Валериан Правдухин - Яик уходит в море
— Вот те крест, Ивеюшка! Не сойти мне с этого места… И сроду не думала! Провалиться мне! Вот не верила…
Луша бормотала, как безумная. Видно было, что ей не до шуток.
— Айда! Веди нас. Бери все колья, дубинки. За мной, ребята!
Ивей взялся командовать странным отрядом. Луша указывала дорогу. Она понемногу приходила в себя. Блеснула впереди сквозь черные полосы камыша старица.
— Вот сюда, сюда уполз…
— Может, волк? — еще раз усомнился поп Кирилл.
— Да нет же… Ну, вылитый человек, только в шерсти. И с хвостом… Худущий, высокий, — бормотала Луша.
У Веньки прошел холодок по коже. Ивей вдруг закричал, и всем стало по-настоящему страшно.
— Эй, кто там? Выходи!
В камышах на самом деле кто-то засопел, зашлепал по грязи ногами или лапами. Потом все услышали тяжелый вздох, очень похожий на человечий.
— Айда, ребята, вперед, окружай. Бей его кольями по башке! — командовал Ивеюшка и чувствовал, что он и сам никогда еще так не робел.
— Вперед, ребята!
Из камыша раздалось плачущее рычание и поплыл навстречу людям тяжелый бас:
— Свово дьякона убить хотите? Это я, дьякон! Ваш дьякон.
Ивей подскочил от изумления:
— Ты чего там? Выходи скорей, коли так!
— Не в силах! С вами женщина, а я голый. Будто Адам!
— Оденься, балда стоеросовая, и выходи! — рассердился поп Кирилл.
— Лишен возможности. Наказан богом! Женщину уведите…
Луша и Кирилл отошли за кусты. Только тогда из камышей вылез на четвереньках совершенно голый, вымазанный в грязи, ободравшийся до крови о деревья, но с ружьем в руках дьякон. Он в самом деле походил на черта, На него было смешно и страшно смотреть.
Что же оказалось? Он подстрелил в заливе гуся, разделся и с ружьем в руках пошел за ним в воду. Одежду оставил на берегу Урала на коряжине, где была его сидка. На выстрел и шум (дьякон бегал по воде, догоняя подбитого гуся) подъехал ревизор, а у дьякона тут же лежали жерлицы, переметы. Ревизор стал кричать браконьеру, чтобы тот вылазил из воды. Дьякон понял, кто его зовет, и бросился вплавь через залив, так и не поймав гуся. За ним кинулся вдогонку объездчик. Дьякон помчался через лес, и здесь наткнулся на Лушу. Хорошо еще, что он был одет по-казачьи, а не в подрясник, — ревизор признал бы его по одежде.
Дьякону дали пиджачишко прикрыть наготу, и все двинулись на стан. Ивей Маркович хохотал:
— Ну, ухайдакался ты, отец дьякон! И всегда-то у тебя дыра в горсти, а в руках — ни клока шерсти. Бросить гуся!
— В тюрьме и с гусем невесело, — мрачно ответил Чуреев.
Кирилл бранился:
— Не вовремя ты Адамом затеял стать. Не вовремя.
Луша успела рассказать попу, зачем она прискакала сюда ночью.
— Там в поселке тоже… ерунда разная. — Кирилл встряхнул рыжими кудрями. — Вот что. Мы сейчас… Веничка, Луша, я… поедем вперед!
— А я? — жалобно удивился Алеша.
— Вы все потом… Потом, потом все узнаете! Ничего… особенного. Так, чепуха житейская!
Все замолчали, притихли. По тону Кирилла и по лицу Луши было ясно, что дома стряслось что-то неладное, может быть, тяжелое. Никто уже не обращал внимания на полуголого дьякона, прятавшегося от Луши в тень.
21
Прошлой ночью какой-то озорник размалевал Алаторцевым ворота. Но как! Это была на редкость отменная работа. На улицу с желтых, тесовых ворот встрепанно-зло глядел черный Никола-угодник, давний покровитель уральских рыбаков. Узнать его было не трудно по квадратной, седой и тупой бородке, вырисованной тонкой обводкой. Так же был сделан большой крест на груди и покатая лысина на голове. Глаза святого с огромными, желтыми белками глядели дико и сумасшедше. В то же время фигура для угодника была необычайно высока и увесиста. Здесь художник имел в виду кого-то другого. И для того, чтобы ясен был его замысел, он ухитрился каким-то манером забрызгать дегтярными звездами ставни второго этажа, где проживал поп Кирилл. Конечно, для всех было ясно, в кого метили эти черные пятна.
Утром, выгоняя коров за околицу, казачки с удивлением и не без тайного удовольствия увидали чужую беду.
— Вот ушибло бы того до смерти! — возмутилась Фомочка-Казачок. — И с чего это ему взбрело в голову?
— Значит, повинна бабочка. Не всем мажут, с выбором! — поджимая скромно и жеманно губы, сказала самая распутная в поселке казачка Настасья, жена Пимаши-Тушканчика.
— Гляди, и наличники разукрасили. Это с умом и умыслом. Не живи как Устя — рукава спустя. Мужа едва похоронила, с Гришанькой свозжалась. И это показалось мало — нашла рыжего, ан судьба и обижена. Брыкнулась.
