Сергей Смирнов - Султан Юсуф и его крестоносцы
— А что же благородный Балиан, как он вытерпел вашу гордыню, мессир? — спросила Катарина.
— Балиан Ибелинский — человек проницательный, — невозмутимо ответил рыцарь Джон. — Он не стал тянуть мои жилы. Он попросту развел руками и сказал: «Господь с вами, Джон Фитц-Рауф. Королевства больше нет. Все клятвы исполнены. Все присяги превратились в дым. Теперь вы вольны поступать, как вам Бог на душу положит.» Потом он, правда, еще раз подошел ко мне и посоветовал поговорить с патриархом, пока тот не успел убраться из Святого Города. Но я отказался. — Рыцарь Джон вздохнул, потом с хитрым прищуром посмотрел на Добряка Анги и весело добавил: — Вы лучше пытайте не меня, а доблестного Ангерана де Буи. Его сами сарацины в награду за истинное благородство едва не силой выталкивали на волю. А он все равно остался в Иерусалиме… если не на положении узника, то по крайней мере — почетного заложника… за всех тех христиан, которые еще только собирались воевать с сарацинами.
Ангеран де Буи покраснел и потупился.
— Так почему же вы остались, мессир Ангеран? — шутливо полюбопытствовал сам Джон Фитц-Рауф. — Я до сих пор ума не приложу, как это вам удалось оказаться даже лучше меня.
Добряк Анги поднял глаза. Он виновато посмотрел на англичанина, а потом опасливо покосился в сторону монахини Катарины.
— Я тоже надеялся искупить все свои грехи, — тихо признался он. — И по этой причине мне очень хотелось остаться поближе к Гробу Господню.
Глава 12
О смертных грехах и безгрешной смерти
На другое утро, после трапезы, на которой сумасбродной монахини Катарины не было, Дьердь Фаркаши попросил рыцаря Джона уединиться с ним для разговора. Спустя час я оказался следующим, кто узнал добрые новости.
Оказалось, хозяин предложил Джону Фитц-Рауфу, а в его лице и всем благородным рыцарям, необыкновенную службу.
События, происшедшие в усадьбе, чудесным образом умиротворили враждовавших родственников. Оба после рассказов о гибели Иерусалимского королевства не сомкнули глаз и провели ночь в переговорах. Их итогом стало соглашение о том, что для хранения священной реликвии более не годятся мирские стены, а самое место ей — в монастырской ризнице, среди других реликвий.
Мужи благоразумно решили отправить частицу копья святого Лонгина в монастырь, некогда основанный на средства вдовы одного из Фаркаши, которая и осталась в нем настоятельницей вплоть до своей кончины. Неподалеку от монастыря сходились границы Венгерского королевства, Штирии и Австрийского герцогства. Оттуда было рукой подать до самой Вены, и, по слухам, именно в тех местах появлялся необычный странник огромного роста с внешностью и замашками короля. От его грозного окрика поджимали хвосты самые злые псы-волкодавы. На одном постоялом дворе ему приглянулся хозяйский конь, и он выложил за него цену табуна, а в одной харчевне заплатил за окорок, как за породистого жеребца. Когда же на него напала какая-то воровская шайка, ему хватило только раз махнуть своим мечом, как все они разбежались, наделав в штаны.
— Ни дать ни взять король Ричард, — уверенно предположил Джон Фитц-Рауф и от слухов, переданных ему Дьердем Фаркаши, перешел к делам более насущным. — Так вот, все складывается как нельзя лучше. Если только эти венгерские увальни не задумали какой хитрости… Хозяин говорит, что они с родственником долго рядились, кому и как сопровождать реликвию до монастыря, чтобы все вышло по-честному. Вдруг Бог надоумил его и указал на нас. Мы, мол, никому из Фаркаши родичами не приходимся и реликвия нам не нужна, а нужны, как всяким благородным дворянам, кони и оружие. Хозяин говорит, что убедил родича, хотя и пришлось попотеть. И вот он теперь предлагает нам ненадолго поступить к ним, обоим Фаркаши, на службу и доставить в монастырь и реликвию, и эту их буйную монахиню…
Тут рыцарь Джон слегка изменился в лице, и взгляд его словно провалился сквозь меня в какой-то глубокий колодец.
— Доверчивые венгры, ничего не скажешь, — заметил я, почувствовав какую-то неясную тревогу.
— С какой стороны на это посмотреть, — с хрипотцой в голосе заметил англичанин и прокашлялся; после этого его голос снова обрел твердость. — Половину из нас конями, оружием и провизией хозяин, а другую половину — его родич. Каждый из них выставляет еще по шесть своих воинов. Получается, что мы тут — вроде стенки между клетками и нужны для того, чтобы они не передрались в дороге. Исполним дело — можем идти на все четыре стороны. Вот и вся служба… Что скажешь, Дауд? Нам как будто по пути. Да и присягу мы вроде ничем не нарушим, если возьмемся за это дело.
