Всему своё время - Валерий Дмитриевич Поволяев
Внутренний интеллект невозможно приобрести в институте или в академии, невозможно добыть его, как, скажем, добывается кандидатская степень или чемпионский титул, внутренний интеллект – это нечто генетическое. Либо он есть, либо его нет, и все. Третьего не дано. Как и талант – там тоже: либо – либо… Внутренний интеллект – это своего рода отвес, прибор, показывающий, насколько значительно отклонение от нормы.
Внутренний интеллект, кстати, удерживает и от обратного: от проявления совершенно противоположных черт характера, таких, как душевная дряблость, психологическая зажатость, боязнь всего и вся, когда человек превращается в нечто схожее с тараканом, стремящимся выбрать щель потемнее и потеплее, – руководитель из такого человека нулевой.
Корнеев не заметил, как очутился на гриве у знакомых балков. Остановился, чтобы немного отдышаться: ну вот и все. В балке ему сообщили: только что взята очередная проба с глубины одна тысяча девятьсот двадцать метров. Проба неутешительная – по-прежнему идет глина.
– Бурите дальше! – приказал Корнеев.
Через час пришла радиограмма, подписанная тем же грозным начальником, вдогонку, родимая, прилетела: увеличить суточную проходку бурения и о результатах докладывать ежедневно. Все было ясно как божий день: корнеевская буровая – бельмо на глазу, чем раньше он пробурит скважину до нужной отметки и исчезнет из вида, тем лучше.
Усмехнулся Корнеев. Подумал в продолжение прежних рассуждений: сидит порой в нас, к сожалению, неистребимая жажда количества. Сколько ни сделаем – все кажется мало.
А не метры в геологии важны, не они, геология – это разведка, и чем больше бурильщик-геолог знает о земле, которую он протыкает вращающимся щупом, тем лучше для государства, для общества и, извините, тем больший процент выполнения плана этому геологу надо засчитывать, тем больше денег надо ему платить. Иначе он, выполняя план по метрам, а не по знанию земли, запросто может со своим щупом сквозь нефтяной мешок проскочить, уйти в глубину, а набрав положенное количество метров – вообще прекратить работу. И ничего не найти.
В дверь постучали. Корнеев пробурчал недовольно:
– Интеллигентный народ, городские манеры в ходу. – Выкрикнул: – Войдите!
В дверь вместе с клубами пара робко втиснулась Вика:
– Для вас в столовой, Сергей Николаич, обед готов.
– Спасибо, Вика. Вовремя обед, очень вовремя!
С самого утра Корнеев не ел, ни рисинки, ни хлебной крошки во рту не было.
Столовая – такой же балок, как и другие, – тесная, сплюснутая с боков, места тут мало. На стенках плакаты, настоятельно требующие мыть руки перед едой, не болеть гриппом и уничтожать мух. «Перебьем мух – тогда и их придется заносить в Красную книгу, – подумал Корнеев. – Хотя прежде всего туда надо занести человека. И не просто человека, а хорошего человека. Не так-то их много, хороших людей, на земле. Все больше… – Он вспомнил редкозубую улыбку Синюхина, уши, которые будто ручки горшка всегда торчком стоят. Кто-то на полном серьезе советовал Синюхину мазать изнанку ушей синтетическим гибким клеем и на ночь обматываться платком. Утром уши будут благородно прижаты к черепу. – Все больше люди-худушки попадаются, от которых ни добра, ни теплого слова не жди. – Окоротил себя: чего злиться-то? – Добрее надо быть, Корнеев, добрее. Подумаешь, Синюхин. Синюхины приходят и уходят, а люди попрочнее, попреданнее остаются».
Около амбразуры подавальщицы Митя Клешня, оживленный, краснолицый, нарядный, любезничал с Викой. Взглянул на Корнеева исподлобья и снова взялся за дело. Повариха нравилась ему.
– Ну, хозяйка, подавай, чего там приготовлено, – невольно вздохнул Корнеев.
– Сейчас, – Вика бесшумно приблизилась к столу. Спросила осторожно: – Как съездили к начальству?
– Французы в таких случаях говорят: ком си – ком са. Ни то ни се, что-то среднее между хорошим и плохим.
– Вид у вас грустный. – Вику, как всякую женщину, трудно было провести – если глазом беду, как, собственно, и радость, не увидит, то нутром обязательно почувствует.
– Плохо выспался, потому и грустный, – пошутил Корнеев.
– Почему же плохо?
– Самолет виноват. Никак ни в самолетах, ни в поездах спать не научусь, все время что-то мешает – то грохот мотора, то жесткое кресло, то стюардесса вдруг сладким голосом пропоет в микрофон, что за бортом температура минус шестьдесят градусов… Попробуй поспи тут.
Митя Клешня еще некоторое время не покидал своего поста около амбразуры, топтался там, щурил глаза на Вику.
Когда Вика в очередной раз пошла на кухню, остановил ее, что-то выговорил – прогуркал по-птичьи, издали не разберешь, хотя все помещение столовой не больше спичечного коробка, потом до Корнеева донеслось отчетливое: «Я еще обязательно загляну», после чего Митя Клешня стремительно пересек столовую, у порога прощально поднял руку.
Корнеев затылком чувствовал на себе пристальный взгляд Вики и торопился добрать-доесть обед, допить компот, выставленный перед ним в большой алюминиевой кружке, – ощущал, что развинчивается в нем какая-то туго затянутая штуковина – гайка не гайка, а вот именно штуковина, тот самый особенный сцеп, позволяющий каждому человеку держаться в собранном состоянии.
Когда он добивал кружку с компотом, где в сладкой коричнево-мутноватой жидкости плавали тугобокие сливы, в столовой появился Воронков, нескладный, с мрачным лицом. Тоже, видно, пришел Вику проведать. Но если Окороков был свободен от вахты и мог распоряжаться собою как хотел, то Воронков находился на вахте, – выходит, он, дамский угодник, удрал с площадки.
– Я на одну минуту, – предупреждая корнеевский вопрос-выстрел, поднял руку Воронков. – Всего айн момент.
Лицо его теряло жесткость, размякало, словно сухарь, угодивший в воду, когда он смотрел на Вику. Сунул Воронков руку за отворот полушубка и ловко, легким, бесшумным движением извлек непомятую кедровую лапу, на которой висели две тяжелые, разбухшие от орехов шишки. Интересно, где он их добыл – ведь по осени малыгинские жители шишковали на этой гриве, все подгребли, ни ежику, ни вороне, ни белке ничего не оставили – деревня всегда выбирает все, что вокруг нее растет и водится.
– Презент, – произнес Воронков. Ишь, дон-жуан болотный, слово какое на свет извлек: «презент».
Корнеев неожиданно для себя по-мальчишески ободряюще подмигнул ухажеру, потом поднялся и молча вышел из столовой.
К вечеру, когда свет угасающего дня начал сжиматься с краев – со всех сторон, даже с западной, которая обычно долго не уходит в тень, вот ведь как зима круто обходится, – Корнеев, одевшись потеплее, забрался в кабину «атеэлки» и поехал в Малыгино, а точнее, не в Малыгино – на заимку, что стояла в стороне от деревни. Он уже пытался расспрашивать старых бывалых людей, видели ль когда-нибудь они приметы нефти, – возможно, и в болотах выхлестывало наверх вместе с вонючим газом мазутное
