Виктор Поротников - Олег Черниговский: Клубок Сварога
Вопросы Аарона прозвучали с тем пылким чувством, с каким обычно обращается к пастве священник, уверенный в своей незыблемой правоте.
Поскольку Олег хранил молчание, Аарон продолжил:
- Вдумайся, князь. Ведь есть иная власть, не менее могущественная, чем венец правителя, и при этом более безопасная. Неужели тебе не хочется, чтобы пред тобой склоняли головы прочие князья, в том числе и великий князь киевский? Неужели тебя не прельщает великолепие, каким окружены князья Церкви?
- Зависть не красит любого смертного, а князя тем более, - ответил Олег. - Я постараюсь, друг Аарон, объяснить своё нежелание следовать твоему совету. Да, у митрополита почёта больше, чем у самого великого князя. А ещё есть власть золота, коей поклоняются торговцы всех мастей, иные будут побогаче князей. Видел я хоромы богатых купцов в Тмутаракани, таким и король германский позавидовать может. И здесь, на Родосе, богатые купцы живут как короли! Так что же мне теперь купцам завидовать по причине своей бедности?
Аарон молчал, слушая неторопливую речь Олега.
- Поведаю я тебе, друже, притчу одну. Услышал её от одного каменотёса. Года два тому назад бежал я с разбитым воинством своим к половцам в Степь и задержался в Путивле, чтобы похоронить достойным образом своего двоюродного брата Бориса. Путивльский каменотёс в перерывах между делом и рассказал мне сию притчу.
Жил некий каменотёс, которому надоела его изнурительная работа - вырубать из горы камни под палящими лучами солнца.
«Как это утомительно тесать камень под жарким солнцем! - сказал он себе. - Я бы хотел оказаться на его месте высоко в небе и быть, как и светило, всемогущим».
И случилось так, что его просьба была чудесным образом исполнена, и он стал солнцем.
Довольный, он начал посылать вниз свои лучи, но вскоре заметил, что они отражаются от облаков.
«Что за радость быть солнцем, если облако может остановить мои лучи?» - воскликнул он.
И тогда превратился он в облако и летал по всему свету, проливался на землю дождём, но затем был развеян ветром.
«Значит, ветер может рассеивать облака. Он, должно быть, самая могучая природная стихия! Так я хочу быть ветром». - И он стал ветром.
Он дул, налетал порывами, бушевал. Но однажды путь ему преградила высокая неприступная гора.
«Какой смысл быть ветром, если его может задержать какая-то гора?» - И он превратился в гору.
А спустя немного времени он почувствовал, как по нему бьют молотом - кто-то очень сильный пробивал себе путь сквозь гору.
Это был каменотёс.
Выслушав Олега, Аарон понимающе покивал головой. Теперь ему стал ясен жизненный принцип странного русского князя. И удивительное дело - после услышанного Аарон проникся к Олегу ещё большим уважением. Русы всегда удивляли то своей подкупающей наивностью, то мужеством, не поддающимся описанию, то непредсказуемостью поступков.
«Берегись, старик! - мысленно обратился Аарон к Никифору Вотаниату. - Ты держишь в клетке опасного зверя. Одно неверное движение, и этот зверь мигом растерзает тебя. Мы, ромеи, сильны хитростью и величием власти, но русский князь силен твёрдостью духа. И это делает его сильнее того, у кого он в плену. Странно, но это так».
* * *День спустя Олег был приглашён в дом катепана, причём за ним прислали слугу с осёдланным конём. Это означало, что Олега желают видеть одного, без сопровождения кого-либо из данов.
- Не иначе с тобой хочет серьёзно потолковать сам Дамаст Музалон, - заметил Хэльмар, сделав многозначительное лицо. - Если ты столкуешься с ним, то тебе будет не страшен и Вотаниат. Музалон не даст тебя в обиду, князь. Род его имеет большое влияние в Столице. Ссориться с Музалонами Никифор Вотаниат не посмеет.
Настроенный на встречу с друнгарием флота, Олег отправился в дом катепана. Каково же было его удивление, когда вместо Ксенона или Музалона в покое он увидел Феофанию. Она была в длинном платье из голубого шелка, по которому шли узоры под цвет серебра. Платье струилось по гибкому телу волнистыми складками, подчёркивая узкую талию и мягкую округлость бёдер. Обнажённые руки молодой женщины были унизаны серебряными браслетами, на шее была серебряная цепочка. Подстриженные в знак траура рыжие волосы достигали полуобнажённых плеч. Завитые густые локоны придавали бледному лицу Феофании ореол невинной прелести. Волосы были скреплены на лбу диадемой, которая добавляла Феофании царственности и очень шла к её глазам. Взгляд этих глаз - не то голубых, не то серых - сковал Олега, едва он очутился наедине с той, о ком частенько вспоминал последние дни.