— А что там за монастырь? — невольно спросил я, продолжая прислушиваться к своей тревоге.
— Женский, разумеется. Если верить хозяину, там не больше трех десятков монахинь, — ответил Джон Фитц-Рауф, словно желая развеять мои опасения, которые не скрылись от его взора. — Монастырь святой Марии Египетской.
— Той самой, что начинала блудницей, а потом прозрела, ушла в пустыню и много лет каялась в грехах? — напряг я свою память.
Рыцарь Джон нахмурил брови и кивнул:
— Той самой… Только Мария Египетская ушла в пустыню по своей воле, а если иную блудницу загонять туда силком, то… то, я думаю, ничего хорошего из этого не получится.
Я пристально посмотрел англичанину в глаза, но увидел в них только свое отражение и то, что сам я вовсе не христианский священник и рыцарь Джон Фитц-Рауф пришел ко мне не исповедываться.
— С дюжиной здешних забияк мы, конечно, справимся, — сказал я, — но как-то все слишком складно выходит. И Мария не какая-нибудь, а Египетская. И монастырь как раз по дороге. Как будто заманивает нас кто…
— На море мы тонули, голодать голодали. Должен же Бог нам когда-нибудь помочь в добром деле, — с досадой проговорил Джон Фитц-Рауф; на этот довод трудно было чем-то возразить, а тем более — на следующий: — И скажи мне, Дауд, каким еще честным способом можно приобрести оружие и коней?
Мы двинулись в путь на следующий день.
Утро было туманным, промозглым. Вокруг усадьбы стоял запах кисловатой гари. Неподалеку от ворот виднелся старый дуб. На его обломанной ветви сидела ворона и каркала во всю глотку.
— Не нравится мне эта тварь, — тихо заметил рус Иван, проходя мимо меня. — Что-то не по-нашему орет.
Я попросил лук. Птица поперхнулась и, не успел я прицелиться, как она тяжело замахала мокрыми крыльями и скрылась в тумане.
Перед отъездом рыцарь Джон спросил у хозяина, есть ли до монастыря, кроме прямой, какая-нибудь окольная, но не чересчур долгая и запутанная дорога. Дьердь Фаркаши сразу догадался, что мы все же опасаемся нападения со стороны людей «медведя» Бошо, и с воодушевлением рассказал о целой дюжине дорог. Мы потом выбрали одну почти наугад.
Двинулись мы в путь таким порядком: впереди пошел отряд Дьердя Фаркаши, за ним последовала повозка с реликвией, за реликвией потянулся совсем иного рода груз — повозка с монахиней Катариной. За ней шествовало войско рыцаря Джона, и наконец замыкали войско люди «медведя» Бошо.
Джон Фитц-Рауф добился того, чтобы никаких котелков и прочих тяжестей к монахине не приковывали и не привязывали.
— Сбежит, — вздыхал, провожая нас, Дьердь Фаркаши.
— Удерет, как заяц, — соглашался и «медведь» Бошо.
— У нас глаза есть, — отмахнулся рыцарь Джон.
— А ночью? — не мог успокоиться хозяин усадьбы.
Но у англичанина и на это был ответ:
— У нас есть Дауд, а он видит ночью, как кошка.
Лукавая монахиня умело воспользовалась тем, что у благородных рыцарей есть глаза и уши. Глаза она им вскоре так намозолила и так доняла всех, что рыцарь Джон наконец не выдержал и повелел поменять местами повозки. А было вот что: Катарина подняла задний полог своей повозки, села, как у открытого окна, и принялась искушать несчастных рыцарей всякими вопросами, намеками и колкими словечками. Дошло до того, что даже их кони как будто напились вина и стали идти по дороге вкривь и вкось.
Однако на другой день случилось такое событие, после которого Катарина уже и носа не высовывала, да и сам я до сих пор не могу вспоминать его без содрогания.
Мы объезжали стороной одно селение, когда рыцарь Вильям Лонгхед вдруг сошел с дороги и помчался галопом к жилью.
Даже если бы он не крикнул перед этим «Подождите меня!», мы все равно замерли бы на месте от удивления.
— Что за бес в него вселился?! — провожая его взглядом, с досадой и злостью пробормотал рыцарь Джон и велел всем отойти под покров леса.
Ждать долго не пришлось. Вскоре мы увидели не одного, а двух всадников. Ехали они не слишком торопливо. Наконец мы разглядели, кого прихватил с собой Вильям Лонгхед и удивились еще больше. С ним приближался священник, и был этот священник смертельно напуган.
