Александр Казанцев - Школа любви
Достав из «дипломата» калькулятор, Тимульский потыкал сухим длинным пальцем по его кнопочкам и тоном оракула выложил мне, ошалевшему: «Через год мы миллионеры! Через два — на Багамские острова отдыхать поедем, как все толковые бизнесмены!»
— Так я же в бизнесе ничего не понимаю и понимать не хочу… — забормотал я, зашлепал пересохшими губами, будто и впрямь овеян горячим и пряным ветерком Багам.
— И правильно! Вам и понимать не надо: пишите, редактируйте — это ваше дело. Ну, разве что насчет кредитов когда поспособствовать… А в остальном доверьтесь мне — не первый все же год в свободном предпринимательстве! — вынимая коньяк, колбасу и конфеты из «дипломата», говорил Тимульский.
Пили за «встречу под счастливой звездой» и за грядущие свершения. И на брудершафт — потом. И на «ты» перешли для простоты и теплоты общения. Тимульский мне опять — про Багамы, а я свое оговариваю: «Порнушку издавать не будем, хоть и доходно это, от переводного чтива тоже лучше воздержаться — есть у нас свои вполне пристойные детективщики и фантасты. И вообще во главу угла нашей издательской политики надо поставить принцип: в своем отечестве найдем пророков!»
— Ладненько, старик, заметано. Я предприниматель новой генерации, мне добрая слава важнее денег, — заверил Тимульский.
Так и родился «Образ», разместился в писательской организации, не обиженной, благо, площадями. Вооружившись моими ходатайствами, Тимульский взял немалый и почти беспроцентный кредит, купил два компьютера, бумагу и всякой всячины канцелярской. Во всем этом увиделась мне деловая хватка. Я ликовал.
Не насторожило меня даже то, что, ставший, разумеется, директором «Образа», взял Тимульский в референты свою жену, корчившую перед писателями «светскую даму», хотя, как выяснилось позже, не так давно проводницей в поезде работала, а за компьютеры посадил своего двоюродного брата и племянницу. Лишь усмехнулся я мысленно: «Всем на Багамские острова хочется!»
Сам же я стал главным редактором издательства «Образ», даже зарплата, пусть невеликая, но сходная по тем временам, была определена, и долго не покидало меня ощущение радости, чуть ли не самодовольства: вот ведь как сумел из жесточайшего кризиса выйти!.. Нет, бредить Багамами я не стал, но восторженные мысли мои, клубясь розово, вырисовывали нечто весьма заманчивое и возвышенное. И думал я с радостным придыханием: «Ну, вон оно, наконец, обещанное новое время! Пусть еще в зародыше, пусть среди бардака и развала, но ведь поднимается это новое, вырастает! И я хоть как-то причастен к этому!..»
Елена остужала мой вулканический оптимизм:
— А если все это блеф? Если не на того сделал ты ставку?
Вот уж я взвился! Стал приводить примеры из российской и томской истории: былое купечество, мол, за честь считало поддерживать творцов! На строительство театров, университетов и институтов купцы крупные суммы отстегивали — была такая традиция, была! Вот и надо ее возрождать.
— А ты вечно во всем сомневаешься, никому не доверяешь! — кричал я, разгорячась. — Тебя послушать, так и начинать ничего нельзя. А вот не по мне прозябать и киснуть!..
Повздорили мы тогда. Правда, ненадолго — некогда…
Дела поначалу пошли резво. Без срывов выходить стала писательская газета, затеялся даже, в качестве приложения к ней, литературно-краеведческий журналец. Перечитав горы рукописей, сделал я выборку для тематического плана изданий. Уж тут, разумеется, без трений не обошлось, ведь каждый из писателей считал, что его книгу надо издавать в первую очередь. Понять можно: стосковались писатели по типографскому запаху новых своих книг, да и безденежье допекло.
Те, кто счел себя обделенным, окрысились на мой произвол.
Особенно взъелся на меня ветеран, считающий себя основателем писательской организации в Томске. Правда, многие, в том числе и я, знали, что писатель он сделанный: был довольно-таки писучим и благонадежным журналистом, не раз потрафил партийному руководству, вот и назначен был главным редактором только что открывшегося в Томске издательства, где в кратчайшие сроки выпустил две книжки своей прозы, а как раз в то время в областном руководстве вызревала горделивая мысль о создании местной писательской организации, но для открытия ее не хватало одного члена Союза писателей, вот и вспомнили партийные власти о свежеиспеченном редакторе — быть ему писателем! Не дозрел — дозреет, зато возникнет в Томске свой творческий союз!
