Михаил Ишков - Коммод. Шаг в бездну
— Знаешь, Луций, все случилось так неожиданно. Я в растерянности. Скажи, почему ты решил поселить меня здесь, в комнатах своей матушки?
— Здесь я впервые увидал твой портрет. Я тогда был мальчишкой. У Бебия в руках была шкатулка. Я выпросил ее посмотреть. И с тех пор меня не покидала мысль увидеть тебя. Я никому не признавался в этом странной для цезаря, а потом и правителя мечте. Знаешь, мне было как‑то легче переносить побои, презрение, а порой и угрозы, когда я знал, зачем мне власть, и чем я должен заняться, чтобы ты открыла мне свое сердце. К сожалению, я ничего не знаю о тебе, но, глядя на тебя, не могу скрыть радость. Моя мечта оказалась пустым горшком по сравнению с прекрасной чашей, какую я вижу перед собой. Поверишь, когда я приказал привести тебя, места не мог найти. После смерти отца все как‑то пошло кувырком, везде обман, подлость. Каждый стремится надуть меня, продать, урвать кусок и сбежать. Я боялся, что и ты — обман и не более чем глупое воспоминание. Я рад, Марция, что ошибся. У тебя потрясающие глаза. Темно — голубые… Ты пришлась мне по душе. Рассуждаешь здраво, совсем как матушка…Это дает надежду… Порой я не знаю удержу и становлюсь как безумный. Мне бывает страшно, кажется, все люди — мразь и управлять ими самая неблагодарная доля на свете.
Он опустил голову, некоторое время молчал, потом неожиданно подался вперед.
— Видишь, я все и выложил. Поверь, я умолял взять меня на дело. Я был крепок, ловок, сумел бы пролезть в самую узкую щель. Знала бы ты, как я плакал в ту ночь. Потом нередко пускал слезу, дергал себя за пальцы. Знаешь, со всей силы!..
Он принялся отчаянно дергать себя за пальцы. Марция мягко положила свою маленькую ладонь на его подрагивающие кулаки.
Тот успокоился. После короткой паузы Марция улыбнулась.
— Хорошо, я останусь здесь жить.
Коммод усмехнулся.
— Я собирался сделать тебе подарок, а, выходит, ты одарила меняю. Я рад, Марция…
В этот момент его внимание привлек шум возле входной двери. Двери распахнулись, и в зал стремительно вошел Переннис. Вирдумарий попытался преградить вход, однако префект претория с силой отпихнул его в сторону.
— Государь! Измена пустила такие глубокие корни по всей империи, что дух захватывает.
Император насторожился, переспросил.
— Что, и в провинциях тоже?
Переннис развел руками и сокрушенно кивнул.
— Да, господин. Муммий, сын Квадрата, признался, что подговаривал легионеров в Африке поднять мятеж.
Марция, не убирая ладонь с рук императора, спросила.
— Разве Муммий в Риме? Помнится, отец еще шесть лет назад отослал его с глаз долой в Тингитану, на край земли.
Переннис замер, насторожился, внимательнейшим образом оглядел неизвестную ему женщину.
Ничего не скажешь, красотка хоть куда. Такая кого хочешь лишит рассудка. Волосы темно — русые, глаза удивительно большие и зрачки какого‑то неестественного, цепляющего за душу цвета. Прозрачная синь или темная голубизна. Сложена неплохо, будет пофигуристей Тимофеи. Новая пассия императора. Откуда она взялась? На всякий случай, лучше дать задний ход.
— Мне сообщили, что Муммий три дня как прибыл в Рим. Вероятно, рассчитывал успеть к началу заговора.
— Прости, Луций, — Марция обратилась к императору, — но мне трудно поверить, чтобы Муммий и Уммидий были заодно. Они ненавидели друг друга. Муммий верно явился в Рим за наследством? Он, как я слышала, твой родственник?
— Да, двоюродный брат, — отозвался помрачневший цезарь. Он помолчал, потом спросил, обращаясь к самому себе. — Кого он там, в Тингитане, мог подбивать на заговор? Там и войск регулярных нет.
— Луций, ты обещал сделать мне подарок?
— Да, конечно. Я никогда не отказываюсь от своих слов.
— Прости Муммия, даже если он по глупости и наговорил что‑нибудь недозволенное.
Все замерли. Тертулл затаил дыхание — он сам был крайне заинтересован в помиловании, но попробуй только заикнись об этом. Многим было ясно — хватит, пора остановиться, иначе страна выйдет из‑под контроля. Однако стоило только в самой осторожной форме заикнуться о приостановке казней, как на голову смельчака немедленно обрушивались громы и молнии. Коммод начинал язвить, потом, распаляясь, уже просто орал на столбенеющего перед ним придворного. А здесь какая‑то рабыня. К изумлению присутствующих Коммод воскликнул.
