Александр Богданович - Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра
– Ну, известное дело, – заметил подполковник, – в командировках мы всех встреченных нами дам щедро наделяем достоинствами.
Замечание подполковника вызвало у всех троих смех.
* * *Ближе к вокзалу разрушений становилось больше. Кругом виднелись обгоревшие стены с остатками печных труб. Возле обломков одного из домов стоял старый сгорбленный еврей и что-то крошил голубям. Увидев военных, он снял шапку и низко поклонился.
Белинский и Грудский ответили ему кивком, а подполковник, безразлично взглянув на старика, проговорил:
– Я слышал, наши казаки здесь здорово поработали после того, как дочь владельца гостиницы – еврея застрелила нашего солдата.
– Это, Иван Валерьянович, называется погромом, – серьезным тоном ответил Грудский, – и в солдата, кстати, стреляла не еврейка, а полячка, когда он приставал к ее подруге русинке. Хотя, что забавно, согласно нашим сводкам, при взятии города у нас не было ни убитых, ни раненых.
Подполковник не стал спорить. Его взгляд был прикован к станции. В предрассветной мгле она представляла собой впечатляющее зрелище. Сотни солдат копошились, как в муравейнике, на огромной территории, суетясь между составами и множеством недавно уложенных путей. Под брезентами громоздились многочисленные бунты и клади, рядами стояли повозки и лафеты. Отовсюду слышались гудки российских и австрийских паровозов.
Военный комендант станции выполнил свое обещание, и пара серых рысаков уже были выгружены из вагона, запряжены в массивную коляску и стояли на выезде. Рядом, раздувая ноздри, нетерпеливо перебирала ногами золотистая верховая кобыла. Денщик подполковника, коренастый татарин, уже успел уложить вещи в коляску, заправиться в буфете полуразрушенного вокзала борщом и теперь гордо восседал на козлах.
Вскоре рысаки широким, размашистым бегом понесли коляску по дороге на запад. Подполковник, вальяжно развалившись на сиденье и подняв воротник шинели, собрался вздремнуть. Грудский же, обнаружив внимательного слушателя в лице своего нового попутчика, решил продолжить воспоминания о здешних местах, и после очередной встряски на выбоине вымолвил:
– Вы знаете, капитан, дороги в Галиции всегда были ужасными, во всяком случае, не лучше наших, российских. Во время Речи Посполитой их просто не строили и не ремонтировали. При австрийцах из Вены во Львов быстрее всего можно было добраться на дилижансе Eilwagen за четыре-пять дней. Это стоило целых два крейцера, не считая чаевых. А вот почтовый дилижанс шел уже семь дней. Самым неприятным в этих поездках, как и у нас в России, были ночные постои в корчмах, где обычно было полно пьяных холопов. Кражи, убийства… Именно из-за этого у немцев сложилось ужасное представление о здешних краях, так что их не особенно влекло сюда.
– А что, интересно, влечет сюда уважаемых господ из Думы? – поинтересовался Белинский.
– А вы полагаете, что война – это дело только военных? Ошибаетесь, на фронте происходят слишком серьезные вещи, чтобы оставлять их военным, которые в конечном счете лишь исполнители воли политиков. А если по существу, у меня чисто гуманитарная миссия. Меня интересуют факты, мягко говоря, неправомерного обращения российских войск с местным еврейским населением.
– Неужели это настолько серьезно? – удивился капитан.
– Да, к сожалению, – уверенно подтвердил Грудский. – По крайней мере, это тема предстоящих серьезных обсуждений в Думе. Ну а попутно я выполняю еще одно важное поручение Всероссийского земского комитета. Мне доверено передать два вагона с медикаментами представителю Девятой армии в лице Ивана Валерьяновича, который, к нашему обоюдному удобству, сегодня принял лошадей для конюшни штаба.
Он с улыбкой взглянул на спящего подполковника и тихо добавил:
– Скажите, мой друг, зачем армейским и фронтовым штабам конюшни, когда они прекрасно оснащены автомобилями?
– Наверное, это сила привычки или смешной предрассудок, – предположил Белинский. – Штабные офицеры не мыслят себя в действующей армии без своих лошадей и парного экипажа.
– Так ведь надо еще ухитриться выписать самых лучших лошадей из России, – продолжал изумляться Грудский. – Хотя, вы знаете, в большой конюшне фронта – на львовском ипподроме я видел прекрасные экземпляры.
– Так вы уже не первый раз на фронте? – удивился капитан.
– Нет, конечно. Я уже успел побывать в Галиции и на Западном фронте.
– И все с той же целью? Вы, кажется, назвали предметом своей заинтересованности неправомерное обращение войск с еврейским населением?
– Да, именно так.
– Неужели в Думе сейчас нет более серьезных вопросов для рассмотрения? Хотя бы, например, все то, о чем нам поведали ночью раненые офицеры.
– Видите ли, милостивый государь, – не сразу ответил Грудский, – я вам скажу откровенно… и не потому, что я еврей. Изобличать бездарность нашей власти и пытаться избавить ее от коррупции – этой неизлечимой российской болезни – бесполезно. Она, как раковая опухоль, давно уже разъела весь наш государственный механизм, сделав его непригодным к любым начинаниям, а уж к войне – так тем более. Я считаю, что для России воевать – это, простите за неуклюжее сравнение, что чахоточному купаться в проруби или горбатому прыгать с печи. А вот спасти сотни тысяч людей гражданского населения от смерти и издевательств военных имеет прямой смысл.
– Но насколько мне известно, – вставил капитан, – сейчас наблюдается полное единодушие относительно того, что евреи-шпионы в немалой степени являются причиной наших неудач.
Грудский бросил взгляд на спящего подполковника и, понизив голос, пустился в объяснения:
– А вот теперь о еврейских шпионах. Вы, наверное, слышали: еврейский мельник установил связь с австрийцами с помощью телефона, спрятанного в подвале; евреи подсоединили российский телефонный кабель к австрийскому коммутатору; использовали костры и световые сигналы для передачи информации противнику; спасли от плена германского кайзера Вильгельма и тысячи подобных глупых и нелепых измышлений, циркулирующих в русской армии. И как следствие, я могу привести вам письмо одного солдата с фронта домой, с которым нас ознакомили в комитете. Он пишет: евреи нас предали… они спрятали в трупе своего товарища девять миллионов рублей золотом и перевезли врагам. Когда война закончится – мы разберемся с ними. И я не сомневаюсь, что разберутся. А наш кабинет министров и окружение императора этому поспособствуют. При их молчаливом согласии русская армия уже совершила самые позорные преступления в Восточной Пруссии и Галиции. Сотни тысяч евреев депортированы, невинные повешены и расстреляны, дома ограблены и разрушены.
Грудский говорил все громче и возбужденнее, чем в конце концов разбудил подполковника. Тот открыл глаза и молча слушал его эмоциональную речь.
– Вы посмотрите, где бы ни проходили наши войска – местное христианское население сразу вывешивает в окнах иконы. Если нет икон – значит, дом еврейский и его можно грабить. Не успели занять Львов, как в городе начался еврейский погром с десятками убитых и раненых. Это, конечно, поражает весь цивилизованный мир, включая наших союзников, особенно Америку, и вызывает презрение к России.
– Я думаю, не все так однозначно, Михаил Аронович, – неожиданно заговорил подполковник. – И могу привести вам только один пример из моей военной практики. В начале сентября к нам в полк прибыла большая партия пополнения, в которой было много евреев. В некоторых ротах их число доходило до двадцати человек. После первого же боя в полку не осталось ни одного еврея, и среди раненых в перевязочном пункте никого из них не было.
– Ну, Иван Валерьянович, евреи в русской армии – это уже другая тема, – недовольно заметил Грудский. – Кстати, после русских и украинцев их больше всего в войсках. И это не только сейчас. В Русско-турецкую войну непобедимые Владимирский и Суздальский полки генерала Скобелева почти наполовину состояли из евреев. Они верой и правдой служат нашему государю и отечеству, и немало из них уже получили награды за свои подвиги.
– Не буду спорить, – согласился подполковник, – солдаты-евреи сметливы и добросовестны и за свою храбрость получают награды, но некоторые особенные черты еврейского характера все же играют свою негативную роль.
– А вы не задумывались, подполковник, каково евреям служить в российской армии? Ведь основная масса – это горожане из бедных семей, и, в отличие от крестьянских парней, им намного тяжелее осваивать военное ремесло. К тому же не все хорошо знают русский язык.
– Поразительно! Взгляните, какой большой и полный колос. – Белинский указал на широкие поля зрелой пшеницы вдоль дороги.
– Да, урожай зерновых в этом году в этих краях необычайный, – признал подполковник, – вот только кто его будет убирать? С началом войны австрийцы депортировали отсюда массу крестьян-русинов, подозревая их в нелояльности к императору. Я сам видел их военные карты, где красным карандашом были подчеркнуты села, которые на выборах в парламент голосовали за пророссийских кандидатов, так называемых русофилов. Жители этих сел и пострадали больше всего.
