Борис Алмазов - Святой Илья из Мурома
— Да всё ей говорено! — по-стариковски посыпал слезами Истома. — Уж мать её и била, и в погреб сажала! Ничего не подействовало! Подавайте, мол, Вениамина, не то в погребе на косе удавлюсь!
— А ну веди её сюда! — крикнул Илья.
— Батюшка! Илья Иваныч!.. — завопил Истома, махая перед воеводою культей. — Не гневайся! Приворот это! Она не виноватая! Это не иначе как басурмане наворожили да опоили её чем-то... Не гневайся! Её пожалеть надо!
Илья бурей прошёл по дому. Вышиб ногой дверь в девичью, где при лучине пряли девушки шерсть.
— Все вон! — сказал он.
Никого рядом не стало, будто и не было, только поднялась с лавки, уронив прялку, белая, как скатерть, Дарьюшка.
— Ты что удумала? — срывающимся шёпотом сказал Илья. — Ты что?..
И, напоровшись на твёрдый взгляд синих Дарьюшкиных глаз, увидел в них взгляд и отца своего, и деда, коих ничто сломить и поколебать не могло.
— Ты… ты... — захрипел Илья. — Ты мать в гроб уложила! Ах ты!..
Дарьюшка вскинула подбородок с ямочкой, хотела, видать, что-то ответить. Но душная волна бешенства ослепила Илью. И он ударил её — зло, наотмашь, тыльной стороной ладони, как бил в лютой сечи врагов, валя их в беспамятстве наземь.
Без стона, как стрелой пронзённая, упала Дарьюшка. Илья, всё ещё в бешенстве, кинулся к ней, но тонкая струйка крови алой змейкой вытекла из уголка её удивлённо полуоткрытого рта...
* * *— Где я? — Илья очнулся во мраке, под низким сводом, едва освещаемым тусклым огоньком лампады.
— В печорах киевских... — глухо ответил, наклоняясь над ним, седобородый монах в куколе.
— А я тебя знаю! — сказал Илья. — Ты каликой ко мне в Карачаров приходил...
Монах не ответил. Подал питье в плошке, отёр мокрым рушником потное лицо Ильи. И богатырь опять забылся странным сном-полудрёмой. Монах отошёл к аналою, где было раскрыто Писание, и начал негромко вычитывать псалмы над болящим, бесноватым рабом Божиим Илией... А тот стонал и плакал в забытьи, виделись ему в бреду и отец покойный, и дед в светлых доспехах, побивающие каких-то всадников на конях, и кто-то громадный, огненноликий, направляющий их. Виделись странно разделяющиеся и сливающиеся в одно лица матери, жены и Дарьюшки, странно похожие и воплотившиеся в лике Богородицы. И себя видел Илья — маленьким, убегающим от всадника с арканом, с длинными, как у хазарина, косами и неподвижной клыкастой личиной, надвинутой на лицо... Он догонял Илью, душил арканом.
— Не дамся! Не дамся!.. — кричал Илья.
И, всё перекрывая, грому подобный пророкотал голос:
«Отыди, сатана! Се воин мой!» И увидел себя Илья в доспехе серебряном, но в клобуке монашьем, с пламенеющим крестом в руке вместо меча...
И увидел Дарьюшку, на полу лежащую, со струйкой крови в углу рта.
И закричал:
— Я убил! Я... Дите своё кровное... Я!..
И хохот огненноликого был ответом на крики Ильи.
Но странный голос, как раскат грома, произнёс:
«Прощается, чадо, тебе сей грех невольный, и разрешаются узы твои, ибо ты воин мой, меч веры Христовой...»
Илья очнулся. Ему было хорошо. Прекрасная музыка наполняла мрак, в котором роились, ещё не исчезнув, образы светлых видений. Он казался себе маленьким, лежащим в плетёной ивовой колыбели, то взлетающей к потолку, то плавно опускающейся к лавке, и материнская рука ласкала его...
— Я хочу здесь остаться! Тут нет времени... — сказал Илья дико прозвучавшим, отвыкшим от речи голосом.
— Рано! — ответили ему из темноты. — Всему свой срок и своя мера. Свой черёд и своё предназначение...
Молчаливые послушники подали ему чистую рубаху, порты и облачили в доспех, как для боя.
Задевая широкими плечами за стены, Илья вышел из узких ходов киевских пещер. Его ослепило солнце. Привыкнув к свету, резавшему глаза и светившему жёстко и неприятно, он увидел гридней конных, держащих в поводу Бурушку.
— Илья Иваныч, тебя князь зовёт.
Илья тяжело поднялся в седло, словно век на коне не сиживал и мотаясь, как тряпичный, в седле. Они долго ехали через весь город.
Смутно, словно во сне, вспоминал Илья дорогу ко княжьему терему. И даже князя самого. Смутно помнил и разговор их, и то, как, павши на колени, попросил он князя услать его куда-нибудь подальше от Киева. Помнил только ответ:
— Бери дружину от Белгорода и ступай на службу в Царьград, к императору Василию Второму, на срок, который он укажет.
И когда через несколько дней он выехал на Черниговскую дорогу, попался ему безумный слепой старик-нищий. В нём с трудом узнал Илья золотодела Иосифа. Старик сидел на земле и что-то чертил пальцем, улыбаясь своим мыслям. Его никто не дразнил и не донимал.
— Что ж это с ним? — услышал Илья разговор гридней. — Это ведь никак Иосиф? Богатейший среди ювелиров мастер.
— Умом повредился. Вовсе безумный стал, — ответил кто-то. — Внук у него единственный повесился.
— Вениамин, что ли?
— Он.
— Жалко! Мастер был изрядный. Вон у меня бляшки на поясе — его работа. Жалко...
Илья Муромец и дочь его
Ён ещё-то столу поляници повыспрашиватъ:«Ты скажи-mo, поляница, попроведай-ко,Ты коей земли да ты коёй Литвы,Тоби как мне паляницу именем назватьИ удалую звеличати по отечеству?»Говорила паляница таковы слова:«Ты удаленькой дородной добрый молодец,Ай ты славныя богатырь святорусьскии!Когда стал ты у меня да и выспрашивать,Я про то стану теби высказывать.Есть я родом из земли да из тальянскою,У меня есть родна матушка честна вдова,Да честна вдова она колачница,Колачи пекла да тым меня воспиталаА й до полного да ведь до возрасту;Тогда стала я иметь в плечах да силушку великую,Избирала мне-ка матушка добра коня,А й добра коня да богатырскаго,Й отпустила меня ехать на святую РусьПоискать соби да родна батюшка,Поотведать мне да роду племени.А й тут старый-то казак да Илья МуромецЁн скоренько соскочил да со белой груди,Брал-то ю за ручушки за белый,Брал за перстни за злачёный,Он здынул-то ю со матушки сырой земли,Становил-то он ю на резвы ножки,На резвы он ножки ставил сутротив себя,Целовал ю во у ста ён сахарнии,Называл ю соби дочерью любимою:«А когда я был во той земли во тальянскою,Три году служил у короля тальянскаго,Да я жил тогда дай у честной вдовы,У честной вдовы да й у колачницы,У ней спал я на кроватке на тесовоейДа на той перинке на пуховоей,У самой ли у ней на белой груди».Й оны сели на добрых коней да порозъехалисьДа по славну роздольииу чисту полю.Ещё старый-то казак да Илья МуромецПороздернул он свой шатёр белыи,Да он лёг-mo спать да й проклаждатисяА после бою он да после драки;А й как эта поляничища удалаяОна ехала роздольицем чистым полем,На кони она сидела, пороздумалась:«Хоть-то съездила на славну на святую Русь,Так я нажила себе посмех великии:Этот славный богатырь святорусьскииА й назвал тую мою матку..Мене назвал…Я поеду во роздольице в чисто полеДа убью-то я в поли богатыря,Не спущу этой посмешки на святую Русь,На святую Русь да и на белый свет».Ёна ехала роздольицем чистым полем,Насмотрела-то она да бел шатёр,Подъезжала-то она да ко белу шатру,Она била-то рогатиной звериноюА во этот-то во славный бел шатёр,Улетел-то шатёр белый с Ильи Муромца.Его добрый конь да богатырскийА он ржёт-то конь да й во всю голову,Бьёт ногамы в матушку в сыру землю;Илья Муромец он стоп там, не пробудитсяОт того от крепка сна от богатырскаго.Эта поляничища удалаяЁна бьёт его рогатиною звериною,Ёна бьёт его да по бедой груди,Ещё спит Илья да й не пробудитсяА от крепка сна от богатырскаго,Погодился у Ильи да крест на вороти,Крест на вороти да полтора пуда:Пробудился он звону от крестоваго,А й скинул-то свои да ясны очушки,Как над верхом-тым стоит ведь поляничища удалая,На добром кони на богатырскоем,Бьёт рогатиной звериной по белой груди.Тут скочил-то как Илья он на резвы ноги,А схватил как поляницу за желты кудриДа спустил ён поляницу на сыру землю,Да ступил ён поляницы на праву ногу,Да он дёрнул полянину за леву ногу,А он надвоё да ю порозорвал,А й рубил он полянииу по мелким кускам.Да садился-то Илья да на добра коня,Да он рыл-то ты кусочки по чисту полю,Да он нерву половинку-то кормил серым волкам,А другую половину чёрным воронам.А й тут поляници ёй славу поют,Славу поют век по веку.
Глава 8
