СТРАСТЬ РАЗРУШЕНИЯ - Лина Серебрякова
И Бакунина оставили в "покое".
…
Ни слова упрека не звучало в семье.
К старшему брату по-прежнему сохранялись любовь и уважение, не охлажденное годами молчания и разлуки. Все давно стали взрослыми, искушенными, вполне ощутившими разницу между мечтами и действительностью. Уходили навеки участники молодых споров, шумело подрастающее поколение, его-то личность дяди Миши ничуть не занимала, зато само присутствие его в крепости казалось чем-то необыкновенным.
Наконец, офицер от графа Орлова известил семейство, что милостью Государя родным разрешено свидание с заключенным Михаилом Бакуниным.
Поехали, конечно, Татьяна-Титания и Николай, нынешняя опора семейства.
Александру Михайловичу, восьмидесятипятилетнему старику и просидевшей возле него сорок лет супруге затруднительно было бы сие путешествие в северную столицу, несмотря на недавно построенную, прямую, как стрелка, железную дорогу.
Молодых и загорелых брата и сестру (Татьяне было тридцать пять лет, Николаю минуло тридцать) ввели в обширную залу в квартире коменданта крепости Ивана Александровича Набокова. Это был добрый и заботливый человек, считавший заключенных своими подопечными, почти детьми. Он предложил приехавшим чаю и нехотя ознакомил с правилами общения с заключенным: общаться только на русском языке, не говорить о политике, о высокопоставленных особах, передавать и принимать письма, за исключением тех, что прошли через руки местной канцелярии, и, разумеется, невозможны любые колющие и режущие предметы, пояса и веревки.
— Увы, — развел руками сей добрый человек. — Служба.
Наконец, за дверью послышались тяжелые шаги.
— Мишель!
Все обнялись. Одиннадцать лет! Мишель выглядел бледным, отяжелевшим, передних зубов не было. Два из них выпали из кровоточащих десен уже здесь, накануне. Но он не выглядел ни грустным, ни отчаявшимся.
— Во-первых, друзья мои, нужны книги, много книг, тетради, принадлежности для письма, — распорядился он после объятий и поцелуев.
— Извините, Михаил Александрович, что вы собираетесь писать? — насторожился Набоков.
— Письма родным, Иван Александрович.
— Но и только. Читать вам можно, но писать ни в коем случае. Разрешено получать газету «Санкт-Петербургские ведомости». Пейте чай. Какое варенье вам нравится? Супруга припасет к следующему разу. Говорите, общайтесь, господа.
Они говорили долго-долго. Татьяна со сдержанной улыбкой, лаская брата темно-голубым взглядом, предложила поместить к нему в камеру клетку с канарейкой.
— И веселье, и заботушка тебе, Мишель. Согласен? Но, главное, — она повернулась к коменданту, — свежие овощи, домашнюю буженину, зелень из премухинских теплиц, еловый отвар. Это дозволяется, господин Набоков?
— Весьма умеренно, госпожа Бакунина. В камере нет ледника.
— Ах, как жаль! Как часто дозволены свидания?
— Один раз в два месяца.
Они ушли.
— Мишель будет возвращен в семью, — с убеждением произнес Николай. — Старший брат — краеугольный камень дома, без которого вся семья расползлась во все стороны.
Потянулись дни. Потянулось или остановилось время. Санкт-Петербургские ведомости, книги. Новый поэт Некрасов.
Буря бы грянула, что ли?
Чаша с краями полна.
В Лондоне Герцен вновь печатает благородно-прощальную статью о доблестном рыцаре Бакунине, борце за свободу, которого вновь скрыли тяжелые каменные своды каземата. В Петербурге, сам опальный, Тургенев составляет для него библиотеку. Беспокоится и папенька.
— Дорогой наш сын, для ободрения духа займись переводами, это освежит твою умственную жизнь, — советует ему в письме престарелый Александр Михайлович.
