Михаил Попов - Тьма египетская
— Но никакой всем нам не будет пользы в том, что мы убьём княжеского сына. Не только не будет пользы, но и будет от этого большой стыд. Мемфис возмутится против нас, и будет прав. Про колдуна мы уже говорили. Это слуга, которого стыдно наказывать, потому что он делал то, что ему велели, и которого нельзя использовать, потому что нельзя до конца понять, на что он способен. Мы должны требовать себе «царского брата». Потому что таким образом мы получим наибольшую пользу. А мы ещё не гак сильны, чтобы пренебрегать даже мелкими выгодами.
Камос поглядел на Аменемхета. По старой привычке ему было неуютно, когда он не знал мнение верховного жреца.
— Но, брат, Шахкей не хуже нас понимает, как ценен для Апопа Мегила, он ценнее двух других, по моему разумению. Он скажет — берите двоих, оставьте мне одного.
— Шахкей отдаст нам «царского брата». Я знаю, что ему сказать. Мы обманем азиата. Я скажу, что мы сразу же убьём Мегилу. В конце концов, Апоп сам желает гибели брату-предателю. Но я не скажу Шахкею, как именно мы его убьём.
52
Мегила сидел на соломе в углу тёмного лошадиного стойла. Руки его были примотаны к туловищу чёрной волосяной верёвкой, из которой воины шаззу делают арканы. Ноги его тоже были связаны, так что он слегка напоминал мумию. Глаза были закрыты. Справа в соседнем стойле похрапывала коняга. У входа в пахучий каземат топталась недремлющая стража. Воины были наслышаны о том, что этот длиннолицый человек натворил с их товарищами, и теперь им не надо было напоминать о бдительности.
Мериптах сидел в кресле с высокими подлокотниками, они поддерживали его с боков, потому что он был ещё слишком слаб и тело плохо ему повиновалось. Он страшно исхудал за последние дни и был бледен не только лицом, но и всем телом. Лицо всё ещё казалось застывшим, рот и веки открывались с видимым усилием. С усилием же он понимал, что происходит вокруг, ежели вообще понимал. За весь день, что прошёл с момента его пробуждения, он не произнёс ни слова. И возникало даже сомнение, а не обезумел ли он за время своего сонного путешествия по реке и фиванским подвалам. Шахкей велел, чтобы к мальчику входили слуги, одетые только по-египетски. Мериптах выпил молока, выпил вина, и это, кажется, не пошло ему во вред.
Ступая медленно и тяжко, начальник гарнизона, сопровождаемый молчаливым братом и ещё двумя офицерами, пересёк внутренний двор цитадели и вошёл в тюрьму-конюшню. Следом семенил Хека. Никто из гиксосов ему не был рад, но его и не гнали при этом, позволяя находиться в непосредственной близости от центральной линии событий. Ему даже позволялось высказываться. Выслушивали брезгливо и надменно, но выслушивали. И не думали запихивать под стражу, понятно было, что ему некуда бежать.
— Ты решил отдать мальчика? — спросил «царский брат», не открывая глаз, когда Шахкей появился на пороге. — Не делай этого. Ему не быть живым здесь, и Апоп не простит тебе этого.
— Они не просят мальчика.
Мегила приоткрыл глаза. Помолчал.
— Колдуна они тоже не возьмут.
— Да, — сказал Шахкей. Настроение у него было скверное. Да, у него был приказ из Авариса о задержании или истреблении этого человека, но вместе с тем всё внутри протестовало против собственноручной расправы над «царским братом». Сам, будучи всего лишь выдвинувшимся в начальники бедуином, он хранил глубоко в недрах натуры преклонение перед кастой подлинных, природных гиксосов, таких как Мегила. К тому же это был не просто «царский пастух», но человек из-за «царского стола». Человек, при определённом стечении обстоятельств, способный сам занять место правителя, так велики и непреложны были его слава и влияние. И, надо сказать, что Шахкея обрадовал бы такой поворот событий. Нынешний царь многих смущал возвышенной расплывчатостью своих устремлений. Многим, особенно воинам окраинных гарнизонов, хотелось бы лучше понимать, чего он хочет. Благо, что Аварис столь велик, но отчего же столь непонятен? Мегила же был образец несгибаемого воина, непревзойдённого воина, человека благородства и силы, что особо ценилось природными конниками.
— Я хочу проститься с мальчиком, — сказал Мегила.
Хека недовольно заскулил за спиной у Шахкея. Начальник гарнизона и сам подозревал, что этого лучше было бы избежать, но отказать в этой просьбе Мегиле он не мог. Да и чего тут можно бояться? Оружия у него нет, правая рука бесподобного воина перебита предусмотрительным колдуном, сразу после того, как он был связан в подвале, вокруг в достатке воинов с оружием наготове.
