Бенджамин Дизраэли - Алрой
Раздался крик. Из пещеры вихрем, словно безумный, вылетел Алрой. Каббалист в тревоге кинулся навстречу юноше, успокаивая, обнял за плечи.
«Джабастер, Джабастер!»
«Я тут, мой мальчик!»
«Я слышал, Бог говорил!»
«Бог наш защитник. Уйми волнение, сын Давида, и не тревожься.»
«Мой учитель, я, кажется, спал?»
«Верно. Тебя измучила дорога, опьянили воспоминания и рассказ о содеянном. Вконец обессилив, ты упал на мое ложе и уснул. Боюсь, однако, сон не принес покоя.»
«Я не ищу покоя! Это пагубное слово я выбросил из головы. Я — помазанник Бога!»
«Подойди к источнику. Глоток холодной воды остудит безнужную горячность.»
«Вернуть завет, вернуть ковчег его, вернуть святой город!»
«Дух Божеский в тебя вселился, Давид, сын Давида. Прошу, открой мне сердце! Ведь я левит, потомок древних служителей Храма. Мне ведомо имя Бога, которое произносить запрещено.»
«Тогда труби в свою трубу, собирай людей, зови их в Храм. Сказано: „Когда кирпичи порушены, заместим их камнями тесаными.“ Где твой славный хор, учитель?»
«Лишь для твоего избранного уха он зазвучит…»
«Где я? Ты сказал „источник“. Это не наш источник, чужой фонтан. Не считатай меня безумным. Я знаю тебя, я знаю всех. Ты не Мирьям, ты Джабастер, а я — Алрой. Ты сказал „источник“, разбередил мою память.»
Алрой продолжал путаную речь. «Бог Израиля! Вот, я коленопреклоненный пред Тобой. Этот святой отшельник — единственный в безлюдной пустыне, кто слышит меня сейчас. Я жду Твоего веления. Я человек и слаб в сравнени с Тобою, всемогущим. Но я молод и полон сил. В моей отваге не сомневайся! Не утали жажду свободы и величия в сердце народа Твоего! Вся суть моя духовна, есть лишь одна земная, но бескорыстная мольба: охрани Мирьям!»
«Вновь он о сестре! Угомонись, сын мой!»
«Учитель, ты, несомненно, помнишь меня своим учеником в суровой сей пещере. Ты не забыл размеренных счастливых дней и ночей, которыми мы самозабвенно продирались сквозь дебри твоей науки тайной. До мельчайших капель я вбирал в себя пьянящий напиток каббалы и алкал его с тем вожделением, какое из любви проистекает!»
«Ах, Алрой! Кабы привычны были к влаге глаза мои, я пролил бы слезу о невозвратности тех чудных дней!»
«Мы сиживали на этих камнях, умиротворенно всматриваясь в звезды…»
«Верно, верно мой мальчик.»
«Ты меня ни в чем не упрекал, разве что полушутя, разве что за молчаливость?»
Каббалист не ответил. Задумался. «Что он подразумевает? Впрочем, не важно. Кажется, он успокоился. Лунный свет придает величие его чертам. Быть может, даже юный Соломон, на трон взошедши, не выгледел прекраснее.»
«Я никогда не лгал тебе, Джабастер!»
«Я знаю, это так.»
«Лишь правда на моих устах. Спокойствия и здравомыслия в моей душе сейчас не меньше, чем в часы ночные прошлых наших бдений над тайною наукой.»
«Надеюсь.»
«Так слушай и верь, Джабастер. Повторяю, я — помазанник Бога!»
«Расскажи все по порядку, мой мальчик.»
«Я спал тревожно, одолеваем снами. Сперва мелькали неотчетливые образы, расплывчатые фигуры, обрывки видений. Потом зародилось чувство крепкое, что суждено мне жить в светлые времена, когда переменится судьба народа нашего. Мне привиделась гора высотой до неба. Раздался могучий гром. Он сжал мне душу своею мощью. Не с чем сравнить его. Трубачу не под силу произвести подобное. Гора качнулась, вершиной сдвинув звезды с их привычных мест. Я тяжело дышал, должно быть, побледнел. В обрамленьи черноты, на небе засияла картина — рать небывалая, бойцов без счета, дружина от горизонта до горизонта.»
«Велика была царя Саула армия, с филистимлянами сражавшаяся, огромное войско собралось под началом Йоава, полководца царя Давида. Но скромны полки древних героев наших против безмерного воинства на небесной картине, меня ослепившей. Ряды золотых колесниц, богатыри верхом на конях богатырских, прямые шеренги пеших солдат. Мечи и копья, луки и стрелы, щиты и шлемы, плащи и знамена. Кадильницы курят сладкий дым неминуемой победы, арфы и киноры играют гимн скорой заре.»
«Ликуй, ликуй, Израиль!» — я слышу голоса, — «Вот спаситель идет! Твоя мечта, твоя надежда! Ликуй, Израиль! Мессия идет!»
