Наталья Иртенина - Шапка Мономаха
Он выбрался из своего укрытия, откуда весь двор был бы как на ладони, если б не темнота. В терему горели только два окошка, одно на нижнем ярусе, другое вверху. Добрыня подошел к нижнему, заглянул. Отроки палили свечи в молодечной, сражаясь в шахи-маты. За другим окном, он не сомневался, бдел кудесник.
Легко скрипнула дверь под сенью крыльца. Кто-то из гридей, поленившись добежать до выгребной ямы, пустил свысока струю в свежий снег. Добрыня скатал снежок, подышал на него для прочности и кинул в отрока.
Гридин, торопливо подвязав порты и напрасно ища меч на поясе, остановился на нижней ступени крыльца. Достал из-за голенища засапожник.
– А ну выходи, кто б ты ни был! – грозно велел он.
– Позови волхва, отрок, – показался перед ним Добрыня.
Гридин узнал его, но на всякий случай поднялся на три ступени, чтоб быть выше ростом.
– Тебе чего надо на княжом дворе? Чего рыщешь, как тать?
– Волховник мне нужен, позови.
– Щас всех из гридницы и молодечной сюда позову, – погрозил кметь.
– Меня не возьмете, а из ваших покалечу кого-нибудь, – предупредил Медведь. – Князю убыток. Лучше позови волхва.
– Ладно, – подумав, присмирел отрок и убрал нож. – Зачем тебе волхв?
– Для ворожбы, зачем еще.
– А говорили, ты сам знатный ворожей, – разочарованно протянул гридин, уходя.
Беловолод явился быстро. Пятерней задвинул обратно за дверь голову любопытного отрока, спустился с крыльца. Темный двор казался пустым.
– Выходи, волот. Я тебя чую.
Он хотел пройти дальше, но тут был схвачен сзади за ворот.
– Врешь, волхв, ничего ты не чуешь.
Добрыня уволок его к амбарам, кинул задом на гору счищенного со двора старого снега, и сам навис над ним.
– Поплатишься за это, – скрипнул зубами волхв и умолк, привороженный слабым желтым сиянием перед самым носом.
Солнечный камень блеснул в свете месяца, глянувшего сквозь лохмотья туч.
– Будет твоим, – сказал Добрыня.
– Что хочешь за него? – жадно выдохнул Беловолод.
– Чтоб ты уговорил князя просить у Мстислава мира.
– Не в моей силе…
Добрыня встряхнул его.
– В твоей. Князь тебя слушает. Когда он согласится, отдам тебе камень. Твой ответ?
Беловолод жарко дохнул и показал в улыбке зубы.
– Мой ответ – да. Уговорю князя. А не обманешь с камнем?
– Не обману. – Добрыня достал с груди крест и поцеловал.
Волхв поморщился.
– Велесом клянись.
– Ты сперва голым задом на снегу попрыгай, – отказался Медведь, убрал камень и крест за пазуху, пошел к дровяницам.
Возле тына поставил чурбак, подтянулся и перелез со двора на улицу. Оседлал ждавшего коня.
На владычном подворье он тихо распряг жеребца, поставил в конюшню и задал корма. В доме, проходя в сенях, заметил светлую полоску под дверью изложни, где почивал боярин. Из клети слышались громкие воздыхания и горячие мольбы.
Из-за двери Несторовой клети тоже проливался тусклый свет. Чернец молился по-книжному, читая мудреные словеса, которые порой и называл чудно – Софией, премудростью Божьей.
Добрыня мало понимал в книгах, но верил на слово, что они мудры. Мудрее всех волхвов на свете, мудрее старых богов.
И хотя он целовал крест кудеснику, все равно перемудрить волхва – это его, Медведя, София.
Он стоял под дверью и, приникнув лбом к ободверине, вслушивался в негромкое, размеренное чтение книжных слов. Чем плотнее они набивались в его голову, тем легче укладывались там, как семечки в подсолнухе, и тем яснее становилось, что к старой вере возврата нет. Будет лишь узнавание новой…
24
Назавтра Олег Святославич позвал в ту же палату бояр и послов.
– Размыслив со своей дружиной, я решил, – сказал князь, обводя всех усталыми после ночи без сна глазами, – просить у Мстислава мира, а у брата Владимира братской любви, – быстро закончил он.
От Добрыни не укрылось переглядывание Олеговых бояр, для которых ответ князя стал неожиданностью. Он посмотрел на Яня Вышатича. Старик с самого утра был странен, словно захворал или видел во сне упыря. Был изжелта-бледен, молчалив и удручен. Медведю казалось – даже телом иссох за ночь. А самое главное, светлые очи боярина никак не хотели смотреть на Добрыню прямо, все время съезжали в сторону, и ноги боярина обходили Добрыню широким крюком. «Не прознал ли, что я договаривался ночью с волховником?» – обеспокоился храбр. Но сам же унял свою тревогу: когда посольское дело увенчается успехом, боярину нечего будет сердиться на Добрыню за тайные сговоры с кудесником.
