Михаил Попов - Тьма египетская
Продолжая поддерживать голову мальчика левой рукой, другою Мегила скользнул себе за пояс, выхватил оттуда совершенно незаметный до этого в его крестьянских одеждах нож и, полуобернувшись, метнул себе за спину.
Гиксос, уже до половины спустившийся в подвал, был поражён в бедро, глухо крикнул и рухнул вниз, ударяясь о глиняные ступени. Сверху раздались разъярённые голоса — подкрасться незаметно не удалось! Мегила поглядел в глаза обманщика и показал взглядом на голову Мериптаха, которую всё ещё продолжал поддерживать. Лекарь понял, что ему предлагается взять больного на себя. Он перехватил голову мальчика. Мегила обернулся, ощупывая свою талию.
Гиксосы — все трое — были уже внизу. Короткие мечи их были обнажены. На грязного крестьянина с клинком в руке они смотрели скорее с удивлением, чем с ненавистью или страхом. Но после того как они по очереди переступили через своего стонущего товарища, а потом ещё увидели и того, другого, с пробитым основанием черепа, в их движениях появились сосредоточенность и неторопливость. Все трое одинаково плотные, чуть кривоногие, с исконно сонными лицами, на которых даже в момент рукопашного столкновения не появилось никакой мимической игры. Не оскалились, не завопили устрашающе. Было понятно, что это хорошие солдаты.
«Царский брат» медленно отступал вглубь подвала. Обе руки у него были вооружены, и он старался всё время находиться в таком положении, чтобы на него можно было напасть максимум с двух сторон. В левой руке он держал нож, в правой длинный, неизогнутый клинок, отсвечивающий не как бронза. Он был железный.
Пошло сложное кружение меж ларями, столами и разбросанными мешками, с позваниванием клинков время от времени. Уже по первым соприкосновениям оружия всадники поняли, что их не ждёт ничего похожего на развлечение. Крестьянин успевал отразить все удары, и даже как будто не слишком напрягаясь. Они кричали колдуну: кто это такой?! Хека чуть приплясывал на месте, словно одолеваемый малой нуждой, стрелял глазами по сторонам, видимо, решая: ему лучше сейчас сбежать или можно ещё подождать.
— Кто это, скажи нам?!
Он не мог им крикнуть, что это «царский брат», они бы не поверили, а если бы поверили, то могли побросать оружие. Но если им сказать, кто это, а Мегила как-нибудь отобьётся? Нет, бежать, бежать, пока они заняты друг другом. Но куда бежать?! К кому?!
Дважды совершив полный порядок возможных перемещений по подвальному лабиринту и не найдя способа поставить этого серолицего человека в тупик, гиксосы попытались атаковать. Двое одновременно сблизились с фехтующим крестьянином по фронту, отвлекая обе его виртуозные руки, давая третьему возможность запрыгнуть на один из столов и напасть сзади. Мегила, против их ожиданий, не отступил перед двойной демонстрацией, наоборот, перешёл в контратаку, принял мечи нападающих крест-накрест и неожиданно со страшной силой оттолкнул от себя. Пока они отбегали, цепляясь ногами за тюки, он успел обернуться и дважды ранить третьего в рабочую руку и переносицу, отчего кровь залила ему глаза.
Теперь положение дел изменилось. Теперь уже не «царский брат» был предметом охоты, а двое оставшихся гиксосов. Он, постепенно пресекая их попытки обойти его справа или слева, начал загонять их в дальнюю часть подвала, где они обречены были, забиваясь всё глубже в угол, потерять свободу движений. Вот уже у одного появилась кровавая полоса на щеке, а у второго — распоротое предплечье. Воины тяжко дышали.
За спиной у «царского брата» раздался стон, а потом крик:
— Брось меч, Мегила!
Хека, продолжая поддерживать голову мальчика обрубком руки, во второй держал приближенный к горлу Мериптаха нож, только что вырванный из ноги первого раненого азиата.
«Царский брат» сделал шаг назад, якобы ослабляя давление на израненных гиксосов, но тут же сделал быстрое движение левой рукой в воздухе, перехватил свой нож за лезвие и метнул. Он попал точно под кадык тому противнику, что был уже ранен в предплечье.
— Я убью его! — Мегила обернулся, пользуясь тем, что у него есть полмгновения. Оценив ситуацию, он тут же рванулся добивать второго, панически отбивающегося гиксоса. — Смотри!
Мегила выбил меч из рук почти уже несопротивляющегося противника и обернулся разъярённый. Но было поздно! Лезвие ножа медленно ползло по шее Мериптаха, подбираясь к самой большой жиле на шее мальчика. Между «царским братом» и лжеколдуном было не более пяти — семи шагов, но было понятно, что, несмотря на всю ловкость и стремительность первого, нож второго окажется быстрее.