Кличка у «основателя» подходящая — Налим. Здоровущий, но не квадратный, не круглый, а продолговатый при том, брюхо жирное, налимье, и глазки — тоже: широко расставленные, маленькие, заплывшие, однако явно зоркие; усы и то налимьи — короткие, скользкие как бы, и весь по натуре скользок. Для полноты портрета можно добавить: засаленный и жеваный галстук, обсыпанный перхотью пиджак, с обязательными орденскими планками, и жирные, наверно, даже липкие на ощупь, зачесанные назад волосы — длинные, изморозью тронутые, но дальше не желающие седеть.
Книги у Налима, после первых двух, выходили только к его юбилеям, поскольку областное издательство вскоре поглощено было региональным, иногородним, и оказался он не у дел. Тогда работало неписаное правило: каким бы писатель ни был, лишь бы не антисоветчиком, к юбилею его книгу издать или переиздать просто необходимо. А в промежутках между своими круглыми датами он рассылал по журналам и издательствам пожелтевшие рукописи и, получая отказы, слал жалобы в вышестоящие инстанции, козыряя всегда фронтовым прошлым своим, хотя на самом деле служил на Дальнем Востоке, в газете «Сталинец», в боях не участвовал, и награды — тоже юбилейные.
Жанр жалобы и доноса стал для него основным: мало на кого из писателей-томичей он не жаловался, уязвленный досадой и завистью. На меня стал стучать, когда я еще и в союз-то не был принят: доносил, что я пьяница, аморальный и неблагонадежный тип…
Передавая мне дела писательской организации, прежний ответсекретарь, тихий, мрачноватый старик, дворянскими корнями которому уготована была когда-то горькая судьба «спецпереселенца», достал из сейфа объемистую папку, брезгливо развязал тесемки и поморщился.
— Вот это все — доносы и жалобы Налима. Мне их отовсюду стали возвращать: мол, разбирайтесь сами, писатели как-никак, а я их просто складывал…
И поведал он мне тихонько, с оглядкой, что Налим слал доносы и в КГБ: усмотрел антисоветчину в высказываниях местного либо приезжего писателя — сразу же постучал. Оттуда его посланий, разумеется, не возвращали: звонили, своего человека присылали… Коммунистом Налим считал себя несгибаемо-правоверным: многих клеймил на писательских собраниях за отступление от линии партии. Но грянула «перестройка» — республиканцем заделался, стал поносить коммунистов, а на собраниях обвинять всех в недостаточном демократизме, зажиме гласности и «застойных традициях».
Метаморфоза такая никого особо не удивила: это же Налим!..
Вот этот тип и бухнул на мой стол пожелтевшую чуть ли не до цвета «детской неожиданности» рукопись с требованием издать немедленно. Причем заявил, что «директор Тимульский» уже подписал с ним договор. Из-за подписания договора с Налимом мы впервые повздорили с Тимульским.
Рукопись злополучного романа я еле прочитал, наотрез отказал в издании: не хватало нам убогие компиляции выпускать! Тогда-то и была мне объявлена война.
Поначалу я не придал этому особого значения, пребывая в эйфории от вроде бы успешных начинаний. Меня больше волновали и заботили высказанные и невысказанные обиды других писателей, чьи книги пока не вошли в темплан: кто-то радуется, а кому-то ведь горько… Этой заботой поделился с Тимульским. Он понял:
— Всех издать, хоть наизнанку вывернемся, не сможем, тут ты, старичок, прав. Зато можем устроить праздник для всех — презентацию «Образа»! Соберем в лучшем ресторане писателей, кое-кого из художников, актеров, музыкантов, ну и предпринимателей прогрессивных, само собой, пригласить надо. Культурную программу обеспечим на высшем уровне, закуску и выпивку соответствующую, душевные разговоры пойдут, расслабуха…
— Так денег же надо уйму, — усомнился я.
— Это, старичок, не твоя забота. Запомни, дорогой, финансовые проблемы — мои. Я в твои творческие вопросы влезать больше не буду, научен, ну и ты в мои не лезь. Пойми только: презентация — лучшая реклама. А на рекламу денег не жаль: каждый рубль с собой два-три братца приведет, — говорил мне Тимульский, чуть растягивая слова даже в столь возбужденном состоянии. — Прессу подключим, телевидение, радио. Этим уж ты, старичок, займись: средства массовой информации для создания имиджа еще как важны! Ну и насчет культурной программы продумай, чтоб не только развлекуха, но и с умом, ладненько?..
