Во дни усобиц - Олег Игоревич Яковлев
Талец осторожно, ползком выбрался на высокий курган. Как на ладони лежало перед ним поле предстоящего сражения.
Из-за холмов показались конники Уголана. Осыпая печенегов градом стрел, они не решались вступать в ближний бой. Талец гневно выругался. Говорил, убеждал вчера на совете – нет, по-своему умыслил упрямый угр, по привычке разбил свою рать на мелкие отряды-заступы, которые ударяли по кочевникам попеременно и не могли смять их наседавшую многочисленную толпу.
Вдали справа замелькали тяжёлые франкские доспехи немецких наёмников. Спесивый барон Карл вырядился на битву, как на турнир или военный смотр, начищенные доспехи его сверкали на солнце, отливали серебром, на круглом шеломе развевались красные и зелёные перья, он горделиво потрясал огромным мечом. Печенеги арканами сбрасывали рыцарей с коней, топтали их, беспомощно барахтавшихся, копытами, кололи, рубили. Барон Карл, хотя наверняка понимал всю отчаянность своего положения, бился бесстрашно и не терял присутствия духа. Но степняки наседали, позади барона и его людей смыкалась тугая петля из десятков яро орущих бешеных всадников.
Печенеги теснили войско угров на обоих крыльях. Талец нервно кусал губы.
– Может, пора? Перебьют всех наших, – советовал пожилой сотник в мохнатой шапке, с застарелым сабельным шрамом на смуглой впалой щеке.
– Ещё немного пождём. И помните: всем держаться вместе, воедино. Надоть расколоть их наполы, разметать. Поганые – они страшны первым натиском своим. А коли их рассечь, теряют силу, мечутся, топчутся, – наставлял Талец. – Ну, пора! Ступаем! За мной!
Он вскочил в седло и прямой рукой, сжимающей меч, дал знак к бою.
На белоснежной кобыле вынесся удатный молодец во главе засадного полка на широкий простор – лишь ветер свистел да зловеще поблескивал в деснице меч.
Удар получился яростным и стремительным. Печенеги не поняли, что стряслось: победа была, казалось, уже у них в руках, когда вдруг словно с небес слетел этот страшный всадник в русской дощатой броне.
Напрасно князьки и беки призывали воинов сражаться. Страх сковал печенежское войско, вот уже рассечён надвое смертоносным мечом лучший степной батыр, доселе непобедимый и грозный; падают под копыта белоснежного иноходца один за другим славные воины; рать рассыпается, истаивает, а за русским всадником несутся вослед угры с победным дребезжащим кликом:
– Элере! Батран![234] Элере!
Засадной полк прошил печенежский строй насквозь и развалил войско кочевников напополам. Остановив лошадь, Талец громовым голосом приказал развернуться и ударить вбок. Так, разламывая и круша ряды врага, прорвались они к обозам и юртам.
Барон Карл, потерявший коня, раненный в плечо, с трудом отражал усталой рукой удары кривых сабель. В мыслях он уже прощался с жизнью, когда вдруг неизвестно откуда явился рослый воин в высоком шишаке и с размаху отрубил уже занесённую над головой беспомощного барона вражью длань.
– Садись на конь, барон Карл! – крикнул ему знакомый голос.
Сильные руки помогли барону вскарабкаться в седло. Ошарашенный, изумлённый сидел Карл, весь в пыли и в крови – он узнал русса Димитрия, с которым вчера спорил на совете у королевича.
Тем временем Талец, оставив барона, мчался уже на другое крыло, где ещё кипел ожесточённый бой.
Вспыхивали ярким пламенем печенежские юрты и шатры, чёрный дым стлался над равниной, остатки разбитых орд бежали через Тимиш, многие тонули, вослед им неслись стрелы, летели метко брошенные сулицы. Усталые угры не преследовали врага, да и преследовать-то было почти некого, большинство печенегов либо пало в сече, либо было захвачено в полон.
У обозов и юрт раздавались крики и стенания. Угры волокли упиравшихся женщин, валили их наземь и прилюдно насиловали.
Тальцу навстречу попался сотник с сабельным шрамом, тот самый, с которым говорил он, лёжа в засаде на кургане. Он злобно смеялся и тащил за косы черноволосую молодую печенежинку. Та отчаянно отбивалась, вопила, вырывалась из цепких рук воина, тогда сотник повалил пленницу в густую траву и стал с яростью сдирать с неё рубаху и синие шёлковые шаровары.
Как дикие звери, радовались своей удаче победители.
«Дикари! Господи! Ничтоже человечьего!» – Талец закрыл лицо руками.
«А у нас на Руси?! Что, инако?! Да нет, то ж самое! – подумал он с горечью. – Нечему тут дивиться. Весь мир наш таков, всюду царят в нём зло да насилье».
Он подъехал к берегу реки, спешился, снял шелом и, зачерпнув воды, долго с жадностью и наслаждением пил.
– Русский воевода, ты спас мне жизнь! – К нему подошёл надменный барон Карл и с уважением подал руку. – Знай: сегодня ты приобрёл друга!
…К шатру Коломана в туче пыли подлетел высокий седобородый печенежский всадник. Круто осадив коня, он порывисто соскочил наземь.
Королевич сидел у входа в шатёр на резном стульчике. Печенег встал на колени, склонил голову и положил у его ног харалужную, подёрнутую синевой саблю с кровавым рубином на рукояти.
– Прими клятву на верность! Ты – мой господин, Коломан! Я, хан Кеген, теперь твой воин! Я и моё племя будем служить тебе и королю угров! Я сказал!
Несмотря на унижение, он был горд, этот хан Кеген. Даже побеждённый, сохранял хан своё достоинство.
Талец невольно сравнил его с тем угорским сотником и удивился своим мыслям: «Чепуха лезет в голову. Разве ж таких людей равнять мочно?»
Коломан взмахом руки подозвал епископа Купана.
– Крестить хана Кегена и его племя! – приказал он коротко и повернул голову к Тальцу.
– Возьми от меня за доблесть. – В руках королевича сверкнула золотая воеводская гривна. – Этой победой я обязан тебе.
Глава 54. Державные заботы
Над Эстергомом стояло жаркое марево, пот градом катился с потемневших от загара лиц. Авраамка укрывался от духоты в каменных палатах королевского замка и без устали скрипел гусиным пером – он переводил с греческого на латынь старые ромейские хроники.
Но надолго в покое его не оставляли: то вызывал к себе король Ласло, приставал с расспросами о Константинополе и о Руси, озабоченно хмурился, постукивая костяшками пальцев; то он принуждён был читать вслух священные книги Евангелия королеве Аделаиде и её дочерям, занятым вышиванием воздухов[235]; то герцогиня Фелиция приказывала ему разъяснить какое-нибудь вновь услышанное, незнакомое доселе мадьярское или славянское слово.
Крутился Авраамка, как белка в колесе, спешил из покоя в покой – всем был он нужен, и всем надо было угодить. Не допусти Господь впасть в немилость – начнут травить, распускать про него нелепые слухи и небылицы, вся гончая свора придворных набросится на него, готовая растерзать, как зайца на охоте.
Ещё того мало:
