Михаил Ишков - Траян. Золотой рассвет

— Нет, мне достаточно этого бодрящего напитка. В Риме я опивался калдой.

Траян хлопнул. Вошел Зосима, налил гостю напиток.

— Хорош, — похвалил Децебал.

— Императорский, — ответил Траян.

Осушив фиал, Децебал встал. Поднялся и Траян.

— Я принимаю твои предложения. Насчет подвоха подумаю. Ты будешь извещен. Прости, но в Рим с посольством отправится мой брат.

— Не возражаю.

На том расстались.

Проводив гостя, Траян позвал Лонга.

— Садись Ларций, — пригласил он префекта и указал на кресло, в котором только что сидел Децебал. — Давай выпьем за победу. Пусть даже и над союзником. Ты, начиная с Анконы, здорово помог мне. Вот почему я решил откровенно поговорить с тобой. Прости, но я не могу отблагодарить тебя назначением в консулы на будущий год, не могу отдать под твое начало отдельный корпус. Это разрушит расклад сил в моем претории.

Ларций отвел взгляд в сторону.

— Я не претендую, государь.

Траян понимающе усмехнулся.

— Претендуешь. И правильно делаешь. Но давай воспользуемся философией.

Лонг удивленно глянул на императора скривился и, не справившись с обидой, воскликнул.

— Но почему, цезарь? И при чем здесь философия, демоны ее раздери!

Император рассмеялся.

— Вспомни Эвтерма.

Ларций возмутился еще сильнее.

— При чем здесь Эвтерм?! Меня с такой яростью попрекают этим рабом, будто я бросил его в бассейн на съедение муренам, как поступил изверг Поллион!* (сноска: Веллий Поллион, друг Августа, кормил провинившимися рабами хищных рыб в домашнем бассейне.)

— К сожалению, Ларций, случай с Эвтермом имеет прямое отношение к моим словам. Но прежде я хотел бы узнать, каким образом ты и твой отец сумели обзавестись такими смелыми, верными и разумными рабами?

Префект пожал плечами.

— Отец следовал наставлениям Сенеки.

— Ну, это был тот еще плут! — засмеялся Траян. — Кстати, мой земляк. Призывал жить в нищете, а сам подгребал и подгребал под себя сокровища.

— Ты не прав, божественный, — возразил Ларций. — Сенека всего — навсего утверждал, что богатство — вещь безразличная. Беден тот, кому все мало. Для добродетели богатство не помеха, как, впрочем, и нищета. Просто нужно научиться жить, обладая и богатством и прозябая в нищете. В его письмах об этом хорошо сказано. 24

— Я знаю это место. Он мне понравилось, но подгребать‑то он подгребал и не всегда добродетельно.

— В тот момент, когда ему пришлось вскрыть себе вены, он доказал, что верен добродетели. Его нельзя упрекнуть в лицемерии. Но, божественный, по какой причине ты вспомнил о Сенеке? Он давным — давно парится в Аиде.

— Ларций, ссылать философов, тем более подвергать их бичеванию в тот момент, когда верховная власть объявила силу «благожелательной» и «разумной», есть непростительная дерзость, вызов мне лично. По совести, как частное лицо я полностью согласен с тобой, что право господина наказывать своих рабов нерушимо. Трудность в том, что я не являюсь исключительно частным лицом. Куда в большей степени мне приходится олицетворять высшую силу, великий Рим. В чем, как ты считаешь, состоит главная обязанность подобной мощи?

— Откуда мне знать, цезарь. У тебя много обязанностей — и благодетельствовать подданным, и охранять границы, и хранить спокойствие. Мало ли…

— Размытость понятий, попытка сразу хвататься за сотню дел, желание повсюду успеть — это пороки, отличающие неумелого правителя, Ларций, а я не хочу быть неумелым. Я хочу быть лучшим. И умные люди — Плотина, Дион, Аполлодор, к сожалению, они все как на подбор, оказались философами, — объяснили мне, что главная и единственная обязанность государя, его, так сказать, профессиональный долг, заключается в улучшении нравов.

Лонг покрутил головой.

— Мне трудно понять тебя, царственный. При чем здесь нравы и обязанности государя? Конечно, в каком‑то смысле…

— Да ни в каком‑то смысле, Ларций! — Траян раздраженно перебил префекта. — А в самом что ни на есть прямом, самом практическом! Помнишь, я не раз упоминал, что хочу быть таким императором, какого бы сам себе желал, если бы был подданным?

— Да, конечно, — подтвердил Ларций.

