Морис Дрюон - Сладострастие бытия (сборник)
Едва выслушав кузена, каноник ответил:
– Ну конечно! Как я вас понимаю! Вы так любили вашего дорогого брата! Вы были так дружны!
Засунув руки в карманы сутаны и то и дело задирая и опуская ее полы, наподобие птичьих крыльев, он без остановки расхаживал по комнате, представляя серьезную угрозу для драгоценного фарфора.
– Это ведь Дуччо да Сиена, правда? Или кто-то из его школы… – сказал он, указывая на «Святого Себастьяна». – Чудо, просто чудо! – Затем он подошел к стеклянному гробу. – Какая прелестная восковая фигура! Редкой красоты! Французская работа?
Когда маркиз заметил, что перед ним настоящее тело, каноник воскликнул:
– О господи! – и закрыл глаза руками.
Маркиз де Палюзель попытался было заговорить о тайном условии, но напрасно: каноник лишь замахал на него руками и тотчас выбежал вон, словно по ошибке попал в спальню самого дьявола. Мэтру Торкассону самому пришлось написать в Марсель, чтобы получить его официальный отказ от наследства.
Через две недели после этого в Палюзель прибыла молодая чета Шуле де Лонпуа. Муж с недавних пор служил в суде в Лодеве. Жена, маленькая круглолицая брюнетка, была хороша собой и смешлива.
Немногословный слуга, встретив гостей у подножия черной лестницы, попросил жену подождать, и муж в одиночестве был препровожден пред очи хозяина замка. Визит продлился так же недолго, как и предыдущие. Однако в тот момент, когда супруги Шуле де Лонпуа собирались уже отбыть восвояси в нанятой на вокзале машине, вновь появился слуга и, пригласив молодую жену следовать за ним, отвел ее к маркизу.
Тот, произнеся несколько банальных приветствий, принялся разглядывать молодую кузину налитыми желчью глазами. Затем взял ее за руку и, подведя к кровати, устланной смородиновым дамастом, сказал:
– Могу я попросить вас раздеться?
Молодая женщина с воплем бросилась к лестнице, в то время как старик Палюзель кричал ей вслед:
– Нет-нет! Вы совершенно неправильно меня поняли, дорогая кузина! Я не объяснил вам…
Он говорил что-то еще, но она уже была в машине.
– Скорее, скорее уедем отсюда! Я тебе потом расскажу, – обещала она мужу.
– Что? Что случилось? Стеклянный гроб?
– Да, гроб…
– Я так и думал… Кажется, я откажусь, – произнес молодой судья. – Слишком уж все это странно.
В последующие месяцы поток посетителей не прекращался. Землевладельцы, буржуа, отцы, ломавшие голову, где взять приданое для дочери, зажиточные холостяки, кадровые военные, дипломаты по очереди являлись с визитом относительно наследства. Питая поначалу одни и те же иллюзии, все они уезжали под одним и тем же кошмарным впечатлением.
Вначале маркиз лишь посмеивался им вслед. Но вскоре смеяться перестал. Он терял терпение и сократил срок для ответа нотариусу до одной недели. Было отмечено, что предложение наследовать его состояние он адресовал лишь родственникам мужского пола, однако часто изъявлял желание познакомиться с их супругами или дочерьми.
– Знаете, что я думаю? Это садист, он ищет себе жертву, – заявила однажды за семейным ужином одна впечатлительная кузина, считавшая себя весьма сведущей по части неврозов. – И не просто садист, а садист post mortem[24], если можно так выразиться. Он использует свое наследство как приманку, чтобы втянуть одного или одну из нас в какую-то жуткую историю, которая разыграется после его смерти. И принять его предложение может либо сумасшедший, либо отчаянный храбрец.
И храбрец объявился. Он значился в списке родни тридцать девятым и звался Гюбером Мартино. За неделю до того неожиданный приступ малярии, приковавший Мартино в бреду и горячке к постели, спас его от задуманного самоубийства. В свои двадцать восемь лет он успел промотать значительное состояние – частично за игорным столом, частично в результате разорительной торговли с Дальним Востоком. Его бросили сразу две женщины, которых он любил в равной степени и которые, к несчастью, обнаружили эту раздвоенность его сердца. К тому же он немного увлекался курением опиума. Деньги на дорогу ему пришлось занимать у привратника.
– Ну что ж, – объяснил он по возвращении, – я и с самим дьяволом заключил бы сейчас договор. Я мог бы даже… возьмем самое нелепое предположение… пообещать ему умереть через год. Ну и что? Чем мне это грозит? Мне терять нечего. Впрочем, скоро все разъяснится: старичок уже одной ногой в могиле.
