно, никогда у него не было такой мысли: а что, если принять ее мир? Она с самого начала была невозможна, такая мысль. Они сцепились в смертельной борьбе, и он ненавидел ее настоящей, живой ненавистью в день дилионского поражения. Но эта ненависть была кратковременна, она вспыхнула и погасла, он сам ее погасил. Он испугался ее, это было низменное чувство; и больше уже ненависти не было.
Теперь он победил, а она умрет. Она должна умереть.
Все могло бы быть иначе в семьдесят пятом, если бы он принял мировую. Он мог бы стать ее соратником, ее другом. Мог бы!.. Каких дел наделали бы они вместе!
А может быть, еще не поздно?..
Ведь она жива. Освободить ее. Вернуть ей трон и скипетр. Жениться на ней. Повернуть Викремасинга в Венгрию, бросить ему в помощь Кейлембара и Уэрту, удавить Лианкара, удавить Чемия…
Великий Принцепс Виргинии и острова Ре позволил себе еще немного помечтать, но уже со скептической усмешкой: он смеялся над собой.
Нет. Невозможно. Нереально. Поздно.
Ничего этого сделать нельзя, он просто не в силах, как не в силах заставить ревущий поток вдруг изменить течение, повернуть его вспять. Он победил, и вот его победа, вот его удовлетворение: топтать изображения узурпаторов, отраженные на каменном полу.
Горе победителям.
Сюда придет иуда Лианкар, и надо будет усадить его по правую руку, сюда придет пес Чемий, и к огням гражданской войны прибавятся огни инквизиции — он тоже слишком долго ждал, — наконец, придет и Викремасинг, придет и Альтисора, оба жаждущие мести… а верные друзья фригийцы и французы…
Зачем он это сделал?
Но — сделал, как бы там ни было. И повернуть нельзя. Да она первая не примет его мировую, и будет совершенно права.
— Поздно придумал, — пробормотал он. — И уже давно поздно. Три года, как уже поздно.
Он прошелся по каменным плитам: звяк, звяк. Солнце сдвинуло отражения наглых картин, сузило их в яркие многоцветные полоски. За дверями раздался топот многих ног, появился офицер:
— Сир! Принц Кейлембар просит принять его!
Глава LXII
ГОРЕ ПОБЕЖДЕННЫМ
Motto:
Что им в славе какой-либо, если она только слава?
ЮвеналТолет был силен, и войска надежны — это была правда. Но враги проникли в Толет, как воры, они завладели им изнутри; только поэтому Сатана смог стать Богом прежде, чем зашло солнце на небе. Вожди Лиги нисколько не обманывались на свой счет: они прекрасно понимали, что взять Толет им не под силу, и они украли Толет, и это удалось им, потому что они готовились именно украсть.
Предателей было не так уж много, но они были чрезвычайно умело расставлены. Они должны были как по цепочке провести лигеров к Мириону, Таускароре, Аскалеру еще до рассвета — все остальное должна была довершить суматоха, которая делала лигеров хозяевами положения. Им крупно повезло в самом начале: комендант Толета, Рибар ди Рифольяр, он же первый министр двора и государственный секретарь, словом, первейший человек королевы в последние ее дни — был совершенно случайно схвачен еще ночью, около Бьельских ворот. Он рычал, как медведь, расшвыривая наседавших на него французов, и перекалечил массу народу, прежде чем удалось прочно связать его. Защитники были лишены командира, лишены головы; и все же, несмотря на это, черно-багровые полотнища Лиги поднялись над Мирионом и Таускаророй только в десять часов утра; а бастионы — Аранский, Фригийский и Тралеодский — осаждаемые с тыла! — защищались целый день. Несгибаемую стойкость показали также ученики Рыцарской коллегии, предводимые несколькими офицерами, ветеранами славных походов Карла. Сильно теснимые озверевшими чемианцами и фригийской терцией, они оставили площадь Мрайян и в полном порядке отступили по улице Намюр, заняв позицию среди толстых стен строящегося собора Евангелиста Иоанна. Это была прочная позиция, и они обороняли ее, не внимая никаким призывам к разуму, не соглашаясь ни на какие условия сдачи, даже самые почетные. Следовало признать, что в Рыцарской коллегии хорошо учили дворян преданности своему верховному сюзерену — королю, земному Богу. Мальчики из лучших домов, израненные, истерзанные и голодные, пали все до единого с оружием в руках — никто не положил его к ногам врага.
И когда Кейлембар вошел в Рыцарский зал, первые слова Принцепса были такие:
— Все убиты?
— Все, — сказал Кейлембар, и они обнажили головы и постояли молча.
— Мы начнем с похорон, — сказал Принцепс. — Все остальное — потом.
— Согласен, — сказал Кейлембар. — Но есть еще одно дело, которое не терпит оттяжек: поставить на место черных.
Чемианцы вошли в Толет одновременно с Лигой и оказались, как и предсказывал Принцепс, не столько союзниками, сколько соперниками. Пришлось силой оружия выгонять их из Аскалера и из Таускароры, на которую они заявили свои права. На улице Грифинас они учинили разгром книжной лавки магистра Адама Келекела; сам он был убит ими, хотя им же было предписано взять его живым. Они пытались поджечь лавку, но успели только устроить костер из книг на улице; им помешали преторианцы Кейлембара, которых вел только что выпущенный из Таускароры маркиз Гриэльс. Кейлембар знал, кого напустить на черных псов. Нежнолицый юноша разогнал доктринеров, а двоих, захваченных в плен, без всяких колебаний велел повесить тут же, на балках второго этажа.
К вечеру доктринеры нашли себе место: они засели в монастыре Укап и в Коллегии Мури, выставили оружие из всех окон и приготовились дорого продать свою жизнь за кардинала и к вящей славе Бога — но никто не трогал их там.
