Александр Артищев - Гибель Византии
— Синьор Контарини, синьоры капитана, — в тон ему отвечал Лонг. — Пока я на службе у василевса, я меньший генуэзец, чем кто-либо из вас.
Собрание удовлетворенно загудело. Венецианцы поднимались с мест, обменивались рукопожатиями, хлопали друг друга по плечам, как бы заранее празднуя успех. Тревизано успел повздорить с Джакомо, пытаясь присвоить себе право руководить экспедицией. Контарини отбил ладонь об стол, пытаясь добиться тишины. Затем произнес несколько внушительных слов о пользе молчания, распределил поручения между командирами и на этом закрыл совещание.
Недаром пословица «Тайна известная двоим, перестаёт быть таковой» пережила века. Трудно определить, кто первый вольно или невольно приподнял завесу секретности над намерениями венецианцев, а может прочие мореходы, ревнуя к соперникам, понаблюдав за их действиями, сами пришли к определённым выводам, но факт остается фактом — вскоре о решении капитанов поджечь вражеский флот знали многие.
Подготовка галер к броску через Золотой Рог по ряду причин затянулась еще на день, а на следующее утро делегация лигурийских моряков явилась к Джустиниани в весьма возбужденном состоянии. Генуэзцы были взбешены фактическим их устранением из предстоящего сражения, возмущались бесцеремонностью венецианцев и требовали себе равной доли участия.
— Они желают присвоить себе всю славу! — вопил, потрясая кулаками Альфредо Манетти. — Мы каждый день льём кровь на стенах города, а они так и норовят оттяпать себе лучший кусок!
Его поддержали гневные выкрики остальных командиров.
— Пусть вспомнят, чьи галеры неделю назад задали жару магометанам!
— По какому праву Святой Марк распоряжается в чужих владениях?
— Похоже, венецианский лев слишком высоко задирает свой хвост. Не мешало бы, пожалуй, слегка его прищемить!
— Послушайте, синьоры…,- Джустиниани крутил головой, как бык, отмахивающийся от слепней.
Затем, разъярившись, в свою очередь заорал:
— Что вы все от меня хотите? Убирайтесь отсюда и выясняйте с венецианцами свои отношения сами. Меня же оставьте в покое, к флоту я не имею никакого касательства. Мне и своих забот хватает.
— Впредь по подобным вопросам обращайтесь к мегадуке, Луке Нотару, — крикнул он им уже в дверях.
Мстительная улыбка наползла на лицо кондотьера.
— Непременно зайдите к нему. Он очень любит нас, генуэзцев, и во всем поддерживает наши начинания.
Капитаны недоуменно уставились на него, переглянулись и, распрощавшись короткими кивками, удалились из помещения.
Джустиниани откинулся на спинку кресла и вновь усмехнулся.
— Эти крикуны придутся тебе по вкусу, старый брюзга. Ты же на дух не перевариваешь все чужеземное, даже помощь в трудный час. Хотя мы и только мы способны спасти тебя и твоих собратьев от беды. А впрочем, с тебя уже слетают остатки твоей спеси.
Он поднялся на ноги и подошел к окну.
При мысли о Нотаре и его сторонниках Джустиниани каждый раз охватывало раздражение. По многим причинам он недолюбливал этого человека и слыша о нём благоприятные отзывы немалой части именитых горожан, искренне недоумевал.
Да, спору нет, мегадука богат и знатен. Как командиру ему не откажешь в уме, осторожности и знании людей. Но его готовность к компромиссу с врагом, причем на самых невыгодных условиях, настораживала кондотьера. Можно ли это назвать иначе, как малодушием? Жаль, что император и его советники другого мнения. Несмотря на двойственную позицию Нотара, он по прежнему руководит христианским флотом, третья часть всех крепостных стен отдана под защиту верных ему отрядов. Пусть до недавнего времени стены Золотого Рога не были опасны в военном отношении, но теперь положение резко изменилось. Османский флот в верховьях залива и способен не только быстро перебросить войска Саган-паши на помощь основным силам турок, но и напрямую атаковать корабли союзников. В этом случае огромная мера ответственности может оказаться (а скорее всего так и будет) не по плечу престарелому нобилю-полководцу. Тем более, что он не только открыто признаётся в своих симпатиях к туркам, что само по себе предполагает измену, но и восстанавливает против себя итальянских моряков недоверчивым, а иногда и прямо враждебным к ним отношением. Это вдвойне неблагоразумно — ведь многие из тех, кого он полупрезрительно именует «латинянами», служат византийскому императору не за награду, а по зову души.
