Валериан Правдухин - Яик уходит в море
— Богачи бедноту калечат! Выручай, братаны! Айда, круши их, ребята!
Григорий Вязниковцев закричал по-хозяйски с крыльца:
— Ополоумели, дьяволы? Разойдись немедля!
Но Демид Бизянов уцепил его за полу пиджака и стащил на землю:
— Не прячься, вонючий хорь, за чужие спины! Айда, стой-давай! — И засучил с азартом рукава.
— Стой-давай! — подхватили в толпе. Многим хотелось подраться. Демид ударил Григория пониже скулы. Кровь брызнула из носа казака, и тот бросился на Демида.
— Ага, и у богача кровь не за семью замками!
На площадь со всех сторон бежали бородачи и малолетки. Из ворот повысунули цветные свои головы казачки. Появились у ворот старики.
Когда-то, давным-давно, еще до Туркестана, соколинцы любили биться меж собою, сходиться, обычно на масляницу — половина на половину — для любовной потасовки и дружеских побоищ. После страшных годов эти бои отмерли сами собою. Ненависть между уходцами и согласниками вытеснила эти домашние кулачные встречи. Но и до сей поры при случайных стычках молодежи крепко хранились неписанные обычаи тех боев: лежачего: не бить, не ударять исподтишка и в спину, драться только на виду у других и исключительно своей рукою, кулаком. Нарушителей этих правил жестоко били свои же.
Сейчас побоище разрасталось, как пожар. Оно охватывало весь поселок. Только женщины, деды и ребята стояли в стороне, но и они — криками, визгом, плачем — принимали горячее участие в нем. Старики, помимо того, строго блюли порядок, стоя двумя кучками, отдельно богатые и бедные. Два военных штаба!
Не сговариваясь, знали казаки куда примкнуть. За богачей бились Григорий, Гагушины, Щелоков Василий (отец его, Осип Матвеевич, стоял с Инькой-Немцем), Кара-Никита, богатые Ноготковы, Вязовы. С Василистом очутились все Астраханкины, Елизар Лытонин, Бизяновы, Калашниковы, братья Чертопруд. Богачей было больше. Многие из бедноты не решались драться. Они знали, что позднее на них за это падет лютая месть.
Самые жаркие бои происходили возле Василиста. Он уже сбил с ног Пашку Гагушина, загнал Никиту во двор, окровянил молодого Вязова и теперь сошелся с Кириллом Вязовым. Оба они считались одними из лучших кулачных бойцов в поселке. Кирилл Вязов был невысок ростом, плечист, крепок, как зрелый дуб. Василист высок, гибок и подвижен. Хмель как рукой сняло с казака. Он бился решительно и осторожно. У обоих лица были уже вымазаны кровью, не разобрать, своей или чужой. Но казаки не хотели отступать и с силой тузили друг дружку по лицу, в живот, в ребра. Вот Кирилл двинул кулаком Василиста «под дыхало», — тот охнул, застонал, перегнулся весь на сторону, словно падая на землю, и тут же взвился на носки, на дыбки и, будто молотом, обоими кулаками обрушился сверху на Вязова. Кирилл упал на колени. Василист замахнулся снова — и остановился. Услышал, как завопил дружески Инька-Немец и другие старики:
— Не трожь лежачего! Не трожь!
Вязов стоял на коленях неподвижно, сбычив на сторону голову, ожидая последнего удара. Тогда из-за него выскочил на Алаторцева лучший боец в поселке Василий Ноготков, молодой, пухлый на вид казак с большой, круглой и светлой головою.
— Крой его, Вася! Крой! — закричал обрадованно Тас-Мирон. Стена богачей сразу продвинулась вперед, беднота заколебалась. Кое-кто показал спину.
— Стой на месте!.. Не отступать! Ефимыч! Дуй его в гриву, за все обиды, за наше горе! — закричал, будто бы веселясь, Астраханкин Андриан, налетая на Мирона.
— За нашу кровушку!
— За всех покойников!
— Не сдавай, Василька! Не сдавай! — загораясь, закричал Ефим Евстигнеевич, скидывая с плеч пиджачишко, будто бы в самом деле намереваясь принять участие в драке.
Ноготков ловчился, как бы нанести удар Алаторцеву. Он прыгал на носках, как резиновый мяч, и молниеносно переносил свое полное тело то вправо, то влево.
— Не скачи, будто блоха. Угодишь под зад — задохнешься! — задоря себя, кричал Василист и, томясь от страха, бросился на Ноготкова, стремительным тычком посылая вперед свой кулак. Удар лишь скользнул по плечу врага. Василий мгновенно очутился с левой стороны Василиста. Василист по-звериному быстро повернулся к нему, увидел совсем близко занесенный над его головою волосатый кулак и решил встретить его упором ног и заслоном руки, скосившись встречь, направо. И вот тогда-то, неожиданно, со страшной силой, Ноготков ударил Василиста не справа, а слева в незащищенную скулу. Казака как будто ветром сдуло с ног. Раза два он перевернулся по земле, и теперь стоял на карачках и рычал сквозь окровавленный рот, выплевывая выбитые зубы:
— А ты исподтишка, гад!..
