Всему своё время - Валерий Дмитриевич Поволяев
А гостиница-то, гостиница! Сплошь дорогой, поблескивающий шлифовкой камень, хрусталь и начищенная до блеска старая бронза, зеркала и тяжелые, много центнеров весящие люстры – все это вызывает ощущение прочности, уверенности, чувство силы, правоты жизни, внутреннее спокойствие, изгоняет всякие колебания, духовную слабость, даже физическую немощь.
Номер, в котором поселился Корнеев, был по-старомодному роскошен, просторен, мягок. Диван с дутыми пуфиками и валиками, широкая, с мягкой пружинной сеткой кровать, ковер на полу, в котором тонет шаг, матерчатый чистый абажур торшера, смягчающий резкость электрического света, тяжелые, с мягкими складками портьеры.
Чуть не подпрыгивая от прилива какого-то радостного ощущения, Володя – впрочем, здесь он для всех Владимир Николаевич, миссия его высока и почетна, да и сам он в этом мире много значит – кандидат наук, представитель ученой Сибири, – кинулся на диван – как был, прямо в пальто, замычал восторженно, веря и не веря в то, что он находится в Москве, в этом милом его сердцу городе, что на какую-то минуту можно вздохнуть свободно, забыть о всех напастях, заботах, свалившихся на него, о нефти, этой неприятно-пачухей вязкой жидкости, смахивающей цветом своим на крепкий кофе, причинившей столько хлопот и Сибири, и стране, и лично ему. Но с другой стороны, о «земляном масле» надо думать. Ведь если провалится идея сибирской нефти, если победят коровинцы, если возьмет верх профессор Татищев, значит, песенку свою Корнеев может считать спетой. Останется тогда только одно: переквалифицироваться в управдомы. По Остапу Бендеру.
Вздохнул глубоко: все в мире этом непрочно, зыбко, все перемешалось. Потер виски, переключил мысли на вечерние заботы. Днем он сегодня никуда не пойдет, будет готовиться к завтрашнему бою, а вечером пойдет обязательно в здешний ресторан. Сядет за уютный столик, закажет холодного шампанского со льдом (шампанское – это не пьянство, это не в счет, шампанское Корнеев любит, хотя и редко пьет), икры, фруктов, чего-нибудь вкусного и проведет дивный вечер, будет слушать музыку и наслаждаться жизнью.
До самого вечера он сортировал бумаги, графики, схемы, продумывал систему доказательств, которые будет противопоставлять татищевским доводам, – все получалось стройно и убедительно. От предчувствия драки у него во рту постоянно делалось сухо и почему-то сладко, и хотелось выпить чаю.
Вечером он тщательно оглядел свой костюм, проверяя, нет ли морщин, которые появляются на одежде после чемодана, нет ли пылинок-соринок, остался доволен. Из трех галстуков, взятых с собой, выбрал лучший, в верхний карман пиджака воткнул платок – под цвет галстука.
Рестораны всегда обладали и обладают притягательной силой: когда в них входишь, невольно думается, сколько здесь необычного, романтичного, отчего на душе бывает покойно и хорошо. Хорошо от звуков оркестра, глухого шарканья ног, звяканья посуды и тихого говора людей. Сокрыто в этом нечто тайное, непознанное, что вызывает истому и головокружение, и всегда ресторан перестает быть тайной, едва переступаешь его порог.
Народу в ресторане было немного: с улицы почти никого не пускали – то ли час для этого не подоспел, то ли в гостинице жили участники какого-то мероприятия или международного симпозиума, и ресторан был закрыт на спецобслуживание.
Тем не менее он заметил сидящих за укромным столиком, придвинутым к стене, трех броско одетых девушек, которые, судя по их вызывающе-нарядной легкомысленной внешности, никак не могли быть участницами симпозиума.
«Святая троица» окинула дружным испытующим взором сибирского ходока, переводя его внешние достоинства, костюмный лоск в рубли, и, судя по всему – Корнеев ощутил это совершенно материально, он даже почувствовал теплые уколы взглядов, – довольно высоко оценила его возможности. Корнеев с пренебрежительным видом прошел мимо. Пощелкал пальцами, остановившись у свободного столика. А где же официант? В окне поймал глазами светлые электрические мушки проносящихся машин. В следующий миг спиной, затылком почувствовал, что к нему приближается официант.
– К сожалению, этот столик занят, – раздался четкий, вежливо-металлический голос.
Откинув полу пиджака и запустив руку в карман, Корнеев нащупал там шуршащую бумажку, ухватил двумя пальцами, извлек на белый свет, протянул официанту.
– Изволь.
– Благодарю вас! – Официант, взяв деньги, махнул по поверхности стола белой, не гнущейся от крахмала салфеткой, стрельнул из-под черных широких бровей глазами. Взгляд у него был внимательный. Произнес:
– Тех, кто заказал этот стол, я пересажу в другое место. – Выдвинул один из стульев. – Тут вам будет удобно. И обзор хороший, и оркестр не так громко играет. Что будете заказывать? – официант извлек из кармана маленькую книжицу, застыл в ожидании.
– Чего? М-м-м, – Корнеев пощелкал пальцами. – Прежде всего бутылку шампанского. Брют есть?
– Надо узнать.
– Лучше всего бутылку брюта. Если нет, тогда сухое. Но ни в коем случае не сладкое или полусладкое. Это не шампанское, а компот.
– Попробую сделать брют. – Официант чувствовал клиента. Это была его профессия – чувствовать клиента, посмотрел выразительно на Корнеева.
– И лед обязательно. Шампанское безо льда – шипучий суп.
– У нас отменный пищевой лед.
– Икру еще запишите, две порции. Желательно зернистую.
Корнеев сделал заказ с размахом, «по-сибирски». «Кутить так кутить», – лихо усмехнулся он, затем, упершись локтями в стол, начал изучать окружающих. Народу и сейчас было немного, и непохоже, что публики здесь прибавится. А впрочем…
Он увлекся и не заметил опасности. Хотя опасность – это слишком преувеличенно, слишком громко сказано, просто к его столу подошел человек, которого он не любил. За желчный характер и злой язык, за постоянные шпильки, что тот подпускал, за стремление оригинальничать и в мыслях и в делах. Это был Сомов, тоже кандидат наук, практик и теоретик, живший когда-то в родных местах Корнеева, а теперь переехавший в Татарию, знаток нефти, астрономии, трав и вкусной здоровой пищи. Сомова называли «солдатом не в ногу». Все идут в ногу, а один солдат не в ногу. Таким всегда больше всех достается за нарушение строя, порядка, за помехи в движении.
Постоянные подзатыльники, тычки, как известно, и внешность человека формируют. Либо превращают его в забитое, вечно испуганное существо, у которого в глазах никогда не истаивает страх – и лик бывает соответственным, либо человек ощетинивается, становится колючим, как дикобраз, готов каждую минуту отражать нападки либо на кого-нибудь нападать.
«Солдат не в ногу» принадлежал ко второй категории людей. У Сомова было красное, продубленное многими ветрами лицо, из-за своей красноты казавшееся склеротическим, но оно не было склеротическим, густые, кое-где уже присыпанные солью волосы, стриженные коротко, ежом, и торчащие, как щетка, в разные стороны, голубые, в густой сетке прожилок глаза, постоянно хранящие грозное выражение, и хриплый коростелиный голос.
Одевался Сомов не в пример Корнееву кое-как. Вернее, он
