Валентин Костылев - Минин и Пожарский

снова было отклонено Пожарским.

Князь и Козьма рассудили по-своему.

Посланный королем в помощь полякам, сидевшим

в Кремле, гетман Хоткевич движется с запада по

Можайской дороге, и войска надо ставить с западной

стороны. Укрепиться следовало именно здесь. Оста-

вить же западную сторону открытой, уйдя на восток,

за Кремль, к Трубецкому, стало быть, открыть Хот-

кевичу свободный доступ к Кремлю. А ведь он вез

продовольствие для осажденных поляков.

Нижегородцы заняли Белый город, от Тверских

до Пречистенских ворот, полукругом, крепко

окопавшись и огородившись со стороны, откуда ждали

прихода Хоткевича.

Работали круглые сутки все как один.

Польские паны пустили слух, будто Пожарский

пренебрегает казаками, а земские люди держат

камень за пазухой против оборванной, полуголодной

казацкой голытьбы.

Сам Трубецкой говорил то же, науськивая

казаков на земское ополчение.

— Я стою под Москвою немалое время, —

обозлен но воскликнул Трубецкой, убедившись в

непреклонности Минина, — а взял только Белгород и

Китай-город. Что будет у мужика того, увижу его

промысел!..

Весь свой гнев он излил на Минина.

16. Приход гетмана Хоткевича

Войско гетмана Хоткевича, по своему походному

обычаю, двигалось к Москве продолговатым четыре-

угольником, со всех сторон окруженным повозками.

За передними повозками, внутри четыреугольни-

ка, тянулись пушки, в середине — пехота, а за

ней — панцырная конница.

Впереди войска на вороном коне ехал сам гетман

Хоткевич, окидывая суровым взором окрестности

Москвы. Перед ним верховой пахолик (оруженосец) вез

громадную булаву, украшенную драгоценными каменьями и

лентами. _

Конницу, делившуюся на хоругви, или эскадроны,

вели знатные шляхтичи, ротмистры. Она была

пестра, разноплеменна.

Тут были и закованные в тяжелые латы

неповоротливые немецкие ландскнехты, и польские пан-

цырники, и венгерцы — кто с длинными копьями,

кто с палашами, иные с саблями, кинжалами и даже

с боевыми молотами. У многих за спиной висели пи-

щали, а за кушаками воткнуты были пистолеты.

Вооружение, кони, сбруя — все было дорогое,

нарядное.

Около ротмистров гарцевали пахолики в

кафтанах из волчьей шкуры, с орлиным крылом за спиной.

Легкая конница Хоткевича состояла из немцев,

венгров, валахов и убежавших из Сечи запорожцев.

На прекрасных конях они следовали рядом с тяжело

двигавшимся коренным войском, с трудом

сдерживая своих скакунов.

Широко раскинулись по обе стороны Москва-реки

таборы нижегородцев и казаков, преградив дорогу

полякам.

Хоткевич ошибся. Он думал найти под Москвой

жалкие остатки ляпуновского ополчения, которые,

испугавшись его, сами разбегутся из-под стен

Кремля. Вышло иначе: перед ним оказалось большое

сильное войско.

Он отдал приказ остановиться.

Вечерело. Посинели ноля. Река, как стекло,

неподвижна. В лагере русских стояла тишина,

хорошо знакомая гетману тишина, соблюдаемая

накануне боя серьезным противником, не склонным к

уступкам.

Поляки раскинули табор на Поклонной горе. Они

огородили шатры возами, связанными между собой

цепью. Хоткевич приказал саперам возвести

земляные укрепления. На валы втащили пушки.

Осторожный и умный воевода, он счел нужным

устроить свой тыл так, чтобы в случае неудачи

укрепиться и послать гонцов к королю за помощью.

В польском лагере тоже наступила тишина: ни

рожков, ни песен, ни криков.

Нижегородских ратников охватило любопытство.

Хотелось знать, что за противник, с кем придется

тягаться силой, из-за кого столько разговоров и

хлопот.

Ополченцы подползали к самой воде, вглядываясь

в польские таборы. Расширенными от удивления

глазами с интересом следили за тем, как польские

гусары, спустившись вереницей с берега, поили

коней.

Начался шепот:

— Гляди, гляди! Кони-то какие гладкие да

большущие!.. Ой, господи!

— Нашими овсами, чай, откормили...