Ему ли, верноподданейшему родовому дворянину, присягавшему трем царям русским, дожить до такой крайности! О, предчувствие, предчувствие полувековой давности, ведь как сбылось, как поразило все семейство!
— Вы хотите, батюшка, чтобы я занялся переводами, — отвечал непокорный сын. — Я не думаю, чтобы это было возможно, во мне умер всякий нерв деятельности, всякая охота к предприятиям, охота к жизни.
Ведь переписка шла через канцелярию, нельзя было и намекнуть на жажду деятельности.
Год, другой. В душной камере, неподвижный, почти без прогулок, Бакунин полнеет, набирает вес. По ночам больно схватывает сердце, не в порядке печень, десны кровоточат, зубы во рту можно раскачивать пальцами.
Распоряжением Набокова ему поступают овощи, домашние обеды. Здоровье крепнет, но действия, действия не хватает всегда заряженному на скорость Мишелю.
Через два года умер Иван Александрович Набоков, завещая заботу об арестантах преемнику генералу Мандерштерну. Пока тело усопшего стояло у него в квартире, кто-то от Бакуниных проник в дом, чтобы поклониться ему и поцеловать руку.
… Михаил Бакунин вскочил и забегал по камере. В газете объявлено о войне на Балканах против Османской Империи.
— Он поверил! — Михаил чуть не драл на себе волосы. — Он осмелился!
…
Екатерина (Катрин) Муравьева, жена Генерал-Губернатора, была отзывчивой и веселой женщиной. В особенности, летом, когда зелень радовала ее глаза, столь чувствительные к яркой белизне долгих сибирских снегов. Поэтому и настояла сопровождать мужа в дальний путь на Камчатку.
— Как ваши декабристки, — привела последний довод.
Муравьев согласился. Накануне она пожалела купца Мангазеева и его клику, заступилась перед мужем, на что он, махнув рукой, поручил «жаление» Корсакову, которого оставлял в Иркутске. В составе огромной и тяжкой конной, тележной, военной, с пушками, экспедиции выехали и командиры Петропавловских укреплений на Камчатке, Василий Завойко и князья братья Максутовы.
Весь первый день Екатерина молодцом провела в седле. А на утро не могла пошевелиться.
— Ах, ах, мне нужен отдых, Nicolas! Хоть на два дня!
Не тут-то было. Остановить такой отряд, и ради чего? Или она садится в седло, или отдыхает под присмотром солдата, который проводит ее домой. Чуть не плача, Екатерина уместилась на коня. О, чудо! К середине дня она вновь стала легкой, быстрой и полностью здоровой.
— Так и бывает в кавалерии. Лошадки живые, вылечат, — Василий Завойко потрепал ее коня по шее.
… Снежная вершина вулкана Авачи смотрела на город, море светилось, по каменистым береговым обрывам лазали вновь прибывшие.
— Удобнее Авачинской бухты в мире нет. Стоит англичанам разыграть умышленный двухнедельный разрыв отношений, чтобы завладеть ею, а потом заключить мир — Авачинской бухты нам не отдадут.
Они стояли на высоте берега с картой, намечая расположение укреплений.
— Вырубить гнезда для пушек, нарастить брустверы. Оборону выстраиваем полукругом с перекрестным огнем.
Завойко показал рукой направления.
— На молу четыре батареи. Сигнальный мыс не прикрыт.
Работа закипела. Весь город, осознав опасность, трудился, не покладая рук, сутками. Даже подростки, Афанасий Котчев, к примеру, занимался укладкой стенок.
…
… На палубе двухмачтового парусника «Байкал» стояли капитан Геннадий Невельской и помощник капитана, молоденький офицер.
— Ах, Геннадий Васильевич, я как в чаду! Гавайи, Гавайи…
— А-а, понимаю.
— Как же! Груди открыты, юбчонки из травы. А ночи! Наши бабы ханжи против них, не дают жарких утех.
Невельской снисходительно усмехнулся.
— Пока я беседовал с королем Камеамеа Третьим, вы… ну, дело молодое. А знаешь ли, этот король не жалует