Лонг вздохнул и с хрустом расправил плечи. Хотя его совета о назначении на тот или иной пост не спрашивал никто, он не раз заявлял о ненадёжности Нотара. Ромеи не желают прислушиваться к советам Джустиниани? Что ж, пусть корят себя сами, если в ответственейший момент оборона лопнет именно на участке мегадуки. Ему же, кондотьеру Лонгу, подобно прокуратору из Священного Писания, остается лишь умыть руки.
Бродячая собака, вынюхивающая что-то в мусорной куче, трусливо вздрогнула, оглянулась и насторожила уши. Топот шагов донёсся почти одновременно с запахом горящих факелов. Поджав хвост, собака нехотя попятилась и издав подобие рычания, бросилась прочь, боязливо скаля зубы.
Небольшая группа людей быстро шла по направлению к Влахернской пристани; четверо солдат факелами освещали дорогу. Впереди уверенно вышагивал человек, чей рост и ширина плеч выделяли его из любого окружения; каждый, кто хоть раз видел Джустиниани, впоследствии безошибочно узнавал его.
В ту ночь не спали многие. На условный стук в дверь портовой корчмы несколько десятков голов, как по команде, повернулись в сторону входа. Джустиниани вошел в помещение, обвел взглядом собравшихся и опустился на услужливо подставленный хозяином табурет.
— Все ли в сборе?
— Почти. Нет только Тревизано и его моряков.
— Что стряслось с этим непоседой?
— Занят последними сборами на своём корабле. Поклялся успеть до начала.
Кондотьер недовольно покрутил головой.
— Джакомо, ты еще генуэзцев обвинял в медлительности?
— Благодаря кому же мой план оказался отсроченным на три дня? — угрюмо отозвался тот. — Ни один лигурийский корабль не оказался в достаточной мере снаряжен и подготовлен для отплытия. Вот так и получилось, что в угоду некоторым все расчеты оказались на грани срыва.
— Генуэзские капитаны говорили мне, что они специально сняли со своих кораблей оснастку, чтобы доказать маловерам свою решимость разделить судьбу города, — возразил Лонг.
— Не понимаю этой глупости. Как можно сознательно ослаблять мощь своих кораблей?
— Оставим это, — кондотьер шумно поднялся со своего места. — Время не терпит.
— Священник! — позвал кто-то.
Немолодой священнослужитель прошел вдоль строя моряков, причащая и отпуская грехи каждому.
— Пора? — спросил Лонг.
— В добрый час! — откликнулось несколько голосов.
— Господи, помилуй и защити…! — шептал священник, осеняя крестом уходящих в ночь.
— Франческо! — Лонг ухватил за рукав юношу, безуспешно старавшегося проскочить мимо него незамеченным.
— Ты все-таки здесь? А мой запрет?
— Кузен, я не могу быть в другом месте, — спокойно отвечал тот, высвобождая руку.
— Если я прикажу?
— Тогда я буду вынужден впервые нарушить приказ.
Джустиниани закусил губу.
— Упрям, как и все в нашем роду. Хорошо, ступай. Да хранит тебя Бог!
Пришвартованная у самого пирса галера мерно закачалась на воде: по трапу на борт один за другим поднимались вооруженные воины. Лонг стоял у самых сходней, выхватывая взглядом из темноты лица проходящих мимо него смельчаков. Немногим более половины из них были генуэзцы, остальная часть состояла из юношей знатных византийских родов.
Кондотьер пробурчал под нос проклятие. Джакомо прав, весть о предстоящей вылазке распространилась слишком широко. Шила в мешке не утаить, о ненужной огласке его предупреждали со всех сторон. Как-будто кто-то в силах помешать людям трепать языками! Нет слов, приятно лишний раз убедиться в отваге и готовности к самопожертвованию не только горожан, но и их союзников. Но удержать в узде людей, обуреваемых эмоциями, задача непростая и не всегда благодарная.
Якорный канат ближайшей галеры задрожал, ослаб и начал наворачиваться на барабан лебедки. Вскоре был выбран якорь и второй галеры. Весла тихо опустились на воду.
— С Богом! — произнес Лонг.
— Вперед! — приказал Джакомо.
Чернильно-черная вода заструилась и зажурчала, легкие волны от весел мягкими хлопками заплескалась о камни причала. Корпуса кораблей дрогнули, двинулись с места и постепенно набирая скорость, медленно растворились в темноте.
Лонг шумно выдохнул воздух из груди и оперся руками о каменный парапет. До рези в глазах всмотрелся в глубокую тьму противоположного берега, который угадывался лишь по нескольким тускло мелькающим огонькам.