Торжествующий рев богачей заглушил его стоны:
— Наша берет! Наша берет! Гони их взашей! Айда на ура!
От Ноготкова все бросились на землю, лезли в подворотни, прыгали через плетни. Казачки отчаянно ревели. Старики хмуро качали головами.
Вся беднота уже почти исчезла с площади. И вдруг Пашка Гагушин отчаянно заголосил:
— Ой баяй! Берегись! Адиль келятыр! Адиль келятыр! (Адиль идет!)
В рядах богачей испуганным шепотом отозвалось, как падающее эхо:
— Адиль келятыр!
Зато как радостно завопили, завизжали в другом лагере.
— Кель мунда, Адиль! Скоро, скоро!
Пересекая площадь с угла на угол, к месту драки бежал, легко подпрыгивая, тонкий, высокий Адиль Ноготков. Все хорошо знали, за кого он станет драться, а многие хорошо знали по себе, как он дерется. Он бил жестоко и не раз многих из молодых казаков, когда они его оскорбляли. Рассказывали, что он избил на Калмыковской ярмарке знаменитого в области кулачного бойца Сергея Семичева из Кулагина. Его боялись все в поселке, кроме Василия Ноготкова, постоянно и кичливо задиравшего и зло дразнившего Адиля, в сущности очень скромного и даже робкого парня. Василию никак не верилось, чтобы это поджарое, почти юношеское тело хранило в себе запасы силы и ловкости.
Сейчас трое задорных малолеток выскочили навстречу Адилю, чтобы перенять его еще до Ноготкова. Адиль, будто бы и не глядя на них, не сжимая рук в кулаки, а прямо ладонями — со звонким щелканьем — бил их по щекам, по темени, и они летели от него на землю. Это походило скорее на игру, чем на серьезную драку. И драка в самом деле прекратилась. В кругу боя остались теперь лишь двое — Василий и Адиль Ноготковы. Они, вероятно, оба сейчас не помнили, что их матери — родные сестры, а они числились когда-то двоюродными братьями. И правда, в них нельзя было найти ни малейшей черточки сходства. Один был высокий, черный, тонкий, другой — приземистый, пухлый и русый. Василий глядел вперед уверенно и зло, Адиль улыбался застенчиво и смущенно.
С минуту над площадью томилась удушливая тишина. Затем где-то в задних рядах толпы нежно и горько вздохнула юная казачка:
— Оё-ёшеньки!
Василий, покачиваясь, как перед танцем, пошел на Адиля. Адиль даже не поднял рук. Он стоял и хлопал длинными, темными ресницами; всем показалось, что он вот-вот заплачет. Но в последний момент он встрепенулся, собрался в комок, голову увел в плечи, руки прижал, будто крылья, и весь стал похожим на степного хищника, готового к полету. Василий быстро и мягко скользил на носках вокруг него, но ни разу ему не удавалось зайти к Адилю со стороны. Это горячило и злило самоуверенного казака. Он метнулся на Адиля в прямую, в лоб, посылая снизу в ребра врага оба своих кулака. Но Адиля на месте не оказалось, и слышно было, как кулаки стукнулись костяшками друг о дружку.
В толпе раздался смешок:
— Дуй, дуй, по воздуху! Може, ангелы заплачут!
Василий побагровел от обиды. Он снова, еще стремительнее, бросился вперед. И тогда все услыхали и увидали, как — подряд пять, десять раз! — Адиль, словно забавляясь с мячом или арбузом, отбросив далеко в сторону картуз с казака, кидал голову его с ладони на ладонь, звонко щелкал по щекам, по вискам, по темени, по затылку. Василий мотался с боку на бок, будто картонный дергун.
— Хай, хай! Ну, гололобый! — восхищенно зацокали в толпе старики.
— Чисто стрижет, собака!
— Ра-абота!
Зрители уже ревели: одни от восторга, другие от страха и злобы.
— Срам! Киргиза на помощь призвали!
— Нехристь казака кончает!
— Да он же крещеный! И в казаки вписанный!
Беднота густо сгрудилась позади Адиля и торжествующе подзадоривала его криками:
— Крой их в золотую их утробу!
— Наша берет! Наша!
Но ликование было преждевременным. Василий, выскользнул из-под рук Адиля. Он встал теперь спиною к врагу, — в спину же бить нельзя! Всем показалось, что он уже сдается, отказывается от борьбы.
— Ага, казак, мягким заслоном обороняешься! — злорадствуя закричал из толпы Инька-Немец.
Но в это время Василий, вскинувшись вверх, завертелся кружалом, бешеным волчком, выбросив в стороны руки. Кулаки его описывали и захватывали широкий круг. Адиль не успел увернуться, и кулаки Василия с разлету, с размаху обрушились ему на грудь. Адиль покачнулся, ноги его подогнулись. Он почти упал навзничь. Но тут же, оттолкнувшись о землю руками и хрипло выругавшись, он взлетел на воздух, плотно прилип к казаку, вцепившись в его плечо левой пятерней, а правой рукой, сжатой в кулак, осыпал его сокрушающими ударами. Со стороны почти не было видно, что произошло дальше… Василий уже сидел на земле, а потом вдруг, повернувшись спиною, на четвереньках, как побитая собака, быстро пополз в калитку вязниковского двора.