Шахкей кивнул.
— Но ты же знаешь, чего он захочет, ты же знаешь! — шипел на ухо Хека. — Этого нельзя! Ни Амону, ни Сету неведомо, что может статься от этого с мальчиком. Не рук надо бояться, но слов. Мы не знаем каких! А если Мериптах укрепится при дворе Апопа, что будет с тобой? Поберегись, Шахкей! Или дай, дай за этим проследить мне.
Начальник гарнизона вяло махнул рукою.
Мериптах понял, что сейчас что-то должно произойти. Понял не глазами, они всё ещё видели окружающее слишком вообще, быстро уставали от яркого света и болезненно слезились, понял слухом, ибо сильно изменился звуковой строй вокруг его комнаты. Зашаркали ноги, пролетели туда и обратно непонятные, громкие слова. Такое усиленное движение означало важность или опасность предстоящего события. В комнату вошёл большой воин в коже и молча встал у Мериптаха за спиной. Было ясно, что молчание это особенное, имеющее отношение к тому, что должно случиться. Понимая, что сейчас ему предстоит рассмотреть важное и, может быть, неожиданное, Мериптах закрыл глаза, чтобы дать им отдохнуть и набраться внимательности. Он не ошибся. Очень скоро на отдалённых подступах, доступных для его зрячего слуха, появилось многоногое, плотное движение. Неторопливое и значительное и, что самое важное, имеющее к нему, бессильно сидящему, прямое отношение. Он не спешил поднять веки, он запасался глазной силой.
Значительный, сложный шум вступил внутрь комнаты и распределился перед креслом. Теперь уже можно было посмотреть. Их, явившихся, было много. Понимая, что нет сил глядеть по сторонам, Мериптах сразу же попал взглядом на того, кто находился в самом центре. Высокий, худой человек, в грязной набедренной повязке. Откуда тут мог появиться обычный землепашец, зачем-то опутанный верёвками? За предплечья его держали два огромных, квадратных азиата, причём в свободной руке у каждого было по обнажённому мечу. Связанный поднял чуть опущенную голову, и мальчик сразу же узнал его. Никакой это не землепашец! Это...
— Мериптах, ты узнал меня? — раздался голос серолицего, и ужас напал на мальчика, побуждая вскочить и бежать отсюда, зарыться, спрятаться. Это был неповторимый, тяжёлый, шершавый голос папирусовых зарослей, это был голос, который будет слышаться ему всегда, даже после того, как он умрёт и наполнит собою каменный саркофаг.
— Знаешь, кто я такой, Мериптах?
— Ты Себек, ты пришёл за мной! — Плёнка немоты мучительно лопалась на губах мальчика.
— Я не Себек, я...
Тут, откуда-то сбоку, снизу, с пола почти, раздалась визгливая команда присевшего Хеки, и стоявший за спиною мальчика воин наложил ему ладони на уши, как огромные шоры. От неожиданного, но довольно сильного удара взгляд Мериптаха помутился и глаза закрылись. Мегила дёрнулся к нему, но был удержан мощными стражниками и, застонав, обвис на их руках.
Шахкей дал знак вывести его отсюда.
— То, что ты сказал мальчику, правда? — спросил он у «царского брата», когда они оказались в соседнем помещении.
— Он всё равно ничего не услышал, — с глухим отчаянием в голосе сказал Мегила.
— Но это правда?
— Да. Ради него я изменил Апопу. Ради него обманывал Аменемхета. Ради него пойду теперь на заклание. У меня ничего не получилось.
— А ты? — Начальник гарнизона обернулся к однорукому. — Ты знал, что он скажет?!
Колдун мялся, теребил едва проступившую бородку.
— Нет-нет, я не знал.
— Тогда почему ты просил меня поставить за спиной у мальчика человека?
— Я боюсь, боюсь его даже сейчас, хотя он уже ничего не может и скоро умрёт. Я не знал, чего именно можно от него ждать, какого слова, но боялся, ибо то, что он скажет сейчас, завтра напрямую попадёт в уши Апопу. Разве ты можешь поручиться, что он не знает слова, которое может убить нас? И тебя, и меня. Не напрямую, но через подозрительное сердце правителя. Пусть мальчик отправится к царю таким, какой он есть сейчас, не надо ему слушать этого человека!
По виду начальника гарнизона нельзя было сказать, поверил ли он колдуну. Отвернувшись от него, Шахкей велел принести облачение для «царского брата».
— Наилучшее облачение из моих сундуков.
