Королевский выкуп. Капкан для крестоносца - Шэрон Кей Пенман
Ричард добился именно такой реакции, на какую рассчитывал: на лицах немецких баронов и епископов появилась гримаса изумления и отвращения.
– Впрочем, одно из выдвинутых против меня французами обвинений справедливо. Они заявляют, что моя война закончилась неудачей, и это правда. Я объяснил, почему счел, что мы не сможем отбить Священный город. И все-таки цель нашего похода была именно такой. Я дал Всевышнему обет, что освобожу Иерусалим от сарацин, и не выполнил его. Но для меня священная клятва значит много больше, чем для французского короля. Поэтому я обещал королеве Изабелле и моему племяннику, а также пуленским лордам, что как только разберусь с моим подлым братцем и предателем-сеньором, я вернусь в Утремер и доведу начатое до конца.
Оглядевшись, Ричард с удовольствием отметил, что его слова нашли у слушателей отклик.
– Итак, я изложил все, как было на самом деле. – Его подмывало закончить «А теперь делайте, что хотите», но он понимал, что заносчивость – непозволительная для него сейчас роскошь, поэтому заставил себя принять примирительный тон. – Надеюсь, что мои дела перевесят лживые измышления моих врагов, и вы выкажете сегодня правосудие по отношению к человеку, который отчаянно в нем нуждается.
Когда он закончил говорить, на некоторое время воцарилось молчание, затем зал взорвался хлопками и одобрительными криками. Люди вскакивали с мест и вскоре Ричарда окружили бароны и епископы, причем у многих слезы текли из глаз. Незнакомец, приславший ему вина, представился как Адольф фон Альтена, пробст большого собора в Кельне. Адольф выказал себя человеком смелым, во всеуслышание заявив, что короля Англии гнусно оболгали. К обступившему Ричарда кольцу присоединились уже все прелаты, даже епископ Шпейерский, и королю подумалось, не желают ли они тем самым выказать императору свое недовольство нарушением церковного указа. Но тут все расступились, освобождая путь Бонифацию Монферратскому.
Маркиз подошел и встал напротив Ричарда.
– Клянешься ли ты спасением своей бессмертной души, что не участвовал в убийстве моего брата?
– Клянусь.
Бонифаций выдержал паузу, будучи, как и Ричард, склонен к драматическим эффектам.
– Я верю тебе, – произнес он наконец, и это вызвало новую бурю одобрительных возгласов.
У Ричарда голова закружилась от успеха, превосходившего самые смелые его ожидания. Крохотный контингент присутствующих в зале англичан плакал от радости, рядом с королем возник Хадмар с широкой улыбкой на губах. Но Леопольд не двинулся с места, всей своей позой выказывая разочарование и гнев. Ричард развернулся к помосту, и его примеру последовали другие. Снова воцарилась тишина, и все взгляды устремились на императора.
Эмоции находившихся рядом с Генрихом людей не составляло труда распознать. У епископа Бове вид был такой, словно он подавился собственной желчью. Дядя Генриха разделял, похоже, огорчение Леопольда, а братья императора ехидно ухмылялись у него за спиной – родовое соперничество явно оказалось сильнее семейной солидарности. А вот лицо самого Генриха казалось вырезанным из камня – столь мало на нем отражались потаенные мысли.
Когда Ричард двинулся к помосту, стояла такая тишина, что его шаги по каменным плитам пола эхом отдавались по залу. На долгий миг их с Генрихом взоры скрестились, затем король опустился перед троном на колено. По толпе прокатился звук, как если бы у всех разом перехватило дыхание, сменившийся затем громкими криками. Но стоило Генриху подняться, зал смолк.
– Нас сбили с толку лживые речи. Я вижу теперь, что английский король был оклеветан и очернен. – Протянув руку, император сделал Ричарду знак встать, а затем, торжественно и формально, дал поцелуй мира.
Сейм снова разразился радостными криками, достаточно громкими, чтобы их было слышно на городских улицах. Ричард не был одурачен бесстрастным поведением Генриха. Он находился достаточно близко, чтобы заметить затаившуюся в льдистых глазах ярость, и испытал от этого радость. Большую часть своей жизни он воспитывал в себе привычку преодолевать обстоятельства, превращая почти неизбежное поражение в невероятный триумф. Но никогда не переживал он победы такой полной и радостной, как та, которую одержал на императорском сейме в Шпейере.
Глава XI
Шпейер, Германия
Март 1193 г.
Настроение в палатах царило мрачное. Большинство присутствующих оглядывались на императора, который до поры говорил очень мало. Леопольд тоже был молчалив.
– Я тебя предупреждал. Этот человек говорит так же хорошо, как воюет, – процедил он в самом начале, обращаясь к Генриху, после чего погрузился в раздумья.
Больше всех выступал брат Генриха Конрад, возмущавшийся тем, что ему выпала задача утешать взбешенного епископа Бове, но на его жалобы мало кто обращал внимание.
Графу Дитриху фон Хохштадену надоело наконец слушать нытье Конрада и он взял слово, ведя себя с уверенностью человека, близкого к императору и потому позволяющего себе подобные вольности.
– Я знаю, кто во всем виноват – Адольф фон Альтена, – заявил граф. – Адольф первый вскочил, первый начал кричать, а остальное стадо идиотов подхватило. Нельзя нам было его допускать на сейм.
Епископ Шпейерский расценил это как укол в свой адрес и быстро перешел в контратаку: Отто фон Хенненберг был не только епископом, но и князем, и не собирался терпеть выволочки от тех, кого рассматривал ниже себя по достоинству.
– У нас не было выбора. Его прислал сюда его дядя, архиепископ Кельнский, посредничать в переговорах с мятежниками, и тебе это прекрасно известно, господин граф.
– Посредничать? Скорее шпионить, – съязвил Дитрих. – И с каких это пор мы ведем переговоры с бунтовщиками? Их не увещевать, а укорачивать на голову надо.
Прежде чем епископ Отто успел ответить, поднялся дядя Генриха. За плечами у Конрада фон Гогенштауфена были многие годы навигации в весьма бурных по временам водах имперской политики, и ему достаточно было вскинуть руку, чтобы унять разгоревшиеся страсти.
– Не стоит свысока относиться к мятежу, если к нему примкнули архиепископы Кельна и Майнца. Что нам нужно, так
