У чужих людей - Сегал Лора
— Здесь я не бывала ни разу, — призналась я. — А вообще я люблю знакомиться с новыми районами города.
Дон Индалесио слегка изменил позу, и я всполошилась, но оказалось, что он всего лишь повернул голову, чтобы получше рассмотреть меня. Сама не понимаю почему, я принялась рассказывать про себя — что я еврейка, приехала из Вены, что мой дядя держит в Сантьяго бакалейный магазин, что я окончила Лондонский университет и теперь преподаю английский. Дон Индалесио слушал не без интереса, учтиво и благожелательно, то и дело кивая головой, и время от времени повторял: «Ага! Прекрасно!» — словно подтверждал мои слова. Тут меня озарило: скорее всего, донья Пири ему про меня уже говорила.
— В основном обучаю дипломатов и их родственников, — похвасталась я.
— Как же, как же — наш местный посольский корпус! Вы, конечно же, заметили, что к нам сюда присылают на редкость потасканный контингент? Посол X. вам случайно не знаком?
— Еще бы не знаком! Пять раз в неделю я спозаранку даю ему уроки.
— В таком случае вам известно, что он, в сущности, дебил.
— В самую точку попали! Дебил, и какой!
— Министр Y. — малый славный, но от посла X. ушел недалеко. В Первую мировую войну ему все нутро разворотило снарядом. А вот консул Z. мог бы добиться многого, если бы не женился на своей любовнице.
— Что ж тут плохого? — поинтересовалась я, демонстрируя широту моих взглядов, и, довольная собой, отметила, что дон Ингалесио глянул на меня с явным удовольствием.
Машина запрыгала по кочкам засохшей грязи. Свет фар выхватил из темноты изгородь из кактусов, на которой сушилась одежда, и убогие домишки из дощечек и листов рифленого железа — примерно в такой хибаре ютилась в Сантьяго Пастора. Пузатые женщины, застывшие в темных проемах дверей, провожали глазами нашу огромную машину.
Она неторопливо преодолевала рытвины и ухабы недавно развороченной целины — это было уже не поле, но еще не дорога, — и мы въехали в только что отстроенный район. По обеим сторонам стояли новенькие, с иголочки, оштукатуренные одноэтажные домики очень современного вида. На веранде одного из них я увидела донью Пири, она вглядывалась в темноту, высматривая нас.
Мы вошли в домик. Хозяйка крутилась возле меня, точно щенок.
— Вам нравит? — то и дело спрашивала она.
Стены были окрашены в строгие светлые цвета; все выглядело новым, удручающе необжитым.
— Это не напоминает вам театральную декорацию? — шепотом спросил меня дон Индалесио. — Взгляните на оконные занавесочки, диван и накрытый на троих стол.
У меня уже мелькала мысль, что донья Пири подготовила эти декорации специально для нас с доном Индалесио; и в ответ я засмеялась, потом нахмурилась и укоризненно покачала головой. Но дон Индалесио не дрогнул:
— Мне почему-то чудится, дорогая Пири, что как только мы с сеньоритой ступим за порог, эта комната бесследно исчезнет.
Донья Пири, извинившись, вышла в кухню, и я шепнула:
— Будет вам, она же так старалась.
— Вы полагаете? — дон Индалесио повернулся и заглянул мне в лицо, будто искал там подтверждения моим словам.
— Она ведь въехала сюда всего несколько дней назад.
— Ага! Тогда понятно. — Он осторожно потыкал пальцем розовую стену. — Шпаклевка, похоже, еще толком не успела высохнуть.
— Неужели?! — я засмеялась.
Дон Индалесио похлопал ладошкой по дивану, приглашая меня сесть с ним рядом, и предложил мне сигарету. Скрестив пухлые ножки и зажав в тонких пальцах сигарету, он продолжил занимать меня. Он был испанец, но тоже провел какое-то время в Англии; много читал и даже, чуть сконфуженно признался он, сам написал одну книгу. По-английски он выражался изящно и остроумно. Я тоже положила ногу на ногу и непринужденно зажала в пальцах сигарету.
Во время ужина дон Индалесио по-прежнему не оставлял меня своим вниманием, почти позабыв о хозяйке дома. Он едва ли не повернулся к ней спиной, и я пыталась сгладить эту неловкость, вовлекая донью Пири в разговор:
— Мне кажется, что со временем, когда вы обживетесь, у вас будет прелестный дом.
— Однако, мы пока что не знаем, будет ли в нем кто-то жить, — загадочно обронил дон Индалесио.
— Разве вы не останетесь здесь? — озадаченно спросила я донью Пири.
