Николай Самвелян - Казачий разъезд
— Совсем ты меня запутал. Так кому же Мазепа служит?
— Скоро узнаем. Ясно одно: тех, кто ему нужен, он сумеет наградить.
Если бы беседа велась не в полутемной кухне, а светлым днем, то, может быть, Фаддей заметил бы нечто странное во взгляде поэта. В его глазах сейчас было меньше всего мечтательности и отрешенности от мира. Так остро, тревожно, как смотрел Василий на Фаддея, обычно вглядываются полководцы в расположение неприятеля, пред тем как двинуть свои полки в бой.
— Очень вкусное было мясо! Передай мою благодарность тетушке Фелиции.
Фаддей закрыл за гостем дверь, возвратился в свою комнату и долго глядел на портреты. Затем аккуратно составил их в угол, а сам сел на кровать и предался размышлениям о разных разностях, в том числе и о собственной жизни, которая, как казалось Фаддею, пока не удавалась. Вот король Карл ненамного старше его, но сколько успел!
Он и не знал, что им с Василием сегодня было суждено встретиться еще раз…
— Святая Юлиана! Святая Юлиана! — послышались вдруг крики за окном.
Фаддей вскочил, вышел из дому и пошел в сторону площади под названием Рынок.
Конечно же, первыми «святую» заметили мальчишки, которым давным-давно полагалось спать, но они, как все мальчишки на свете, ускользнули от бдительного родительского ока.
«Святая» Юлиана появлялась внезапно — то утром, то днем, то совсем уже поздним вечером. Никто не знал, живет ли она во Львове или же проникает в город через одну из форток или ворот. И хотя страже был отдан приказ поймать «святую», сделать это никак не удавалось. Да и то правда — приказы короля Станислава Лещинского и назначенного им старосты далеко не во всех городах спешили исполнить. Особенно во Львове, который то и дело переходил из рук в руки. Не так давно здесь побывал даже царь Петр с войсками. На Правобережной Украине время от времени появлялись и конники гетмана Мазепы. Кто мог дать гарантию, что гетман через день или через месяц не двинет сюда своих казаков? А сейчас ведь оборонять Львов было практически некому. В общем, все выжидали дальнейших событий. И заниматься поимкой «святой» Юлианы, которая на самом деле была обычной юродивой, никому не хотелось. Вид Юлианы был не то чтобы страшен, а как-то неожидан.
Высокая, худая, она была грязна, как будто год не умывалась. Лицо ее, может быть даже красивое, было густо покрыто жирной копотью.
Значит, ей часто доводилось ночевать где-нибудь в поле, у костров.
Внимательный взгляд распознал бы, что ее рубище некогда было сарафаном и атласной кофтой. Но первоначальный цвет одежды — заплата на заплате — теперь никто уже не сумел бы определить. На руках Юлиана держала большую куклу с черными, заплетенными в косы волосами. Причем косы эти казались настоящими, а не нитяными. Голову Юлианы венчала корона, изготовленная из какого-то металла, напоминавшего по цвету золото и украшенная сверкавшими в свете горевших у входа в ратушу фонарей камнями.
— Баю-бай! — приговаривала Юлиана. — Спите, люди, сладко спите! Не подавайте голоса, а то вам голову отрубят или в Сибирь сошлют, как сослали Палия[10]. Обманет тебя старый гетман лукавыми речами своими и в рабство отдаст.
— Да она шпионка московского царя! — крикнул кто-то в толпе.
— Глупости! Московский царь и Мазепа — друзья. Она на гетмана клевещет. Это шведам на руку!
Фаддея кто-то тронул за локоть. Это был Василий.
— Ты тоже здесь? Снова эта юродивая. Не слишком ли разумные речи для юродивой?
— Пожалуй, — согласился Василий. — Взгляд бы ее поймать. По глазам можно все понять.
Ой-ля-ля! Ой-ля-ля!Загубили Палия!
Юлиана внезапно перестала петь, снова схватила куклу.
— Баю-бай! Король Карл в Гданьске словенскую друкарню открыл. Там возмутительные письма печатают. В них сказано, что он собирается идти на Москву. Но это для обмана. На Москву он идти боится.
Наконец появилась стража. Кто-то вяло крикнул:
— Держи ее!
— Расходись!
— После выстрела на улицах не появляться!
Действительно, в девять часов, после холостого выстрела из пушки на Низком замке, всем полагалось сидеть по домам.
— Расходись!
— Вот я тебе сейчас задам «расходись»!