В наступившей тишине были слышны глухие стоны и ругательства раненых воинов, шумное дыхание Мегилы и последнего обезоруженного гиксоса. Было слышно, как сглатывает слюну Хека, громче, чем потрескивает пламя светильника.
— Если ты убьёшь его, я...
— Не говори глупостей, человек с серым лицом, ты бы убил меня в любом случае, как бы не завершилось это дело.
«Царский брат» резко поднял клинок, видно, собираясь использовать его как метательное орудие. Хека, не моргнув глазом, погрузил острие ножа в шею мальчика. Неглубоко, но достаточно, чтобы показалась кровь.
Мериптах открыл глаза.
Рука Мегилы пошла медленно вниз и, повиснув вертикально, выпустила рукоять клинка.
— Вяжите его! Он без оружия! — завопил Хека, имея в виду отнюдь не мальчика.
51
Фараон снова в бассейне, только теперь в своём собственном и без посторонней помощи. Как только Камос прекратил приём каких бы то ни было лекарств, состояние его стало улучшаться. Он был ещё слаб и держался на плаву в прохладной ароматизированной воде не столько силою своих членов, сколько сознанием своего нового положения. Он был теперь правитель, по крайней мере, Верхнего Египта, и изо всех сил старался вступить в управление своим собственным телом.
Фараон плавал, а верховный жрец Амона-Ра сидел в кресле на берегу, опершись затылком о высокую спинку. Он старался не смотреть ни на Камоса, ни на его младшего брата, тоже находившегося тут, в саду. Яхмос велел доставить себе обычного гиксосского коня, обычным образом осёдланного, и теперь медленно кружил меж деревьями вокруг бассейна, то и дело натягивая поводья и добродушно ругаясь. Он всячески демонстрировал свою физическую силу и отличное расположение духа. Степной зверь, чувствуя чужака, скалил зубы, тряс гривастой головой, разбрызгивал мохнатыми копытами розовый песок и испускал поминутно ветры такой силы, что плавучий фараон морщился. Длинные ноги военачальника почти касались песка, и он раз за разом оказывался на грани того, чтобы свалиться или в воду, или в кусты.
Это было заседание правящего фиванского триумвирата. Отношения между этими людьми были отравлены многими ядами, но они не могли обойтись друг без друга. И уже поняли это.
Никто из них по отдельности не мог взять всю власть в Верхнем Египте в свои руки. Яхмос, несмотря на все свои бескровные удачи в войне с Шахкеем, в глазах жречества и народа не выглядел полноправным правителем. Неожиданно короновав Камоса, верховный жрец вызвал бешеную к себе ненависть лихого военачальника, но одновременно и обезопасил себя от его секиры. Ненавидимый Камосом за вероломство, Аменемхет оставался совершенно ему необходим, ибо старший брат был слишком слаб перед Яхмосом, непобедимым генералом. В эти дни перед коронацией Камос отлично рассмотрел, сквозь редеющую хмарь болезни, все явные усилия брата по захвату первенства в Фивах. Если бы у него были не только его полки, но ещё и победительный Птах с припавшими к его стопам жрецами Верхнего Египта, то именно он надел бы фараонову корону. Теперь только в нём, Аменемхете, в предателе с чёрной душой, мог черпать Камос поддержку своему столь юному, шаткому трону. Если бы верховный жрец Амона-Ра вовремя узнал о конфузе со статуей Птаха у набережной Темсена, он, быть может, сумел бы выбраться из той ямы, в которой оказался, на самую вершину положения, даже не разбрасываясь египетскими коронами. Но сделанного не вернёшь. Теперь он не в яме, не на вершине, а в этом саду. Не первый, но один из трёх.
Наконец лошадиная забава наскучила Яхмосу, он спрыгнул с коня и бросил повод подбежавшему слуге.
— Нет. Я и прежде пробовал, и теперь скажу: египтянин не сможет воевать, сидя в седле. Даже если мы заведём себе таких лошадок, они сбегут от нас ночью, как звери пустыни.
Никто и не думал ему возражать. Яхмос встал на краю бассейна, так что большие пальцы свисали над водой. Лицо его сделалось серьёзным и даже надменным. Пора было заговорить о деле.
— Пришли люди от Шахкея. Он хочет уйти. Все дороги на север перекрыты. Он знает об этом и решил уйти по воде. И оставить своих лошадей, которые мне не нужны. Я велел нашим кораблям спуститься вниз по реке и встать у Леопардового канала. Теперь и этой дороги у него нет.