Однако вот он успех – князь Олег надумал замириться, а Янь Вышатич как сидел понурым грибом, так и сидит, радостью не осветится. Добрыня осторожно подпихнул его в бок – надо же отвечать князю.
Боярин встал и в пояс поклонился Олегу.
– Благодарствую, князь. Порадовал старика. Будь уверен – и Мстислав, и князь Владимир исполнят оба свои слова.
– Уповаю на то, Янь Вышатич, – отозвался Олег и простодушно попросил: – А может, отдашь чернеца? Обещаю – холопить его не стану, только при мне будет.
– Не могу, князь, отдать тебе свободного. Он сам решит, где и при ком ему быть. Да на что тебе монах?
– Клад хочу найти, – усмехнулся Олег. – А чернец подскажет, где искать.
– Так спроси у волховника, где искать.
– Черт с тобой, боярин, не согнешь тебя, – рассмеялся князь. – Но на пиру со мной и с дружиной ты посидишь нынче, мед по бороде и усам разольешь! И чернеца с собой приведи, пусть он моего угощения отведает.
Янь Вышатич снова поклонился и пошел из палаты, забыв про Добрыню.
– Благодарствую, князь, – пробурчал Медведь, повторив слова боярина, и боком тиснулся к двери.
В сенях его нагнало шипенье Беловолода:
– Куда, волот, торопишься? Исполняй свое обещание.
Добрыня снял с пояса калиту на шнурке, бросил в руки волхву. Тот жадно схватил, вытряс на ладонь солнечный камень, страстно зажал в кулаке. Храбр молча зашагал дальше.
На дворе он хотел было завести разговор со стариком, поведать, как обхитрил волховника. Янь Вышатич, сжав зубы, скрипнул:
– Уйди, Христа ради.
Добрыня в великом недоумении и обиде смотрел, как старик, сгорбясь на коне, выезжает со двора.
…Пир был нешумен и необилен. По чести сказать, князю Олегу и веселиться было не о чем. Но дружине иных поводов для пира кроме верной службы князю не требуется. Пир – и награда дружине, и любовь князя к своим мужам, и поддержание в них ратного духа. Однако в малом пиру чести все же меньше, чем в большом, когда и сама земля бывает хмельна от пролитых на нее меда и браги.
Янь Вышатич сидел посреди застолья скушный. Добрыня вливал в глотку одну кружку за другой, и с каждой становился мрачнее, а на вид звероватее. Книжник, пригубив чашу, в который раз вставал и откланивался. Два Олеговых дружинника, меж которыми князь усадил чернеца, клали ему на плечи руки и возвращали на скамью.
После пятой круговой чаши князь изумленно воззрился на опустевшее место Яня Вышатича.
– А где?..
– Нездоров боярин, – отговорился Добрыня, тяжело подняв себя со скамьи.
Он подошел к Нестору, рукой отодвинул дружинника, сел на его место. Княж муж, схвативши со стола серебряную корчагу с вином, собрался уже затеять бой, но увидел вопрошающий взгляд Медведя и охладел.
Добрыня отломил кусок лосятины и положил на блюдо перед Нестором.
– Угощайся, отец, раз князь угощает.
Книжник оторвал мясное волоконце и отправил в рот.
– А теперь скажи, – продолжал храбр, – какой упырь старика покусал? Я ради дела оберега своего не пожалел, отдал волховнику. А он теперь и видеть меня не желает, будто я ему глаза мозолю. Чем я ему в душу наплевал?
– Ты отдал свой камень волхву? – переспросил монах. – Для чего?
– Чтоб князья миром поладили, – пробурчал Добрыня. – Ты не тревожься, он не сможет творить волшбу с этим камнем. Я поутру снес его в церковь и окунул в крещеную воду.
– Простодушен ты, Добрыня, – вздохнул книжник. – Волшбу творят не камнем и не иным чем, а одной лишь бесовской силой. Впрочем, святая вода не повредит.
– Угу, – отозвался Медведь.
– А на боярина ты не держи обиду…
– Эй, отче Нестор, – перекрикнул князь хриплого песельника, дравшего струны гуслей. – Понеже ты теперь не холоп, окажу тебе честь – садись со мной рядом.
– Чересчур велика для меня честь, князь, – встав, поклонился монах. – Отпусти душу на покаяние.
– Не пущу, отче. Дорог ты мне! Эй, мужи братия, помогите черноризцу, коли сам не в силах дойти.
Двое дружинников подхватили монаха под руки, перемахнули через скамью и, живо приведя к князю, тем же образом усадили одесную. Расторопный холоп поставил перед ним чашу, наполнил вином.
Песельника сменили скоморохи с трещотками и бубнами, заскакали меж столов по-козлиному, задрыгали ногами.
– А что, Нестор, – наклонился к монаху князь, – не слыхал ли ты о сокровищах, укрытых в пещерах под Феодосьевым монастырем?