«С дальнего края бесконечного строя в центр небесного зрелища въехала роскошная колесница. Ей правит воин в блестящих доспехах — военачальник огромной рати. Он остановил коней, протянул мне руку. Я взглянул в горделивое лицо, и, верь мне Джабастер, я не лгу, я узнал себя!»
«Продолжай, продолжай, сын мой!»
«Я проснулся. Верней сказать, очнулся. Небесное великолепие исчезло. Я сижу на твоем ложе. Стены пещеры вокруг. Но не успел я раздосадоваться исчезновением прекрасного видения, как сквозь отверстие наверху услышал тихий голос: „Алрой!“ Я молчу, оцепенел, сердце сжалось. Вновь прозвучало: „Алрой!“ Я понял. Это — Он. Восторг захлестнул меня. „Я здесь, мой Бог! Волю твою и миссию свою готов исполнить!“ Но нет ответа. Страх благоговейный охватил меня. Я кинулся к тебе, учитель!»
«О, мой мальчик! То был голос, что прежде возникал в святая святых, из-за занавеса ковчега завета. Много-много лет голос сей никто не слышал, и вот, он прозвучал вновь! Он звал тебя, Алрой! Счастливый, добрый знак. Ужели близко возрожденье Храма!? Давид, сын Давида! Сердце переполняется восторгом! Скорей молиться, молиться!»
3.3
Рассвело. Джабастер окончил молитву. Вновь уселся на камень, размышляет. Алрой остался в пещере, продолжая взывать к Господу.
Каббалист с тревогой поглядывает в сторону юного набожного друга, снова возвращается к раздумьям.
«Пришло время рассказать ученику о прежней жизни моей и борьбе. Слава пополам с позором. Ничего не скрывать и не наводить глянец. Доверять в надежде на ответную верность.»
«Поведаю, как в долине родного Тигра я звал соплеменников восстать против рабской доли. Опасливые старейшины отравляли благоразумием сердца людей. Хоть и были победы, но тщетно пытался я вдохновением своего человеческого духа свершить то, что под силу лишь наделенному Божественным предназначением.» При этой мысли Джабастер невольно бросил взгляд в сторону пещеры, где молился Алрой. Ревность к удостоенному милостью — она от любви к этой милости. «Бог отцов моих! Я каюсь в былой гордыне. И я молю, прости и не лишай меня посильной доли в войне за славу и в ней самой!»
«Итак, народу пожалован освободитель. Последнему уготованы великие испытания. Бог верен обещанию, но Бог выбирает время исполнения и исполнителя, с которого много взыщет. Отвага и смирение, непримиримость и великотерпение, вера и свободомыслие — должны быть возложены к высшему престолу. И тогда потребуются стойкость и кротость в ожидании благословения Господа.»
«Написано в книгах нашего тайного учения, что потомок царский, коему судьба стать мессией, спасет народ свой не прежде, чем сам без всякой помощи добудет скипетр древного царя Соломона. Ибо без скипетра спасителю не обрести могущества, не получить власти над угнетавшими народ его.»
«Совладает ли с такой задачей хрупкий юноша, скорее мальчик, неискушенный, с легко ранимым сердцем? Не знает он, что мир враждебен и жесток, а всякий шаг в нем опасен и рискован. Как много надо испытать, чтобы умело обходить капканы и западни, расставляемые отчаянием, соблазнами и безрассудством! Народ Израиля! Сей отрок — твоя надежда! Кто скажет мне, кто даст ответ, отчего не я, с моей неистовою верой, с истинной отвагой, с великим жизни знанием, со зрелостью ума, — отчего не я благословен на роль освободителя? С годами память о прошлых неудачах все более горчит.»
«Изгнать не в силах, я на засовы запру неправедные мысли. А ведь и впрямь, Давида Алроя тезка и великий предок, юный, безбородый, одним лишь камнем покончил с закованным в броню гигантом и спас народ наш!»
«Подлинная дружба отвергает зависть. Алрой призван стать мессией, и призван свыше. С ним Бог, и если он с Богом — мы все спасемся.»
3.4
Предводитель изгнания приготовился к походу за скипетром Соломона.
Храня молчание, Джабастер и Алрой подошли к краю обрыва, отделявшего и защищавшего от внешнего мира уединенное жилище каббалиста. Здесь учителю и ученику предстояло проститься, возможно, навсегда.
«Пришла горькая минута расставания, Алрой. Наши с тобой сердца духовностью ограждены от нежных чувств, но трудно в этот миг сдержать волнение. Помни наставления мои. Пуще всего храни сердоликовую печатку — талисман, что прежде от меня получил. Смерть предпочтительнее жизни без него. К цели приведут твердость и праведность. Не порочь память достойных предков, бойся Бога.»
«Не сомневайся во мне, учитель. Прежде я не казался тебе гожим для свершения великих дел. Верь, я другой. Даже горечь разлуки с тобой не вытеснит из груди решимость духа. С того часа, как я услышал призывный небесный голос, я сделался силен, чудовищно силен, сильнее, чем в мгновение, когда убил исмаильтянина. Я смерти не боюсь, Господь мне будет помогать. Твои молитвы, Джабастер…»
