Август Цесарец - Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы
— Я не умру, я хочу жить!
«Жить!» Это слово разнеслось протяжно, как вопль, а в караулке кто-то зевнул туза, что вызвало дружный смех.
— И должны жить! Это ваш долг! — шепчет Юришич, не отрываясь глядя на него, как на сфинкса, который вдруг ожил, чтобы криком оповестить о вечном инстинкте самосохранения, присущем даже самому разнесчастному человеку. Радует его этот крик Мутавца. Вся его собственная борьба против Рашулы представляется бессмысленной, потому что не эта ли жажда жизни и страх перед смертью есть главное оружие борьбы для Мутавца? Он добился, чего хотел. Он положил руку Мутавцу на плечо и повторил свое предложение о переселении. Но Мутавац высвободился, слизнул кровь, окрасившую бледные губы, снова съежился на козлах и замолчал, как будто опять на него обрушилось прежнее проклятие. Только взгляд устремился куда-то далеко, выше крыш, в небо, словно в поисках отклика на свой зов.
— Тихо, господа, что это опять? — забеспокоился проходивший мимо охранник, который конвоировал Дроба после допроса. Задержавшись немного в здании тюрьмы, он возвращался во двор.
— Мутавац исповедуется, — с издевкой сказал Мачек.
— Вам самому пора исповедаться! — возмутился Юришич. — Впрочем, нет! Лучше вам помолчать, как молчит Мутавац, тогда кто-нибудь, пожалуй, мог бы вам поверить.
— Разумеется, быть, как Мутавац, вот смысл жизни!
— Смысл! А ваша жизнь имеет смысл? Патриот и спекулянт, напяливший личину честного человека, а на самом деле? Да, да, короче — журналист. А вы, как мне кажется, были даже юристом?
— Юрист, это значит, что я логично мыслю.
— Логично для Пайзла и Рашулы. Зная вас, мне все становится яснее в этой стране: разваливают ее легионы юристов вашего пошиба!
— Вы спасете ее, так же как и его! — Мачек показал на Мутавца.
— Вы будете играть или нет? — разозлился Ликотич.
— Панихиду по нему живому не буду служить, как это делали вы! — отпарировал Юришич. Взгляд его задержался на Розенкранце. Как только Юришич и Мачек затеяли перебранку, тот встал и намеревался уже шмыгнуть за угол, но остановился, состроив такую гримасу и сделав такое движение рукой, как будто он душит кого-то невидимого. Еще по-настоящему не осознав, что происходит, Юришич вздрогнул: по двору разнесся пронзительный вопль, от которого стало жутко. Юришичу почудилось, что небо стало еще белее, а двор шире.
Устроившись под окнами комнаты для свиданий, Рашула приготовился подслушивать, вскоре до него донеслись приглушенные крики из коридора. Он пробрался на лестницу, чтобы быть поближе, и таким образом оказался свидетелем сцены, разыгравшейся между Петковичем и Пайзлом. Заметив, что Петкович возвращается, он спрятался, но ненадолго.
Внезапная мысль осенила его: здесь, на лестнице, где их никто не увидит и не услышит, дождаться Петковича, который сейчас напал на Пайзла. Что, если его науськать на родственничка? Месть могла бы оказаться восхитительной, только захочет ли Петкович спокойно его выслушать после всего, что сегодня случилось? Будь что будет, на обвинения сумасшедших не обращают внимания, а тот случай с Мутавцем все-таки доказательство, что податливый мозг безумного Петковича воспринял кое-что из того, на что он ему утром намекал. Пожалуй, можно попробовать еще разок! Куй железо, пока горячо!
К действию побуждало и то обстоятельство, что Петкович задержался на лестнице. Но по лестнице идет еще кто-то. Доносятся голоса охранника и балбеса Дроба. Рашула уже отказывается от своего намерения, но по звукам шагов ясно, что эти двое поднимаются на третий этаж. В тот же момент Петкович пошел по лестнице вниз, значит, обстоятельства складываются как нельзя лучше для Рашулы. У поворота лестницы, в отдалении от выхода он дождался его и вполголоса проговорил:
— Ну как, я был прав, приходила Елена? Никто, кроме меня, не пожелал вам сказать об этом!
Испуганный Петкович хотел прошмыгнуть мимо, но остановился. В полутьме перед ним белесым пятном выступило расплывшееся бледное лицо, потом их стало много. Что им от него надо? Все эти лица в один голос говорят об Елене. Есть ли у кого из них сестра, хотя бы одна сестра, и знают ли они, что означает, когда человек перед дальней дорогой, может быть, перед смертью хочет проститься с сестрой, а она отказывается или ей не позволяют?
— Она была здесь, а теперь где она?
— Это знает доктор Пайзл! — со злорадством встретил вопрос Рашула. — Она бы не ушла, если бы ее не принудил Пайзл — он вас ненавидит. Он бесчестный человек!
— Неправда! — возразил Петкович, но сам вдруг затих, словно задумался о чем-то. — Она бы не ушла, если бы не дети.
— Да, конечно, дети. Но ведь именно Пайзл категорически запретил ей дожидаться вас. Так он постоянно поступает! По его совету все ваши прошения судья выбрасывает в корзину.
— В корзину? — задрожал Петкович и тут же глухо рассмеялся. — Все летит в корзину, даже сама дворцовая канцелярия!