- Извини, князь, за столь внезапное приглашение, - молвила Феофания, приблизившись к Олегу. - Я случайно подслушала ваш разговор с преподобным Аароном. Вы стояли у самого входа в часовню Святой Екатерины, а я была внутри. Я молилась, потом услышала ваши шаги и голоса. Меня поразила твоя притча, князь.
Феофания умолкла, борясь с волнением.
Олег взирал на неё сверху вниз: сестра Музалона была ниже его плеча. Миниатюрность лишь добавляла ей очарования, а голос действовал завораживающе.
- Что же было поразительного в той притче? - тихо спросил Олег, не отрывая глаз от лица гречанки, такого близкого и красивого.
Во внешности Феофании было что-то от величия и совершенства черт древних мраморных богинь. Это наполняло Олега трепетом, словно образ языческой богини чудесным образом возник в виде стоящей перед ним женщины.
- Не Аарон, а каменотёс, случайно повстречавшийся тебе, и есть посланец Судьбы, - сказала Феофания, глядя Олегу в глаза. - Притча - это не поучение, князь. Это скорее воплощённый в притче образ твоей жизни, а может и сама твоя жизнь. Тот каменотёс оказался гораздо прозорливее Аарона, который служит отнюдь не Богу, а своему честолюбию. И ты честолюбии, князь. Но ты честнее и благороднее в своём честолюбии того же Аарона.
- Аарон в отличие от меня не был рождён князем, - возразил Олег. - Моё честолюбие наследственное. Если Аарону честолюбие помогло выбиться из низов в военоначальники, то моё честолюбие не позволяет мне быть вторым там, где я могу и хочу быть первым.
- И тебя не пугают опасности при достижении цели?
- Только в опасности князь может понять, чего он стоит.
- Прекрасные слова из уст настоящего воителя.
- Так говорил мой отец, которому я стараюсь подражать.
- Я расспросила Ксенона про тебя, князь, и про твоего отца, - улыбнулась Феофания. - Ты достоин своего родителя.
- Мне приятна твоя похвала, несравненная… - Олег невольно запнулся, почувствовав на своей руке прохладные пальцы.
Неведомая сила толкнула Олега и Феофанию друг к другу, соединив их уста в долгом и страстном поцелуе. Все случилось так неожиданно, что, разжав объятия, они от смущения не знали, что сказать и куда деть глаза.
- Ну вот, - смущённо пролепетала Феофания, - теперь у тебя будет повод думать, что я развратная женщина.
Преклонив колено, Олег взял её ладони и прижал к своему пылающему лицу.
- Я постоянно думал о тебе с тех пор, когда впервые увидел, - молвил он. - Твой облик услада для очей.
Феофания ничего не ответила, но Олег почувствовал: наклонившись, она тихонько касается губами его волос на макушке…
Глава тринадцатая. БИТВА ПРИ КИНОС-СЕМЕ.
Гнетущее состояние, похожее на заговор среди друзей и родственников Ксенона, постепенно сменилось торжеством, когда из Фракии пришло известие: братья Исаак и Алексей Комнины подняли мятеж против Никифора Вотаниата, который, по их мнению, бездарно ведёт войну и с сельджуками, и с норманнами. Корабли Музалона, невзирая на зимние штормы, покинули родосскую гавань и устремились к Константинополю, куда вели мятежные братья присягнувшие им войска.
В ромейской империи опять назревала гражданская война. Однако противостояния не получилось: знать Константинополя легко отреклась от Никифора Вотаниата в пользу Алексея Комнина, которого войско провозгласило василевсом.
Новый василевс столкнулся с ещё большими трудностями, нежели Вотаниат, в своё время захвативший трон у слабовольного Дуки. Казна Империи была пуста. Войска, не получавшие жалованье на протяжении двух лет, разбегались, сдавая крепости врагам и обнажая границы. Тут и там объявлялись самозванцы на трон из бывших полководцев, опиравшихся на жадные до грабежей наёмные отряды и толпы дезертиров. Государственный фиск[121] почти не работал, были нарушены торговля и снабжение Столицы продовольствием.
Алексей Комнин прежде всего обратился к восточным делам. Флот Империи сосредоточился у азиатского побережья. В тёмное время суток с кораблей высаживались на сушу легковооружённые воины и повсеместно нападали на сельджуков, затем сразу же возвращались обратно на корабли. Всю весну продолжались вылазки с флота и стычки с азиатами, которые мало-помалу стали отступать из приморских областей вглубь страны.
