Ведуньи из Житковой - Тучкова Катержина
Легонькая, почти невесомая полоска недолго парила в воздухе и вскоре упала на обочину дороги, зацепившись за высокий стебель травы.
— Я в это не верю, — решительно сказала Дора и побежала к дому.
Пока она добежала, на их пустошь уже опустилась темная осенняя ночь.
В дом она вошла тихо, чтобы не разбудить брата.
Стоя в сенях, она не услышала изнутри ни звука. Похоже было, что Якубек спит. Дора бесшумно открыла дверь и прошмыгнула в комнату, ища на ощупь выключатель.
Едва маленькое помещение озарил свет, она сразу его увидела. Якубек стоял у окна со спущенными до щиколоток штанами и массировал рукой свой напрягшийся член. Внезапно залитый холодным светом электрической лампочки, он замер на месте. Глядя на Дору выпученными глазами, он не шевелился, только член в его руке с каждой секундой опадал. Вскоре он стоял перед Дорой уже совсем вялый, съежившийся, перепутанный.
Это ей было не внове. Подобное с Якубеком уже случалось, и всякий раз им удавалось спокойно совладать с этим — ведь это было естественно.
На этот раз не удалось.
Якубек не двигался, застыл как вкопанный, и его бегающие глаза и дрожащие уголки рта выдавали, что он не в состоянии собраться с мыслями и справиться с их мельтешением. Что его всполошило — неожиданный шум, резкий свет? Или, может быть, он впервые в жизни испытал стыд?
Дора в течение тех нескольких секунд, пока он стоял перед ней со спущенными штанами, пыталась прочесть по его лицу, что с ним происходит. Но не успела она оценить ситуацию и, как всегда, ласковыми словами утешить брата, как он совершенно переменился. Вместо того чтобы выпрямиться и смущенно улыбнуться, как это бывало раньше, он затрясся, вскрикнул, а потом судорожно дернулся, разбил рукой окно, ударил себя кулаком по голове — и продолжил, как безумный, колотить то себя самого, то окно, ощерившееся острыми осколками.
— Хватит! — со страху заорала Дора и метнулась к нему. Но и Якубек, как будто ее крик подстегнул его, в тот же момент рванулся ей навстречу.
Она не ожидала, что столкновение будет таким резким. От удара у нее перехватило дыхание, колени под ней подогнулись, она упала на пол — а сверху на нее всем своим восьмидесятикилограммовым весом навалился Якубек.
Оба запаниковали. Дора потеряла самообладание, не в силах пошевелиться под тяжестью его тела, и принялась с криками извиваться. Ее вопли влились в отчаянный рев Якубека, который бессмысленно дергался поверх нее. Несколько раз он врезал сестре локтем, несколько раз вцепился ей в грудь, так что от боли на глазах у нее выступили слезы. В конце концов ей удалось сильным рывком высвободить руки, чтобы упереться ему в плечи. Из последних сил она выдавливала из себя:
— Спокойно, спокойно, мы справимся! Утихомирься!
Но Якубек не реагировал. Крепко зажмурившись, он по-прежнему дергался, только его крик перешел теперь в вой, который время от времени сменяли какие-то другие звериные звуки, вырывавшиеся из его горла. Так он выл, рычал, изо рта у него прямо на Дорино лицо текли слюни, и при этом, путаясь коленями в спущенных штанинах, он то и дело бил ее ими по бедрам и в живот. В этом клубке их переплетенных тел Доре с трудом удалось перевалить брата набок. Сбросив его с себя, она принялась жадно ловить ртом воздух. Ее ноздри наполнились запахами слюны, пота и спермы.
А после всего этого Якубек, как будто на него что-то вдруг накатило, весь напрягся, зашелся в припадке и в диких судорогах принялся снова и снова биться всем телом о деревянный пол, походя на самопроизвольно извивающуюся тряпичную куклу, которую невозможно удержать.
Дору залила волна страха. Обхватив его голову, чтобы он не размозжил ее о пол, она забралась ему на спину. Ее неполные шестьдесят килограммов плясали у него на лопатках. С большим трудом ей удавалось не дать ему пораниться.