Кто-то ударил одного из стражников в спину палкой. Возникла потасовка, во время которой известный городской пьяница и хулиган Романчук сорвал с головы шляхтича Челуховского шапку. Челуховский возмущался, кричал, что его род когда-то был одним из самых древних во Львове, что его прадедушка носил титул графа и Челуховские лишились титула лишь пятьдесят лет назад, при недальновидном короле Иоанне Казимире.
— Если ты такой знатный, так чего ради ходишь летом в меховой шапке?
Челуховский не сумел ответить. Да и что он мог сказать? Кроме собольей шапки, у него, конечно, был под Львовом небольшой фольварк, но он почти не приносил доходов и давно был сдан в аренду. А деньги, полученные от шведов, давно истратил.
Пока все эти события бушевали на площади, «святая» Юлиана исчезла. Прямо-таки растворилась в темноте. Скорее всего, нырнула в одну из брам[11].
— Написать бы ее в лохмотьях, с короной на голове, а вокруг — перепуганные лица, — сказал Фаддей.
— Пиши! — ответил ему Василий.
— За портреты юродивых денег не платят.
— Ну, как знаешь… Прощай. Тороплюсь.
Василий ушел твердым и скорым шагом. Он знал, куда идет. Перемахнул через гору около Высокого замка и спустился к каменному забору, ограждавшему сад и большой двухэтажный дом. Тут он пошел медленнее, стал покачиваться, будто был пьян, и гнусаво забормотал странную песню, которую трезвый человек, конечно же, петь не стал бы:
Вот прибыл пан на небеса,Спросил для лошади овса!А Петр святой ему в ответ:«В раю для конных места нет!По раю ходят лишь пешкомИ даже плачут шепотком!»
Затем Василий, будто бы утомясь, присел на большой камень. Камень этот лежал почти у самого забора, в густой тени. Василий посидел минут пять, прислушиваясь, не бродит ли кто-либо поблизости, а затем поднялся, легко перепрыгнул через забор в сад. Осторожно прокрался к дому, схватившись за опору балкона, подтянулся и перебросил через перила ногу. В доме было тихо, но в дальних окнах горел свет. Дверь, ведущая с балкона в комнату, была заперта. Но решительный поэт ножом открыл форточку, просунул в нее руку и отодвинул шпингалет. Дверь распахнулась. Василий тихо закрыл ее за собой, нащупал кресло и сел в него.
Где-то были слышны голоса и шаги. Но постепенно все утихло. Василий не знал, сколько просидел в темноте. Может быть, не меньше получаса. День был тяжелый и суетный. Василий устал. Ноги ныли. Стучала кровь в висках. Клонило ко сну. Но уснуть здесь, сейчас — это было бы совершенно некстати. Василий заставил себя подняться и подвинуть кресло к окну. Затем, подперев щеку рукой, стал глядеть на угомонившийся, темный и уже спящий город. Огни светились лишь на нескольких башнях, на центральной площади, у ратуши, и у двух пешеходных калиток. Звезд не было. А темнота казалась такой густой и плотной, что хоть ножом ее режь на кирпичи и строй из них дом. Собственно, почему обычный дом? Правильнее — дворец. И назвать его следовало бы дворцом Тьмы. И в таком дворце, конечно же, нашлось бы место царице Ночи, женщине красивой, но слишком уж гордой и жестокой. Она по своему усмотрению насылала бы тьму на целые страны и города. И тогда в одних местах все время светило бы солнце, а в других — постоянно господствовала бы ночь… Ну да, он опять начал фантазировать, как десятилетний мальчишка. Когда же он избавится от этой странной особенности, которой взрослым людям подобает стесняться?
Дверь скрипнула, блик света упал на лицо Василия. Вошла панна Мария со свечой.
— А, это ты? — сказала она так буднично, словно в появлении Василия в такую позднюю пору в ее будуаре не было ничего необычного. — Что-то случилось?
— Да, случилось! — сказал Василий, поднимаясь с кресел. — У тебя мокрые волосы… Почему?
— Но это так просто. Я всегда умываюсь перед сном.
— А заодно смываешь с лица грим?
— Я не пользуюсь даже обычными румянами. Почему ты появился здесь так поздно? Тебя видели?
— Кто бы стал за мной следить? Разве что твой Лянскоронский.
— Положим, Лянскоронскому это ни к чему. То, что ты здесь бываешь, для него не секрет. Я говорю о другом. В последние дни вокруг дома бродит странного вида человек с повязкой через лоб.
— Переодетый Лянскоронский. Если ты расхаживаешь по городу в виде святой Юлианы, то почему Лянскоронскому не одеться в рубище, не повязать себе лоб и не побродить вокруг твоего дома? Каждый развлекается как умеет… Я узнал тебя по походке и по глазам.
