Иван Фирсов - Федор Апраксин. С чистой совестью
Петр умоляюще посмотрел на собеседника. Здесь нахрапом не возьмешь.
— Послушай, Франц, бери мою повозку и с Апраксиным поезжай, разыщи этого умельца.
В Немецкой слободе плотника не оказалось. Разыскали его у водяной мельницы, ремонтировал колесо. Франц объяснил, в чем дело, и они втроем поехали в Измайлово. По пути Апраксин долго присматривался к попутчику, узнал, что зовут его Карстен Брант; потом решился, спросил вежливо:
— Случаем, вы не бывали в Дединове?
— О, я жил там почти полгода, но откуда вы так предполагаете?
Апраксин ухмыльнулся довольный, вздохнул, будто освободился от мучительных поисков в памяти:
— Приходилось мне там бывать мальцом с тятенькой, годков двадцать тому.
В Измайлове, на берегу Яузы, нетерпеливо расхаживал Петр. Тиммерман с поклоном подвел Брандта.
— Кристиан Брандт, — представился тот Петру.
— Стало быть, Карстен? — весело проговорил Петр.
Разговорились, оказалось, что голландский мастер — старый моряк. Пригласил его в Россию еще отец Петра Алексей Михайлович.
Не спеша осмотрев ботик, он облокотился о борт, раскурил маленькую трубочку. На Петра повеяло терпким дымком. Он раздул ноздри, слегка закашлялся.
Брандт провел ладонью по шероховатому планширю[3], взглянул на Тиммермана:
— Подобные боты, помнится мне, мы ладили в Дединове.
— Ты служил на «Орле»? — вскинулся Петр.
— Верно так, государь. По указу вашего батюшки, царство ему небесное, великого государя Алексея Михайловича в Астрахань плавали.
Петр присел на бревно, кивнул Карстену: «Садись рядом».
— А каким образом ты попал в Москву и что за корабль был «Орел»?
Брандт раскрутил трубочку, попыхтел молча.
— Давненько это было, государь. — Он чисто выговаривал русские слова. Видимо, основательно пообжился на русских землях. — В Московии обретался тогда наш негоциант Иван Сведен. Царь Алексей Михайлович просил его нанять в Голландии шкиперов, матроз, пушкарей на корабль «Орел». По этому поводу и встретил меня в Амстердаме капитан Давид Бутлер. — Брандт оживился, расправил плечи. — Молод я тогда был, холост, констапелем на королевском флоте кончил контракт. Давид знал меня по службе, заманил в Московию, обещал хороший заработок. Нас тогда чертова дюжина набралась. Кормщики, парусники, пушкари. В Дединове я за корабельного плотника трудился.
— А что, «Орел» против ветра выхаживал? — спросил как бы невзначай Петр.
— Паруса на судне токмо для того и служат, — пожал плечами Брандт. — Каждый парусник идет против ветра. Только по-разному — один ходко, другой валко.
Царь кинул взгляд на смущенного Тиммермана:
— А что, и по Волге такие лодьи шастают?
— И по Волге, и по морю из Астрахани царские купеческие бриги в Баку и Персию с товарами отправляются. Рыбацких парусных карбасов на взморье всегда полно.
Рассказ Брандта все больше завлекал, бередил любопытство Петра.
— Чего для выделывали тот корабль в Дединове?
— Великие надежды возлагал царь ваш батюшка на «Орел». Хотел отправить послов в Персию и Индию. Торговлю завести с теми странами. Да жаль, все порушилось.
— Что же помехой стало?
— В ту пору смутьяны в наших краях объявились. Атаман казацкий Стенька Разин пришел в Астрахань, захватил и «Орел». Царских слуг в то время не миловали. Наши товарищи смогли на шнявах уйти в Персию, а мы с капитаном Бутлером не успели и потом еле ноги унесли от разбойников. Целый год, почитай, добирались до Москвы… — Брандт выколотил трубочку, поднялся, подошел к корме ботика, ласково потрогал полукружье транцевой доски. — Сей бот остался с тех времен. Даже узорчатые кромки по бортам и на корме сбереглись, только краска вся полиняла.
Брандт замолк, встал и, улыбаясь, кивнул на Апраксина:
— А ваш слуга, государь, также те времена помнит. Ему довелось «Орел» видывать, и меня он вроде не забыл.
Апраксин густо покраснел, а Петр захохотал:
— Сие не слуга мой, а дядько, почитай, родственный. А што с «Орлом» знался, то к добру, нам в помощь.
Царь встал вслед за Брандтом:
— Так когда, Карстен, начнем ладить ботик?
Брандт благодушно улыбнулся:
— Завтра поутру и начнем. Инструмент я принесу. Однако потребуются, государь, доски сухие, гвозди, канаты, веревье. Для мачты, или, как ее прозывают у нас в Московии, щеглы, потребно отыскать сухое, без сучков, еловое дерево.