— Вы меня не поняли! Пайзл это делает потому, что хочет вашей смерти! Было бы справедливо, если бы не вы, а он умер. Вместо того чтобы прощать, вам бы его следовало топором по голове. Топор во дворе, возле дров!
Неожиданно Рашула отступил, но причиной был не Петкович — тот, будто ничего не понимая, оставался невозмутимым, — а шаги, которые опять послышались на лестнице. Заподозрив, что это возвращается охранник, Рашула, с неохотой оставляя Петковича, на цыпочках спустился к выходу.
Действительно, это был охранник; ничего не замечая, он ворчал, что Бурмут куда-то подевался.
— Он скоро придет, — промямлил Рашула и тут же услышал крик Мутавца, но не понял, о чем он кричал и почему. Пойти, что ли, туда? Он заглянул в тюремный корпус. Медленно и осторожно, как будто спускается в пропасть, Петкович сходит по ступеням. Рашула отступил от входа, в дверях появляется Петкович, осматривается, явно чего-то опасаясь. Рашула не решился на этот раз приставать к нему, все, что надо, он уже сказал.
Петкович только что видел несколько лиц, лица говорили об Елене, а потом вдруг о смерти его и Пайзла. Но вдруг эти лица лопнули, как мыльные пузыри, и осталось только одно, ненавистное и страшное, знакомое лицо палача. Почему этот палач вдруг убежал, а теперь снова шпионит за ним, вот он смотрит на него из-за угла. Был тут и его помощник — тот, что ведет жертву на казнь, — и ушел, может, и он где-то тут прячется? «Засада, засада!» — нашептывает ему страх. А взгляд его упал на веревку возле водопроводной колонки, тут же крюк, довольно большой, подумал он. Неужели его здесь хотят повесить? Сейчас, еще до прибытия ответа от императора? А может, прибыл уже? В таком случае веревка означает его смерть. Смерть, шепчет он про себя, разве это справедливо?
Он подходит к веревке, осторожно щупает ее, словно боится, как бы она не ожила у него под руками. Это всего-навсего бельевая веревка, закрадывается в его душу мысль; он улыбается и с облегчением оглядывается вокруг. Незаметно, крадучись, к нему со спины подбирается Рашула. От его внимания не ускользнула перепалка между Мачеком и Юришичем из-за Мутавца. Это интересно, но прежде чем подойти к ним, ему надо покончить с Петковичем, покрепче вдолбить ему в голову свою мысль. Его улыбка внушает надежду и тревожит одновременно.
— Пайзла, сказал я, топором надо, он виноват, а топор вон там, у дров.
Шепот оборвался, потому что Петкович, потеряв нить своих размышлений, обернулся так резко, что сам, должно быть, испугался такой стремительности.
— Каким топором? — Это ему палач говорит! А там виселица! И топор где-то поблизости! Ему кажется, что топор уже в руках палача, инстинкт самозащиты заставил его вытянуть руки. Коснувшись чего-то мягкого, он судорожно вцепился в горло Рашулы. Тишину разорвал ужасающий вопль.
Первым это увидел Розенкранц, который, избегая ссоры, оказался поблизости; о, чтоб он его задушил. Розенкранц закипел от злости, как будто сам схватил Рашулу за горло. Затем Майдак, который сидел на дровах, а за ним и другие обернулись на крик. Все кинулись к месту происшествия, а впереди всех — Ликотич. Подоспел вовремя и, прежде чем Рашула последним усилием вырвался, навалился сзади на Петковича. Делая вид, что помогает Рашуле, Ликотич так рванул Петковича, что окончательно разодрал ему на груди рубашку, которая уже изрядно пострадала в схватке: сыпи нет, сыпи нет! Как рукой сняло мучившие его целый день опасения; последнее возможное сходство между ним и сумасшедшим оказалось несуществующим! Удовлетворение столь велико, что он, каким бы молчальником ни был, не мог удержаться, чтобы не поделиться с первым же, кто случайно оказался рядом, а это был Майдак!
— Нет сыпи, представляете!
Тем временем сбежались охранники, и даже сам начальник тюрьмы прибежал, весь запыхавшийся, растрепанный: что опять?
Что? Все говорят разное! Рашула — что стоял у входа, а Петкович вышел и напал на него без всякой причины. Юришич — что Рашула наверняка опять сам спровоцировал Петковича, так как здесь идет речь об убийстве, господин начальник, о подлом, диком убийстве невинного Мутавца руками сумасшедшего! Майдак подтверждает, слышал, говорит, что-то о топоре. Мачек только усмехается. Розенкранц неестественно дрожит, волнуется. Не отвечает Юришичу, который ссылается на него; только машет руками, как будто ловит ускользающие слова. Наконец успокоился: Hier muss man wahnsinnig werden![79] — говорит, состроив гримасу, точно он тоже рехнулся. Охранник, который возвращался из тюремного корпуса, припоминает, что слышал на лестнице какой-то разговор (топор — не о нем ли шла речь? — подумал он) между Петковичем и Рашулой. Но Петкович мог говорить сам с собой, потому что еще раньше он видел его в коридоре в очень возбужденном состоянии. А спустившись вниз, действительно застал у входа Рашулу, но тот был один и совершенно спокоен.