— Тогда встает вопрос, какого принцепса может пожелать себе частное лицо, вояка Марк Ульпий Траян? Рохлю Клавдия, тирана Домициана, угрюмого Тиберия? Или такого, как Веспасиан, только без его неумеренной скупости и нетерпимости к философам. Если боги вручили мне этот народ, я должен знать, куда его вести, к какой цели, а какая иная цель, кроме совершенствования в добродетели способна принести благо народу. Всему народу, Ларций! Вся деятельность принцепса, конкретное, ежедневное исполнение им своих обязанностей, всегда в любой момент должна сводиться к постоянному, пусть и малозаметному улучшению нравов подданных. Иначе неизбежны провалы, кризисы, неудачи, гражданские войны, а чаще всего гибель правителя.

— Прости, государь, не понял!

Траян разгорячился.

— Это же проще простого! Каждое указание, каждое решение, каждый эдикт должен утверждать добродетель и способствовать тому, чтобы сегодня подданные были лучше чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня. Всякая серьезная политика может основываться только на этом принципе. Методы могут быть разными — например, победоносная война в Дакии, строительство потрясающих воображение сооружений в столице, забота о беспризорных детях, установление гармонии между обладающими властью органами, запрет на организацию тайных обществ, но в любом случае цель одна — улучшение нравов, а посему твой поступок в отношении Эвтерма выглядит вопиющим вызовом этому основополагающему принципу.

Хочу, чтобы ты понял меня правильно — следует отделять конкретного Марка Ульпия Траяна от человека с тем же именем, но получившего титул Отца отчества. Предпочтения этого частного Марка никак не могут сказываться на государственных делах. Разве я виноват, что в настоящий момент мудрость нашла прибежище в среде этих длиннобородых, разгуливающих в хламидах и жалком отрепье босяков, называющих себя философами? Что хромоногий Эпиктет диктует правила поведения бывшим консулам и членам сената?

Пусть даже он во многом прав, но мне, природному римлянину обидно, что кто‑то из гречишек первым нашел дорогу к тому, чему я вынужден следовать в своей деятельности? Разве моя вина в том, что империя огромна, и большинство народов в ней живут по своим законам, и единственное, чего они боятся, это сила, а силу олицетворяю я, и оттого, как я буду пользоваться этой силой — благожелательно и разумно или слепо и тиранически — зависит состояние дел в империи.

И в такой момент ты бросаешь вызов верховной власти, подвергаешь наказанию человека, явившегося ко мне с просьбой о помощи! Кстати, Эвтерм пришел хлопотать за других, в первую очередь за тебя, Ларций. Это дорогого стоит. Это очень повышает престиж философии Если я двину тебя по службе, горлопаны, демагоги и мошенники сразу поднимут вой — цезарь двуличен. Бойтесь цезаря, страшитесь победителя! Карьеристы, подхалимы, всякая мразь начнут требовать продвижения по службе только за то, что принимают пищу за одним столом со своими рабами.

У меня, Ларций, нет времени заниматься подобными вопросами.

Меня ждет Восток.

Рим, его граждане требуют от меня безопасности на границах, величия среди других народов и сытой жизни. Только при таком подходе подданные готовы улучшать свой нрав, да и то с очень большой неохотой. Так что не обессудь и удовлетворись моими подарками. Их у меня два. На выбор. За верную службу я хочу подарить тебе виллу в Путеолах. Сам я, как тебе известно, на виллах не живу, 25 но мне приятно одаривать друзей, тем более когда они это заслужили. Если ты по примеру своего Эвтерма заделался философом, и утверждаешь, что богатство — вещь безразличная, я не буду настаивать. Второе предложение менее роскошно, но… как бы выразиться поточнее, более человеколюбиво. Я готов отпустить тебя в Рим, чтобы ты успел на роды Волусии. Конечно, ты можешь понадобиться мне на переговорах, уж больно зверский у тебя вид, но если ты сделаешь выбор, тебя никто ни в чем не упрекнет. Придется задействовать Турбона. Этот рожей настоящий убийца и насильник.

— Цезарь, я хотел бы оказаться возле Волусии, когда придет ей время рожать. Прости, божественный!

Император неожиданно и очень разволновался.

— Не надо оправдываться, Ларций! Я на твоем месте тоже выбрал бы поездку в Рим, чтобы первым взять на руки такое крохотное, такое пискучее существо.

Он сделал паузу, потом признался.

— Если бы ты знал, с каким удовольствие я взял бы его на руки, объявил римским гражданином!..

Траян замолчал, повесил голову. Справившись с душевной болью, уже вполне властно договорил.