— Марция, чтобы услужить тебе я готов простить всех моих врагов! Пусть завтра же их выпустят на свободу. Слышишь, Тигидий, всех, кто сидит в застенках!
— Но, государь! — воскликнул префект, — разумна ли эта мера? Геркулес никогда не прощал врагов.
— Но и страдал по всякому невинно убиенному гражданину. Вспомни кары, которые обрушили на него боги за убийство собственных детей, за гибель кентавра Хирона. Я не желаю терпеть смертные муки по твоей вине, Тигидий. Завтра я лично проверю, насколько виноват каждый из посаженных тобой под арест граждан.
— Это верное решение, Луций, — сказала женщина. — Но будь последователен, прикажи вернуть Муммию то, что ему причитается из наследства.
Клеандр, стоявший поблизости, пробурчал.
— В народе уже поговаривают, что кое‑кто слишком нажился на этих казнях.
— Как ты сказал? — встрепенулся император. — Поговаривают?.. Тигидий, ты слышал? С утра жду тебя в судебном зале дома Домициана. Клеандр, тебе быть, и тебе, Эмилий Лет. Хотя ты, Квинт, оказывается, растяпа. Почему же ты упустил Матерна. Где Матерн? Почему не привез его голову?
— Он спрятался в лесах, — вступился за своего трибуна Переннис. — Его банда разгромлена, он уже никогда не сможет подняться.
— Хорошо, — согласился император, потом обратился к Марции. — Ты устала? Отдыхай. Я приду к тебе завтра.
Глава 3
Тертулл, пригревший в своем доме дочь злоумышленника Анулея Норбана Октавию — очень хорошенькую и перепуганную до смерти девочку, испытал радость, когда юная Норбана призналась ему, что он ей не противен, и она готова разделить с ним супружеское ложе. Правда, свадьбу решили отложить до лучших времен. Страшно было дразнить цезаря и давать пищу завистникам и злопыхателям, объявляя о помолвке придворного историографа с дочерью государственных преступников.
Придворный историограф и сам понимал, что пребывание в его доме такой опасной особы грозило немалыми неприятностями, однако расстаться с понравившейся ему девицей не желал. Он без конца ломал голову — как быть? Может, рискнуть и напрямую поговорить с императором? Что, собственно, может возразить молодой цезарь на вполне житейскую и еще достаточно распространенную в Риме потребность завести семью, ведь Коммод только и делал, что выставлял себя поборником древних нравов, защитником домашнего очага, противником новомодных и внушающих презрение к крепкой семье веяний.
Действительно, в ту пору брак в столице империи выродился в какое‑то гнусное, исключительно юридическое и потому, в глазах общественного мнения, позорное деяние. Женились и выходили замуж исключительно с целью вырваться из‑под опеки родителей, после чего пускались во все тяжкие. Еще более ста лет назад Сенека горько шутил, что в Риме есть женщины, которые считают свои годы не по количеству сменившихся консулов, а по количеству мужей, которые у них были. Женщины отказывались рожать, средств контрацепции в ту пору в Риме насчитывалось около десятка — от примитивных химических* (сноска: У Плиния есть такие строки: «Они утверждают, что если перед соитием натереть мужской член кедром (т. е. кедровым маслом или смолой) зачатия не произойдет». (Плиний, XXIV, 11) и механических, до изощренных магических. Если и это не помогало, можно было обратиться за содействием к повитухе, которая ловко устроит выкидыш. Ничто не делало богатого человека особенно дорогим и любимым для друзей как бесплодная жена. Кое‑кто из писак утверждал, что единственное преступление в городе — это оставить после себя детей.
Тертулл прикидывал — вряд ли император станет возражать и против избранницы. Норбане всего четырнадцать лет. Несмышленыш!..
Однако стоило только представить, как он, улучив удобный момент, заводит разговор о женитьбе, называет имя избранницы, как далее уже не мог совладать с воображением. Перед глазами проплывала одна жуткая картина за другой. Он не мог шевельнуться, члены цепенели, начинало сосать под ложечкой.
Тертулл подумывал — может, отправить Норбану на время в провинцию? Тоже не выход. Однажды не выдержал и поделился бедой с вдумчивым и не выставляющим себя откровенным злодеем Клендром. Спальник успокоил поэта. Объяснил — нет ничего преступного в связи с Норбаной! Обещал провентилировать этот вопрос с цезарем. Спустя несколько дней признался — ему приснилась Минерва. Потревожила и сообщила, что не все то золото, что блестит, и дочь за отца не отвечает. В случае чего, пообещал спальник, я помогу тебе. Сердце также обнадежил ласковый разговор Марции с цезарем, его внезапная решимость объявить амнистию всем, кто к тому моменту ждал казни в Карцере, в подвалах дворца, в темницах дома Калигулы. Там еще было достаточно материала для высасывания богатств, вписывания кое — кого в завещания.