Прошло еще три с половиной года, прежде чем маркиз Марк-Антуан де Палюзель вступил туда и второй ногой. После этого де Кардайаны, супруги Шуле де Лонпуа, Монбрели, сведущая в неврозах кузина, каноник и все остальные получили от мэтра Торкассона, нотариуса из Люнеля, приглашение присутствовать через две недели на вскрытии завещания и вступлении наследника в права. Все были крайне удивлены. Разве все они не заявили письменно о своем отказе? И разве не слышали они, что молодой Гюбер Мартино, эта отчаянная голова, а в сущности игрок и дрянь порядочная, «который еще допрыгается», принял предложение? Если только… А что, если завещание признано недействительным? Может, наследство будет просто-напросто подвергнуто разделу? И алчность снова стала разрастаться в их сердцах, как пырей на лугу после сенокоса.
Контора мэтра Торкассона никогда не видела такого количества посетителей за один раз. Съехавшиеся родственники сидели кто на чем, как на аукционе. Несмотря на жалюзи, в помещении стояла страшная жара. Госпожа де Кардайан плавилась в своих траурных одеждах. Каноник Мондес, выходя из поезда, перепутал шляпы и теперь недоумевал, как ему отыскать пассажира, чью панаму он присвоил себе по рассеянности. Гюбер Мартино опаздывал. Этого только не хватало! Время от времени раздавался нетерпеливый стук о пол чьей-то ноги.
Наконец прибыл Гюбер – за рулем длинной спортивной машины. За прошедшие три года жизнь его изменилась до неузнаваемости. Став потенциальным наследником состояния Палюзелей, он превратился в завидного жениха и женился на дочери одного из закулисных воротил парижской биржи. Юная госпожа Мартино, особа безупречная во всех отношениях, оказала на своего супруга самое благотворное влияние, помогла излечиться от опиумной зависимости и подарила сына. Гюбер снова занялся делами, и на этот раз успешно. Однако теперь, когда он познал счастливую, благополучную жизнь и был председателем трех административных советов, его отношение к риску изменилось. И вот настало время расплаты… В мозгу у него теснились самые трагические предположения.
С удивлением обнаружив такое стечение народа, Гюбер поприветствовал всех сразу и, за неимением свободного стула, уселся на подоконник.
– Господа, – начал нотариус, – прежде всего я хотел бы попросить у вас прощения за то утомительное путешествие, которое вам пришлось совершить по моей просьбе. Однако ваш покойный родственник, которому вы все, кроме одного из вас, выразили через меня свой отказ, особо настаивал на вашем присутствии при чтении завещания.
Помедлив немного, нотариус продолжил:
– Господин Гюбер Мартино…
Гюбер вздрогнул.
– Да… – отозвался он.
– Вы по-прежнему согласны вступить в права наследования, несмотря на неизвестный вам пока пункт завещания?
Последовало несколько секунд молчания, родственники сглотнули, как при спуске по канатной дороге. «Что такое? Я еще могу отказаться?» – подумал Гюбер. Все взгляды были направлены на него. Он чувствовал себя игроком, которому надо решить, идти ли ва-банк или оставить игру. И, движимый самой нелепой боязнью оказаться в смешном положении, к которой примешивались сомнительные доводы игрока вроде «хорошая карта идет… чем черт не шутит…», он с нарочитым спокойствием ответил нотариусу:
– Ну разумеется, я согласен.
Что бы там ни случилось дальше, но именно этому завещанию он был обязан тремя годами счастья.
– В таком случае, сударь, – заявил мэтр Торкассон, разворачивая единственный листок, – вот этот документ. «Это мое завещание. Я оставляю моему кузену Гюберу Мартино все свое имущество, движимое и недвижимое, при условии, заранее им принятом, что он возьмет себе имя Палюзель и будет носить его отныне, а равно и титулы, которые ему следуют». Такова тайная воля завещателя, пожелавшего, чтобы имя его предков не исчезло вместе с ним.
Пронзительное «ах!» госпожи де Кардайан было ему единственным ответом. Остальные члены семьи сумели сдержать свои чувства. Господин Шуле де Лонпуа, покусывая тонкие усики, не сводил злобного взгляда с супруги, и бедная малышка почувствовала себя виноватой, сама не зная в чем.
– Я же говорила, что он садист, – процедила сквозь зубы сведущая в неврозах кузина.
Да, именно от этого обычно рушатся семьи, начинаются супружеские измены, дети теряют уважение к родителям, обнажаются истинные чувства, которые люди питали друг к другу. Двадцать лет взаимных обвинений, ссор, сваливания с больной головы на здоровую, хлопающих дверей в домах с респектабельными фасадами обеспечено. «Если бы вы не были так глупы, друг мой, и не отказались от наследства Палюзелей!.. Вот! Это все твоя умная маменька насоветовала!.. Это ж надо: все, все досталось этому шалопаю, этому выскочке!..»