В таком положении Дора оставалась вплоть до того момента, когда его судороги сменились дрожью. Потом она вскочила, подбежала к шкафчику над кроватью, открыла его и вытащила оттуда аптечку, застегнутую на молнию и для надежности перетянутую еще и ремешком, чтобы Якубек не докопался до ее содержимого и не проглотил его в случае, если он ее обнаружит. Дора и сама сумела развязать ремешок только со второй или с третьей попытки. Затем она расстегнула молнию, высыпала содержимое аптечки на кровать и, лихорадочно порывшись в нем, в конце концов нашла нужную коробочку и с блистером таблеток бросилась назад, к Якубеку.
Его челюсти были крепко сжаты, набрякшие губы отливали неестественно фиолетовым цветом. Из рассеченного лба стекала струйка крови, тянувшаяся от виска к подбородку. Дора пыталась надавить на его щеки, чтобы он приоткрыл рот, но, как ни старалась, Якубек не разжимал зубы. Тогда она склонилась над его голым задом, быстро вынула таблетку и пальцем пропихнула ее глубоко в его анальное отверстие.
Поздно ночью Дора сидела в коридоре больницы в Угерском Градиште и нервно терла себе кисть руки, на которой осталась светлая полоска — след от красного браслета. С врачом она поговорила, в учреждение для умственно отсталых, где содержался Якубек, позвонила — больше она ничего не могла сделать. Она чувствовала себя опустошенной, и в голове у нее вертелась одна страшная мысль, от которой она не в силах была избавиться: что это ей кара за ее неверие, за сомнения, за ее насмешки над суевериями и глупой убежденностью в силе проклятия. За то, что она выбросила красный браслет.
Опершись головой о кафельную стену больничного коридора, она закрыла глаза. Только сейчас до нее стало доходить, как мудро поступила Сурмена, решив утаить от них проклятие Магдалки: не важно, крылась ли его сила в настоящих колдовских чарах или существовала лишь в головах жителей Копаниц. Дорину семью преследовала такая череда неудач и несчастий, что теперь она волей-неволей задалась вопросом: что если все это происходило не случайно? Что, если в этом и впрямь было повинно проклятие, которое через десятилетия распространилось и на них? А если бы такие вопросы мучили ее уже в молодости, как она с этим могла бы нормально жить?
Ведь она каждый день только и ждала бы, когда это проклятие сбудется! Думала бы: вдруг какой-нибудь водитель не затормозит, когда она будет переходить через дорогу в Грозенкове… вдруг ее убьет молнией, когда ее на холмах застигнет гроза… или с ней случится эпилептический припадок, и она будет лежать в коме, как теперь Якубек?
ВЕНЦЕСЛАВ РОЗМАЗАЛ
Дора помнила его еще по годам учебы. Он читал на кафедре курс «Преобразования в общественной жизни деревни эпохи коллективного хозяйствования», и всем было очевидно, что это для него мука. После того как она ознакомилась с его биографией в университетском справочнике персоналий, ей стало ясно почему. Он был специалистом по народным музыкальным инструментам Южной Моравии, этой теме была посвящена и его диссертация. Чтение лекций о социалистической деревне было настоящим страданием как для него, так и для его слушателей. В те годы он был известен тем, что студенческая аудитория его практически не интересовала. Он читал лекцию, устремив взгляд в окно, на двор философского факультета, и даже если бы в аудитории никого не было, он бы, наверное, этого и не заметил. Когда он все же поворачивался к слушателям, то всякий раз с грустной улыбкой запинался — и опять продолжал говорить в окно.
Снова она встретилась с ним, когда уже поступила практиканткой в Институт этнографии и фольклористики, где ей поначалу давали разные мелкие поручения. С одним из них она и пришла к нему, в Моравский краевой музей.
Тот год он дорабатывал до пенсии и слыл человеком угрюмым и нелюбезным. Коллеги его чуть ли не избегали, давая ему дотянуть последние недели в одиночестве, в кабинете, до отказа заполненном старыми музыкальными инструментами из хранилища, которые он брал оттуда для исследований — и годами не возвращал. Всем это было безразлично. Впрочем, безразличие музейных работников, руководителей отделов и смотрителей хранилища было повальным, так что, может быть, никто бы и не заметил, если бы какой-нибудь инструмент пропал. А такими вещами, как Дора слышала, в конце восьмидесятых годов можно было с успехом торговать. Естественно, за границей.