— Вы знали, что я обязана этот дом дону Индалесио?
— Правда? — удивилась я.
А ведь в атмосфере и впрямь ощущалось нечто такое, чего я не поняла или неверно истолковала.
— Насколько я помню, дорогая моя Пири, эта замечательная идея целиком принадлежит вам, — язвительно заметил дон Индалесио; я даже заподозрила, что между ними того и гляди вспыхнет ссора, но, поглядев на их лица, успокоилась: оба улыбались.
— У сеньориты красивый вкус, и она будет мне помогать расставить мебель, — сказала донья Пири.
— Не знаю, с чего донья Пири решила, что я в этом сколько-нибудь разбираюсь. Как вам известно, я живу в гостинице.
— Ничего, очень скоро у вас будет настоящий собственный дом, а не декорация! — сказал дон Индалесио и многозначительно улыбнулся.
Я хмуро глянула на него, потом перевела глаза на донью Пири, но она смотрела на меня так, будто хотела убедиться, что мне у нее хорошо.
— Разумеется, я имел в виду только декорации, — все так же весело продолжал дон Индалесио. — Состав исполнителей — выше всяких похвал, — галантно добавил он.
Сияя улыбкой, донья Пири предложила мне пойти посидеть на galería, но я сначала скрылась в ванной комнате, чтобы подкрасить губы.
Когда я вышла, донья Пири и дон Индалесио сидели рядом, сдвинув стулья, и разговаривали, но, завидев меня, вежливо смолкли.
— Какое приятное зрелище: двое старинных друзей за беседой, — сказала я. Но в ответ оба так улыбнулись, что у меня вспыхнули щеки, будто я сморозила глупость. Я даже вздрогнула, и донья Пири немедленно вскочила и побежала за шалью.
Шаль, хоть и шерстяная, была маленькая и жалкая. Как и galería, выходившая на искореженную землю ухабистой дороги, над которой где-то вдали неустанно мигали разноцветные огни летного поля. В конце дороги, шедшей вверх, возводилось большое здание, и со стройки доносился беспорядочный шум.
— Пожалуй, мне пора домой, — сказала я.
Дон Индалесио немедленно встал и подал знак шоферу. Прощаясь с доньей Пири, я увидела, что шофер склонился к багажнику, будто поправлял номерной знак.
Дон Индалесио опять уселся на заднее сиденье рядом со мной и сказал:
— Я тут подумал, не заскочить ли на минутку, — если, разумеется, вы не против, — в мой летний домик, он здесь неподалеку. Мне нужно забрать кое-какие документы.
— Пожалуйста, — ответила я.
Я искоса поглядывала на его пухлое плечо, на обвисшую дряблую щеку; в полутьме салона мне казалось, что щека эта колышется чуть ли не у моего глаза. Дон Индалесио как-то странно прерывисто дышал. Может быть, у него астма, подумала я. Когда он нагнулся вперед, давая указания шоферу, его рука прижалась к моей закутанной в шаль руке (донья Пири настояла, чтобы я уехала в ней), — но я не решалась отстраниться, опасаясь его обидеть, — и замерла, едва дыша, изо всех сил избегая соприкоснуться с ним, в тайной надежде, что в конце концов он отодвинет руку.
На развилке машина свернула в сторону; дорога здесь представляла собой полосу сохлой грязи среди густых зарослей. Вдруг автомобиль стал. Во тьме проступили очертания дома. Дон Индалесио не торопился вылезать.
— Вы меня правда простите? Я всего на минутку. А может быть, вы тоже зайдете со мной и мы выпьем по стаканчику на дорожку? Пойдемте, я покажу вам свое холостяцкое пристанище.
От напряжения я плохо соображала и не нашлась, как вежливо отклонить приглашение, — чтобы дон Индалесио не подумал, будто я подозреваю его в дурных намерениях, хотя он не дал никакого повода для таких подозрений. К тому же мне хотелось смело идти навстречу вызовам судьбы.
— С удовольствием, — сказала я.
Шофер открыл дверцу, я вышла из машины. Под ногами захрустел гравий. Вокруг — кромешная тьма. Дон Индалесио уже ушел вперед и, судя по звукам, пробирался по заставленной galería к выключателю, роняя все, что подворачивалось на пути. Зажглась лампа, и я увидела ветхий одноэтажный домишко. Дон Индалесио распахнул дверь, из нее ударил сноп света; на миг лицо шофера показалось мне страшным, перекошенным в злобной усмешке, но я тут же опомнилась, догадавшись, что он мне улыбается.