— Бросишь в воду один камешек — попытай теперь десятеро вытащить. Шутка ли положить такой покор на родительницу? До меня доведись, жизни бы решилась, — тараторила веснушчатая девка-перестарок Хинка Вязова.
— Эй, Толька, кликни-ка мать свою… Игнатьевна, выдь сюда, посмотри, кака здесь диковина! — озорничали молодые казачки, приоткрывая калитку. И тут же, как стая голубей, рассыпались по улице. Во дворе показался хмурый Василист. Казачки враз вспомнили о своих коровах и поспешили за ними вдогонку. Ничего не сказал казак, с минуту разглядывая дегтярный дикий облик святого. Повел мрачно глазами на ставни окон. Ушел и вернулся с косырем, принялся зло скоблить ворота. Казаки побаивались его, но разве что-нибудь может остановить уральца, если ему придет охота и случай посмеяться? Пашка Гагушин брал сено с повети. Он сочувственно и серьезно крикнул соседу:
— Вот бяда! И чего они ворота портят? Ну к чему? Мазали б уж то место, где птичий грех ночевал. Там и мы помогли бы дорогому шабру поскрести с нашим удовольствием!
Показался в воротах напротив Вязов Кирилл. Вышел на дорогу, на середину улицы, и встал, как бы любуясь работой Алаторцева.
— Ефимыч, матри, не перестарайся. Проскоблишь ворота-то. В дыры все и увидят, за каки дела чернота наведена.
Василист с трудом сдерживал себя. Он даже не оглянулся на Вязова. Все в нем дрожало и билось от злобы. Он, конечно, догадывался, что ворота размалевал Ивашка Лакаев, «Воин-Рыбья смерть», работавший когда-то под началом богомаза. Больше никто не сумел бы этого сделать. Василист знал также, что Ивашка подговорен и нанят Вязниковцевым. Кроме Григория Стахеевича никто не мог питать такой бешеной злобы к Луше и так скоро заметить ее новые отношения с попом. Но как мог сопливый полуказачишка Лакаев решиться на такое дело? Жизни своей не пожалеть? Вот что значат деньги.
К вечеру Василист слегка выпил. Он долго искал по поселку Ивашку Лакаева, но тот как будто сквозь землю провалился. Мать его уверила казака, что он еще вчера ночью уехал в степь на бахчи. Тогда Алаторцев перед заходом солнца ворвался в горницу к Вязниковцеву. Богач был не один в избе. У него сидели Щелоков Василий, Никита Алаторцев, Вязов Кирилл и Ноготков Василий. Василист, покачиваясь, подошел к ним. Обвел всех мутными глазами. Задержал взгляд на Григории Стахеевиче.
— Пируешь, Иуда? Пируй, пируй! Брата твово кончили. Матри не забывай. Молись о нем. Дай-ка я маненько полюбуюсь на тебя.
Ненависть глядела из его потемневших желтых глаз остро и неприкрыто. Григорию стало не по себе. Его охватила вдруг злоба на пьяного, непрошенного гостя. Как он посмел издеваться над памятью убитого и не отомщенного до сих пор брата? Вязниковцев выскочил из-за стола:
— Уйди от греха, Ефимыч! Уйди! Я тебя не трогающие вороши и ты меня!
— А кто ворота мне испакостил? Ты думаешь, генерал Скобелев? Кто? Отвечай, вяленая твоя душа!
— Мне до твоих ворот дела нет. А вот ты чего, неразумный, мечешь таки слова о брате? Може, в компанстве был с кем? Ты мне ответишь!
— Я отвечу. Я живой минутой тебе отвечу, пузатый ты баклан, казачий выродок!
Василиста едва удержали трое — Ноготков Василий, Вязов Кирилл и Никита. Силой поволокли его из избы. Василист упирался, куражился. Ухватился за косяки и рванул. Из потолка посыпался мусор. Его все же вытолкнули во двор к воротам. Он кричал, исходя ненавистью:
— Никита, черная кикимора, куда прешь? Обеспечил, окаящий, нас, свою родню, и не лезь! Не трожь меня погаными лапами!
В воротах Ноготков с силой пнул ногою Василиста. Тогда тот развернулся, вскинул высоко правое плечо, поднялся на носках и наотмашь саданул казака по лицу. Завязалась драка. На Василиста набросились все. Тыкали его в ребра кулаками, держа за руки. Василист исступленно орал, но видно было по блеску глаз, что он еще продолжал озоровать в пьяном веселом кураже:
— Казака бакланы клюют! Убивают! На помощь, скоро!
По площади проходили с лошадьми Андриан Астраханкин и Демид Бизянов. Они ткнули поводья подвернувшемуся Лукашке и бросились на выручку к Василисту. Как петухи налетели они на казаков, вязавших кушаком Алаторцева. На шум выскакивали из домов другие станичники. Некоторые на ходу подпоясывали рубахи. Елизар Лытонин нес продавать к Волыгину цыплят в кошелке. Он бросил их на землю, цыплята разлетелись по площади… В минуту перед домом Вязниковцева, на площади, выросли две команды, две стенки из людей. Василист орал, видя дружную поддержку:
