Ведуньи из Житковой - Тучкова Катержина

Розмазал вздохнул.

— Но меня другое интересует, — сказала Дора.

Розмазал удивленно посмотрел на нее:

— Что?

— Меня интересует, кто заказал вам это заключение.

— Ну… — запнулся Розмазал. — А разве там не написано?

— Нет. Фамилия тут замазана черным. Наверное, из-за цензуры. Я знаю одно: что фамилия референта, который потом вел это дело, была Шванц.

Старик помолчал, а потом затряс головой.

— Прочтите мне, пожалуйста, первое предложение еще раз.

Дора склонилась над ксерокопией:

— На основании письма члена СС д-ра Рудольфа Левина, переданного мне 17 июня 1948 г. товарищем… — тут как раз фамилия замазана… — с переводом на чешский язык для оценки, я вместе с Рудольфом Вейростой, кандидатом наук, из Отдела истории Моравского краевого музея…

— Ну так это он и был, кто еще? — перебил ее Розмазал.

— Кто он?

— Ну этот Шванц. Да-да… Сейчас я даже припоминаю эту фамилию… понимаете, дело было вскоре после войны, и я колебался, как ее написать, по-немецки или по-чешски. Наверное, я не так написал. Тогда ведь это было дело обычное, в войну многие чехи заделались немцами, а после войны — наоборот. Я знал не одного такого, кто стал писать себя по-чешски. Возможно, я неправильно написал фамилию, поэтому ее и замазали.

Дора удивленно заморгала.

— Ну да, конечно. Теперь я вспоминаю. Я встречался только с этим Шванцем, больше ни с кем. Он передал мне то письмо, официально, через музей, с просьбой составить экспертное заключение. А я, похоже, написал Шваннц или как-то так, короче, по-немецки, так он сам и замазал это место, потому что так не годилось. Ведь заключение я вручил ему лично. И, помнится, он был очень рад получить его. Видно, для него это было важно.

Воспоминания Розмазала прервал кашель.

В комнату заглянула его невестка.

— Все в порядке, папа? — спросила она.

Розмазал, глухо покашливая, кивнул, а Дора встала, чтобы опять дать ему напиться. Женщина тихо закрыла за собой дверь.

— Знаете, мой сын бы так никогда не поступил. Поэтому он меня не понимает. А я просто занимался своей музыкой и ради этого соглашался на то, от чего бы нормальный человек отказался. Или решил бы это иначе. Взять, к примеру, заключение. Я знал, что это был гэбист, и написал так, как, предполагал я, он хочет. Причем о тех женщинах мне было ничего неизвестно. Но меня это не интересовало… С ними из-за этого что-то случилось?

Дора замотала головой.

— Из-за этого — нет.

Розмазал выдохнул с заметным облегчением.

— Ну, хотя бы так.

На следующий день Дора пришла в свой кабинет на час раньше обычного. Тусклый свет неоновых ламп освещал коридор, в котором негромким эхом отдавался звук ее шагов, приглушенных обшарпанным линолеумом. Сняв с себя пальто, усеянное целым созвездием примерзших снежинок, она подошла к стеллажу с рядами книг, регистраторов и скоросшивателей. Сочинения первых фольклористов, ксерокопии этнографических исследований, рассортированные по темам: А (Копанице), В (Ведуньи), С (Разное), отдельные номера изданий «Чешский люд» и «Журнал Матицы моравской». Взгляд Доры скользнул ниже, к папке с ярлыком SS-Hexen-Sonderkommando. Вытащив ее, она начала судорожно листать страницы.

В прозрачном файлике с наклейкой, снабженной надписью ШВАННЦЕ ГЕНРИХ, лежало несколько листов с ее рукописными заметками, сделанными в Познани. Самыми беглыми — ведь она не предполагала, что именно эта личность среди всех, о ком она там что-то обнаружила, окажется настолько важной. Простой агент, каких во время оккупации были десятки. Этот выделялся из всех только особым интересом к ведуньям.

— Шваннце, Шваннце, — тихо повторяла про себя Дора, водя пальцем по своим заметкам. Вот. Выписки из соглашения, заключенного при поступлении в немецкую Службу безопасности.

Соглашение он подписал в начале 1940 года, его жалованье тогда составляло 1400 крон протектората. К концу войны эта сумма выросла до двух тысяч. Ловкий малый был этот Шваннце, ничего не скажешь. Дата рождения — 20.7.1913.

Оставив папку раскрытой на своем рабочем столе, Дора вернулась к стеллажу. Нашарила где-то на уровне пояса куда более объемный регистратор с записями о слежке чехословацкой госбезопасности за Сурменой. Быстро пролистав бумаги, рассованные по прозрачным файликам, она наконец нашла нужный, с крупной надписью ШВАНЦ ИНДРЖИХ, и достала его.

К бумагам, которые она читала, должно быть, уже раз сто, были пришпилены листочки с ее заметками. Некоторые листочки отцепились и спикировали под стол. Дора отыскала одну статью, копию которой она заказала в службе, занимающейся поиском тематических материалов в подшивках старых номеров южноморавских газет.

Никогда не забудем!

К моменту публикации этой заметки пройдут две недели с того дня, когда нас навсегда покинул наш дорогой товарищ и друг Индра Шванц. Я не мог допустить, чтобы о его опечалившем всех нас уходе знали только его близкие, которых у него, к сожалению, было немного. Что-то побудило меня рассказать о его жизни, отданной борьбе с врагами нашей социалистической Родины, и вам, читателям «Ярошовского репортера». Чтобы все мы оценили, какой редкий человек жил среди нас.

Индра Шванц родился 20 июля 1913 года в расположенном неподалеку селении Горни Немчи. С самого детства он активно занимался спортом, любил играть в футбол и был заядлым велосипедистом. До того дня, когда из-за несчастного случая он получил производственную травму. Он был маляром — и упал с лестницы, крася стены в доме одной местной буржуазной семьи, которая из экономии не наняла ему помощников.

Его долго лечили, а так как к прежней профессии он после этого был уже непригоден, ему пришлось искать себе новое жизненное поприще. Или, не побоюсь этого слова, призвание. Он нашел его в идеях марксизма-ленинизма, которые решил всеми силами и с полной отдачей осуществлять на практике.

Он был одним из нас, старавшихся проводить в жизнь глубокие мысли философов, которые указали нам, как правильно жить в здоровом обществе, доброжелательном к тем, кто честно трудится, и к их детям. И не только на словах: он, Индра Шванц, боролся за наше коллективное счастье и делом. Еще во время оккупации он прославился во всей округе бесстрашием, которое он проявил, распространяя коммунистические листовки, за что его даже преследовало гестапо.

Его героизм не был забыт, и по окончании войны мы вскоре смогли встретиться с Индрой в рядах южноморавских коммунистов, а лично я после 1948 года — и в строю правоохранителей из органов общественной безопасности. Я не раз бывал свидетелем того, как бескомпромиссно придерживался Индра принципа «честной игры», который у него, как у бывшего спортсмена, был в крови. Тогда мы стали друзьями и остались ими до конца его жизни. В пятидесятые годы мы служили в одном отделе и виделись почти каждый день. Мы много говорили тогда о трудном пути молодой социалистической республики, задаваясь вопросом, какое будущее ее ждет. Индра был убежден: такое, какое мы построим. Поэтому он отдавал работе всего себя. На службе он проводил и все свое свободное время, даже семью, заботясь о благе чехословацких граждан, создать не успел. Работа была для него всем. Он приходил на службу первым и уходил последним, выходные и праздники были не для него. Он работал не покладая рук, на все двести процентов, и только благодаря его действиям от нас не укрылся ряд враждебных элементов, которые угрожали мирной жизни в нашей Чехословацкой Республике.

Я горжусь тем, что был другом Индры, и сожалею, что не мог помочь ему в последней битве. Но это была уже не публичная, а его личная борьба с коварной болезнью, которая глодала его изнутри. И сразила его спустя несколько недель, которые он провел дома, в своем любимом городе. В больницу бойца Индру отправить никто не смог. Умер он в ночь на 7 февраля 1986 года.

Индра, товарищ боевой, салютую тебе и обещаю: мы тебя никогда не забудем!