Дикая карта - Ольга Еремина
– Воры – они и есть воры, – раздался рядом суровый голос князь-воеводы, и Григорий Борисович крепко взял Митрия за плечо: – Беги на Келарскую, узнай, как там. Да не по стене, а двором – быстрее будет!
Отрок, будто проснувшись от страшного сна, помчался на Келарскую башню. И там ночной приступ был отбит.
Второго не случилось.
7 октября 1608 года
Святые ворота и Конюшенные отворились почти одновременно. Чередой из них выехали несколько Рощиных детей боярских, проскакали вдоль стен, стали вразрядку поодаль. За ними из ворот выбежали крестьяне: они собирали брошенные нападавшими осадные лестницы, щиты и иное, тащили в монастырь. Стрельцы обирали убитых и раненых, снося всё добро в единую мошну. В монастыре всё годное снаряжение приспособили для навесов над деревенскими таборами, иное порубили на дрова.
Когда сторожи убрались, показались супостаты. Шли кони, скрипели телеги. Поляки и литва грузили своих убитых и раненых. Со стен смотрели на сие действо крестьяне, поражаясь тому, что содеяли ночью своими руками. Дворяне и дети боярские досадовали на повеление игумена не трогать тех, кто приехал за телами, но ослушаться не смели.
После полудня реденькие серые тучи затянули небо, заморосил неслышный дождь, навевающий уныние. Это надолго, думали все. Ждали, что теперь сапежинцы отстанут, уберутся в Тушино.
В игуменских палатах Роща, сдвинув чёрные густые брови, сурово и веско говорил собравшимся сотникам:
– Сапега в Тушино не вернётся. А коли вернётся, то сам себя глодать почнёт. Войско царька жалованья требует, а у вора ничего нет. Обитель им нужна ради серебра и припасов – с людьми расчесться.
– Бог милостив… – изрек Иоасаф. – И в милости своей шлёт нам испытания.
– Их тысяч двадцать, может, и поболе, – сощурив правый глаз, резанул Голохвастый. – А нас тысяча.
Три десятка сотников зашевелились, но Голохвастому возражать не стали.
Князь-воевода сказал:
– Мыслю я, осады не избежать. Думать надо об устроении внутреннем.
– Отец Авраамий похлопочет на Москве, келарю не откажут, – тихо ответил игумен, скрестив пальцы рук. – Подождём подмоги.
Сапежинцы не ушли. В станах врагов всё шевелилось: копошились люди, двигались в разные стороны повозки, но смысла этих движений в монастыре пока не понимали. И только когда на вершине Красной горы, на самом видном месте, сапежинцы поставили огромные плетёные корзины и стали насыпать их землёй, делая туры, князь-воевода Григорий Борисович Долгоруков сказал вслух то, чему сам не хотел верить: осада!
На всех дорогах – не только тех, что вели от монастыря к городам, но и на тех, которые соединяли деревни, – Сапега приказал ставить острожки: окапывать заставы валом с плетнём наверху, чтобы обезопасить себя от внезапных набегов. Лазутчики показали, что враги копают и за Нагорным прудом, и на Княжьем поле, и на Углицкой дороге.
Потом приволокли плетёнки почти к самой стене, ровно на расстояние выстрела, стали их насыпать землёй.
Им кричали со стен с презрением:
– Эй вы, кроты, землеройки, убирайтесь прочь!
Тогда из стана Лисовского к крепости подскакивал какой-нибудь расфуфыренный лях с красным пером на шлеме и, вертясь на коне, лаял монахов словами непотребными, стрельцов ругал сыкунами и трусами. Со стен, не выдержав, палили, пока Алексей Голохвастый под страхом плетей не запретил стрельцам тратить заряды попусту.
А то подходили открыто, почти не таясь, и затевали с затинщиками разговоры о силе Тушинского царька, о том, что Москва уже вся ему присягнула, показывали на войско – вон как нас много! Сдавайтесь добровольно, тогда пощадим вас. А иначе-де мы вас всех четвертуем, и детей ваших на копья взденем, и девок по кругу пустим, а монасей оскопим.
В ответ со стен тоже ругались, но сомнения закрадывались в душу и от ужасных угроз, и от утверждений, что Москва взята и вся Русь присягнула царьку.
Тем временем, прячась за турами, поляки, литва и изменники рыли длинные окопы почти у самого подножия стены, чтобы можно было наблюдать за тем, что происходит в обители, беспрепятственно, и стрелять по тем, кто появится на стенах.
– Нас, как волка, обложили! – сощурив в струнку глаза, подняв светло-русую узкую бороду, говорил Голохвастов. – А мы, ровно девица в тереме, сидим. Вылазки надо устраивать, мешать им окапывать!
– Их в разы больше. Ну, перережут нас, как курей. Девки с бабами стены держать будут?.. В ворота ворвутся, – отвечал с досадой Долгоруков.
Голохвастый склонял голову, закусывал нижнюю губу.
Сапега с Лисовским будто понимали, как хочется осаждённым устроить вылазку. За стенами с разных сторон шумели, принимались скакать всадники, бежали пешцы с лестницами, палили из пищалей, и за завесой дождя или пороховым дымом, в сумраке утреннем или вечернем, казалось, что вот сейчас-то и будет второй приступ, что решается судьба обители. По стенам расставлялись защитники, всё приводилось в готовность, но шум постепенно утихал, и напряжение опадало раздражением и злобой.
В обитель начало закрадываться уныние. Люди из деревенских таборов из-под промокших навесов попрятались под полукружия стен с внутренней стороны, набились по клетям и кладовым. Плакали голодные дети, стонали заболевшие женщины. Никому не нужное добро кучами лежало на дворе.
Митрий доносил Григорию Борисовичу: ставят туры на Волкуше, и за прудом на Московской дороге, и в Терентьевой роще, и на горе против мельницы. Туры росли как грибы – вот уже за Копниной, против Водяной башни, насыпали, пошли по Красной горе в сторону Мишутина оврага, супротив каждой башни. Всего девять укреплений насчитал Митрий. Но самый страшный час был, когда узрел он меж турами на Красной горе жерло первой пушки.
– Стен им не разрушить, – говорил Роща. – У них же только лёгкие пушки, стенобитных им взять неоткуда. Да и ставят они выше стен. Что за затея?
– Как в обитель сверху ядра посыплются, мало не покажется. Отпусти, Григорий Борисович, на вылазку, – требовательно отвечал Голохвастый.
Тут вступал архимандрит:
– Не может Москва присягнуть царьку. И отец Авраамий нас не забудет. Вот соберёт народ – и пришлёт к нам на выручку.
– А ну как он не знает, что мы тут в осаде сидим? – вопрошал молодой Рощин, но Иоасаф презрительно смотрел на него: келарь не зря из рода Палицыных, старинных служилых людей, все воинские хитрости наперечёт знает.
Копошение не прекращалось: вот уже от одной батареи к другой, от самого Келарева пруда до Глиняного оврага, опоясывая всю обитель с запада, протянулся ров. Копая, землю вороги кидали на сторону монастыря, и так получились и ров, и вал. Вал местами оказался столь высокий, что за ним мог укрыться
