Дикая карта - Ольга Еремина

С тех пор каждый день Трещера била по стенам и башням – всего по два ядра могла она выпустить от рассвета до заката, но много бед натворили те ядра. Стена меж Круглой и Водяной башнями начала оседать, и не раз её приходилось укреплять изнутри.
И было заделье всем осаждённым – ежедён стены чинить да крыши латать, да ощепье древесное и крошево каменное убирать.

14 октября 1608 года

Утренник. Изморозь на траве. Солнце, небо синее, леса вдали стоят жёлтые, праздничные, как облачение архимандрита. Жить бы да радоваться.

После заутрени – вновь наглая, яркая карусель у Святых ворот. Всадники гарцевали вдали, затем подскакивали к самой стене, издеваясь:

– Эй, вошь захребетная! Выползай из щелей! С нами порадуйся! Выпьем за царя Димитрия!

– Что случилось? – кричали со стены.

– Ваш Ростов нашему пану в ноги пал!

Прежние обитатели Служней слободы вновь знали всё раньше других. Говорили:

– Лисовский сам в Переяславль пришёл – присягу принимать, и потребовал от рыбоедов доказать верность присяге – тут же на Ростов повёл изгоном. Восемь сотен собрал – на митрополичьем дворе даже пикнуть не успели.

– В Ростове что добра, что припасов! На всех хватит!

Митрий упёрся головой в кирпич забрала, чтобы сдержать слёзы, брызнувшие из глаз. Ясно представилось ему дорога от Ростова до Углича – всего ничего. Через Борисоглеб на Улейму – и вот уже как выедешь из соснового бора, так за полями Алексеевский монастырь маячит. Обозные два дня идут, а верховые – с заутрени до обедни поспеют. Коли Ростов без боя пал, то и родной дом под угрозой.

Но вот ударила с Водяной башни пищаль, и Митрий вспомнил: моё место – подле князь-воеводы. Побежал не по-детски, вприпрыжку, как бегал ещё недавно, а словно ссутулившись.

Засуетились на Волкуше-горе поляки – и вновь рыгнула ядром Трещера. Вслед за ней затявкали по холмам пушки.

Воеводы повелели стрелять по литовским орудиям.

Влас Корсаков, старший над пушкарями, сам поднялся на Водяную башню, колдовал над орудиями. Били по Терентьевой роще и по Волкуше.

Ждали второго выстрела осадной пушки.

И когда отслужили обедню, вновь пальнули по турам, окружавшим Трещеру. Ждали, что будет, но выстрела всё не было.

Влас Корсаков перебежал на Круглую башню, оттуда палил по Терентьевой роще, повернув все орудия в одну сторону.

И грохот раздался, и пороховой дым окутал рощу. И кричали на Круглой башне, и благодарили Бога, и молились – замолчала страшная пищаль. После уже узнали, что, с Водяной башни бия, повредили ей пороховницу, а ядро с Круглой башни повредило устье.

Засуетились людишки на Волкуше. Запрягли несколько пар сытых крестьянских лошадей, и те потащили Трещеру на телеге с огромными колёсами в сторону Москвы. С Трещерой отъехало триста человек казаков – понадобились, вишь, люди царьку Тушинскому.

И решили поляки отомстить за великую пищаль и одновременно хозяйственный вопрос решить. Год выдался урожайный, зерна захвачено довольно, но из зерна хлеб не испечёшь. Мука нужна.

Мельница же – вот она, на Кончуре. И сейчас мелют там на монастырский обиход. Сидит там на стороже сотенный голова Внуков со своими ребятами, его голыми руками не возьмёшь. И в Подольном монастыре – из детей боярских Ходырев, опытный и храбрый старшина, с ним полсотни конных и полсотни стрельцов и дюжих крестьян.

16 октября 1608 года

Ещё один погожий день угасал, заря полыхала над Красной горой. Туда уходила Дмитровская дорога, оттуда по-прежнему прилетали в крепость гостинцы от Сапеги – не часто, но постоянно, и попадали они куда придётся – то в клеть, то в корову, то в поленницу. Раз угодило ядро, прости господи, в нужник – пришлось новую яму под это дело рыть.

Звёздное небо новолуния раскинулось над лесами, над пожнями и стернёй, над лугами и ловлями рыбными, над хмельниками и огородами. И везде-то люди трудились – что ни день, то новое заделье. И только осаждённые места себе не находили. Не привыкли они, особенно крестьяне, к строгому затвору, а тут – ни вестей, ни новостей.

Чу! Весть прилетела! На мельнице – из рушниц палят!

Митрий уже бежал к молодому князю Долгорукову, что занимал со своими молодцами половину трапезной: готовьтесь к вылазке!

Когда открылась калитка возле Святых ворот и выскочили из неё рощинцы, поскакали к мельнице, там уже вовсю кипел бой: подоспевший из Подольного монастыря Ходырев рубился с самим паном Лисовским. Оба были сильными, рослыми, ловкими, сабли так и ходили.

Молодой Долгоруков повернул свою сотню на стан лисовчиков. За ним из ворот бегом ринулась сотня во главе с чашником Нифонтом. Рясу Нифонт заправил в порты, чтобы не мешала бежать, поверх надел тегиляй, на голове мисюрка на войлочной подкладке, палаш в руке. Видать, недаром чашник ведал питием обительным, не зря бочки с медами и вином таскал – мощно рубился он, разбегались перед ним поляки.

Издали видно было, как съехались двое – мелькала высокая шапка Ходырева и белые перья на шлеме Лисовского. Сотенный голова достал пана клинком, полоснул по плечу. Выронил пан саблю, схватился ладонью за рану, развернул коня – за ним и поляки, и казаки.

В монастыре затрубили возвращение. Воины Рощина и Нифонта поворачивали неохотно: только во вкус вошли, руки поразмяли, и сразу назад. Но отступили.

– Вот и всё их хвалёное рыцарство! – рычал от ярости князь-воевода, встречая возвращавшихся с вылазки сидельцев. – Только по ночам и нападают, как тати. Теперь ещё жалиться будут, скажут – луна слишком ярко светила, вот и отбились троицкие ратники.

17 октября 1608 года

Утром на большом совете всем стало ясно, что напади на мельницу не один Лисовский с охотниками, а всё войско, ратникам не устоять. Стены Подольной обители деревянные, вспыхнут как ощепье, и людей потеряем, и запасы зерна и уже смолотой муки. А Лисовский это дело так не оставит, мстить почнёт.

С Красной и Сушильной башен палили пищали и тюфяки – по окопам лисовчиков. До стана не доставали, но мешали изрядно. Из Красных ворот вышли в порядке несколько сотен – под их прикрытием свезли в Троицу с мельницы муку и зерно, перебрались и остававшиеся в Подольном монахи со своим скарбом, вернулись Внуков и Ходырев.

Деревянные башни и стены Подольного зажгли, мельницу повредили. Думали: вот минули уже почитай три недели осады, а помощь из Москвы нейдёт. Переяславль, Александрова слобода и Ростов – кто вольно, кто невольно, а присягнули Тушинскому царьку. Что теперь?

А в монастыре стало