Петр все слушал, загибая пальцы.
— Федя, припоминай, мне напомнишь.
— Потом для парусов штука крепкой холстины понадобится, два десятка аршин. — Брандт хитро прищурился. — Еще кое-что. Всего сейчас не скажешь, не видно, темнеть начало. Пора вам, государь, к вечерней трапезе, да и нам с Францем не помешает подкрепиться.
После ужина Петр распорядился: Апраксину утром ехать в приказы.
— В приказах все раздобудь, телегу-другую снаряди, сразу все и заберешь, что сумеешь заполучить.
В Москву Апраксин наведывался не часто, но каждый приезд старался заскочить домой, повидаться с матерью. Сестра Марфа жила в кремлевских палатах, старший брат Петр часто разъезжал по воеводствам, но сейчас оказался дома. К ужину подоспел и младший брат, Андрей.
— Схоронились вы с Петром Лексеичем в Преображенском, вовсе от царских палат отбились, — пошутил Петр.
— Не больно в приказах-то жалуют Петра Лексеича, — нахмурился Федор, — каждый подьячий рыло воротит, как спознает, откуда я.
Андрей глянул на братьев: «Видать, не все им ведомо, што в Кремле деется». Как-то сызмала повелось, что братья жили дружно, делились сокровенным, не таились.
— Нынче Софья вовсе верховодит в Кремле. На все службы Ивана Лексеича берет для виду, а так все указы подписывает своим именем, как государыня всея Руси.
— По какому же праву? — удивился Петр.
— Указ, стало быть, вышел от нее. Сама себе хозяйка.
Вокруг стола суетилась мать. Домна Богдановна давно не видела сыновей всех вместе.
Первым делом помянули отца, потом выпили за здоровье матери. Подождав, пока мать отлучилась, Андрей продолжал вполголоса рассказывать дворцовые новости:
— Слух прошел, будто Софья к царскому венцу подбирается, венчаться на царство замыслила.
— Слыхал и я о том краем уха, — откликнулся Петр, — токмо не сбудется сие. Стрельцы-то уже не те, ей не подсобят. Шакловитый, слышь, пытал о том урядников, те и ухом не повели.
За столом появилась мать, и Андрей перевел разговор:
— А Петр Лексеич все озорует с потешными, в Софьиных покоях и то пушки слышны из Преображения?
— Как сказать, — ухмыльнулся Федор. — Помаленьку набирает силу войско, покуда роты на четыре наберется, а там, глядишь, и батальоны зашагают.
— По каким делам в Москве-то?
— Утеху водную государь затевает, лодью будем проворить с парусом.
— Подишь ты! — удивился Петр и в шутку продолжал: — Не такую ли посудину, как мы в Дединове видели, когда с тятенькой ездили?
— Погоди, ежели ему втемяшится, не отступится и подобную сотворит. А ты, Андрей, скажи-ка, Иван Алексеич не скоро ли отцом станет? Больно долго Прасковья Федоровна не радует нас продолжением рода.
Молчавшая до сих пор мать всплеснула руками:
— Пошто так-то возможно про государей лясы точить? Бога побойтесь да лихих доносчиков, не ровен час. Ты, Федорка, лучше о себе помысли. Скоро ли надумываешь невесту в дом привести?
Полные щеки сына порозовели.
— Чаю, матушка, долго ждать придется. Остерегаюсь я того соблазна, глядя на распутство и бесчестие вокруг. Не зря люди сказывают — женишься раз, а плачешься век.
Братья засмеялись, а Петр добавил:
— Баба да бес — один в них вес…
Хотя Апраксины и посудачили о злокознях Софьи, однако стольник Ивана Алексеевича знал далеко не всю подноготную замыслов правительницы и ее приспешников.
Как раз в эти дни князь Василий Голицын в раздражении сказал Софье то, что она и сама давно надумала:
— Жаль, что в стрелецкий бунт не уходили царицу Наталью с братьями, теперь бы нам воля была…
И Шакловитый в выражениях не стеснялся:
— Штоб тебе государыней быть, надобно хоть сейчас Наталью извести.
Софья засомневалась:
— А ну как сын вступится за нее?
— А пошто ему спускать? — грубо продолжил Шакловитый. — Зачем? И его порешим заодно.
Софья нерешительно раздумывала:
— Да и патриарх на меня посягает, и князь Борис Голицын.
Стрелецкий начальник и тут не отступал:
— Для чего бы и князя Бориса не принять с дороги. А Нарышкиных всех подчистую. Известно тебе, каков род их, и Наталья в Смоленске в лаптях ходила.
— Жаль мне их, — вздыхала притворно Софья. — И без того их Бог убил.
В Первопрестольной шли пересуды, в кремлевских палатах выжидали благоприятный момент, а в Преображенском Федор Апраксин втянулся поневоле в новую затею Петра.