— Гляди... гляди... А сами-то ровно коты — одни

усы.

— Без бороды что за человек?! Силы той нет.

— Айда, ребята, к ним! А?

— Для ча?

— Покалякаем... Почто пришли? Мало им своей

деревни!

— Завтра калякать будем, на поле.

Накалякаемся вдоволь...

— Слышите — смеются!

Глядите—.покатываются!..

— Смеялась верша над болотом, да сама там и

осталась.

— Сесть бы в челнок, да приплыть бы к ним, да

испробовать бы... Думается, и не доживешь до

завтра... Внутри горит.

Послышались подавленные вздохи.

Кто-то сердито сказал:

— Не искушай народ!.. Помело! Лежи смирно.

Воевода какой объявился!..

Польские конники были веселы. Одни уходили,

другие спускались с горы на смену им. И казалось,

конца им не было.

17. Начало боя

Трубецкой стоял на том берегу, за Москва-рекой,

где и Хоткевич,— близ Крымского брода.

Нижегородцы — на этом берегу.

Трубецкой прислал послов. Он обещал

действовать против поляков заодно с нижегородцами и дал

слово ударить полякам в тыл. Трубецкой просил

воинской помощи у нижегородцев. Он уверял, что с

честью послужит земскому делу.

Пожарский согласился. Он не послушался

Козьмы, который убеждал его не верить Трубецкому,

человеку ненадежному. Пожарский отобрал пять сотен

самых храбрых казаков и отправил их на ту сторону

Москва-реки, к Трубецкому.

Рано утром Замоскворечье огласилось воем

резких,- пронзительных фанфар... Выло в этом что-то

страшное, зловещее, новое для слуха нижегородцев.

Грянули выстели пушек, дерзко, вызывающе...

Минин и Пожарский стояли на сторожевой

вышке. Им видно было, как по противоположному берегу

стала приближаться к реке блеснувшая железом

огромная масса польского войска. Грозно сверкало

оружие в лучах восходящего солнца. Всадники, имея

за спиной но одному пехотинцу, спустились в воду

первые. За ними поползли через реку громадные,

сооруженные за ночь плоты с остальной пехртой.

Непривычно было видеть реку, покрытую лесом копий и

знамен.

В действиях гетманского войска чувствовались

сила и уверенность в собственной непобедимости.

Хорошо вооруженное, закованное в заморскую

броню, увенчанное славой прежних побед, оно

красовалось перед нижегородцами своей отвагой,

открыто, на виду у неприятеля, совершая переправу через

реку.

Трубецкой бездействовал.

Он и не думал мешать гетману переправляться

через реку, равнодушно наблюдая за тем, как поляки

перебираются на московский берег. Его

приближенные позволили себе даже издеваться над гонцами

Пожарского, говоря:

— Богаты вы пришли из Ярославля, сами и

отражайте гетмана...

Трубецкой не сдержал своего слова. Минин

оказался прав: атаман далее не шевельнулся, когда более

искусная польская и венгерская конница стала

теснить бросившихся ей навстречу всадников

нижегородского ополчения.

На Девичьем иоле произошло первое

столкновение нижегородцев с поляками.

Пожарский видел, что ополченским всадникам не

побороть превосходной конницы поляков и венгерцев,

и отдал приказ спешиться.

Началась жестокая сеча. Польские гусары

набросились с саблями на пеших нижегородцев. Но

пригнувшиеся к земле ополченцы, пронзая вражеских

коней своими длинными копьями, создали великое

замешательство в эскадронах противника. Кони

опрокидывались на спину, давили людей.

В самый разгар боя и полякам пришлось

спешиться: тучи стрел, выпускаемых татарскими,

мордовскими и чувашскими наездниками, мешали сидеть

на конях. Брошенные седоками лошади бешено

заметались в толпе, становясь на дыбы, брыкаясь

задними ногами, наводя ужас на сражающихся.

Хоткевич бросал в бой все новые и новые

подкрепления.

Бой разгорался. Пились врукопашную до полного

уничтожения друг друга.

При этой сече пушкарям делать было нечего.

Гаврилка с кучей своих земляков-смолян тоже пошел

врукопашную. Увидели группу шляхтичей,

подкрались незаметно, хоронясь среди конских трупов,

и вдруг, по команде Гаврилки, грянули из

самопалов.

Шляхтичи вскрикнули, лошади их взбесились,

поскакали прочь, теряя по пути всадников.