Карен Харпер - Наставница королевы
— Королева сообщит мне об этом через своего гонца.
— Как она может отсылать тебя отсюда?! О чем она только думает? А ты уверен, что это не было шуткой или пустой угрозой?
— Вряд ли. Я проклинаю тот день, когда научил ее скакать верхом. Нынче утром королева Елизавета снова отправилась на конную прогулку с этим типом, без охраны, а значит без свидетелей. Я сказал ее величеству, что это рискованно, не менее рискованно, чем марать свою репутацию, проливая на Дадли щедроты без меры. Например, право беспошлинно вывозить шерсть. Вот ведь черт! Ради него она забывает не только о благопристойности, но и об английских законах!
— Чума на него! — вырвалось у меня, я даже не успела зажать рот рукой.
В последнее время Лондон охватила эпидемия оспы — ужасной болезни, которая уносила жизнь каждого четвертого заболевшего, а внешность остальных безжалостно уродовала. Оспа стала одной из причин, по которым королевский двор переехал подальше от Лондона.
— Нет, я не желаю никому заболеть оспой, даже Дадли, — пробормотала я, качая головой. — Однако что же нам-то делать?
— Тебе надо еще раз поговорить с Елизаветой. Я знаю, ты уже пробовала, но это слишком важно. А ты, как никто другой, всегда умела не только успокоить ее, но и укорить. Не сомневаюсь, что бедняга Сесил места себе не находит в Шотландии. Мне рассказывали, что он пытался уговорить Тайный совет назначить Дадли послом при каком-нибудь иностранном дворе, но «кто-то» вычеркнул имя Дадли из списка. А мне Сесил не раз говорил, что Роберту Дадли гораздо лучше будет в раю, нежели здесь.
— Бедняга Сесил, его так ловко отослали вести переговоры с шотландцами, а продлятся эти переговоры Бог знает сколько времени. Он, теперь ты, а потом и до меня очередь дойдет. Но ты прав, дорогой мой господин. Недостаточно только хмуриться да сетовать. Конечно, мне понадобится время, но я заставлю Елизавету образумиться. Клянусь райскими вратами, наша блистательная королева уже успела позабыть свои злоключения с Сеймуром!
Наши взгляды встретились. Джон снова заговорил:
— Свобода и власть, в которых ей так долго отказывали, опьянили ее. А тут еще эта болейновская кровь…
— Уж скорее тюдоровская — это Тюдорам всегда было свойственно желать того, что уже принадлежит другим. Когда что-либо останавливало отца Елизаветы, который имел множество любовниц и не обращал внимания, замужем они или нет? Этот мир несправедлив, ибо то, что позволено мужчине, для женщины запретно. И все же так заведено.
— Да кто из королев когда-нибудь правил самостоятельно? Елизавете необходим супруг, только не такой.
Джон повел меня вдоль стены к выходу, вывел в коридор. Там обнимались юные парочки, опираясь на панели или же друг на друга. Я начала было говорить Джону, что пренебрежение Елизаветы приличиями в последнее время сделалось совершенно нестерпимым, однако он лишь выругался себе под нос, притянул меня к себе и стал жадно целовать.
Едва почувствовав вкус его губ и ощутив тепло его тела, я, как всегда, унеслась далеко-далеко. Да, как мне было не понять Елизавету, не понять ее безоглядного стремления к человеку, столь горячо любимому, что ради него можно наплевать на всякую осторожность (Господи, хоть бы только не на всю Англию!).
В тот вечер, как обычно, после танцев и карточной игры, после долгого веселья, Елизавета позволила Роберту проводить ее до приемной комнаты, а затем и во внутренний покой, до самой двери опочивальни. Там она неизменно желала ему доброй ночи, потом входила в опочивальню со мной и несколькими фрейлинами, которые переодевали ее ко сну. Но сегодня за ней шла я одна, ибо всех остальных королева отослала еще около часа назад, когда сидела с Робертом у окна, купаясь в лунном свете, хихикая и перешептываясь.
Если бы я сейчас оказалась с ней наедине, то, как мне казалось, было бы самое время побеседовать серьезно. Елизавета, верно, ожидает моего возмущения из-за того, что она отослала Джона, а я вместо этого сказала бы, что ей не следует приближать к себе Роберта.
Мне было пятьдесят три года, и мои глаза видели уже не так хорошо, как прежде, но слух у меня пока что был отменный и их жаркий шепот я слышала вполне отчетливо.
— Бесс, сладенькая моя, позволь мне сегодня уложить тебя в постель, — говорил Роберт ласковым голосом. — Кэт никому не скажет.
Я прикусила язык, чтобы не сделать ему выговор.
— Неужели мой распорядитель конюшен хочет распоряжаться также и моим сердцем? — парировала Елизавета, ловко уклоняясь от прямого ответа.
— Я хочу распоряжаться как твоим сердцем, так и твоим прекрасным телом! Я люблю, я боготворю тебя, тебя одну! Будь я простым пастухом, а ты коровницей, и живи мы в деревне — нам можно было бы любить друг друга всю жизнь, ни от кого не прячась.
Я подняла глаза к небу. «Какие красивые слова (а лицо у Роберта еще красивее)», — ворчала я про себя; Роберт тем временем поднес к губам руку королевы. Я знала, что он владеет искусством обольщения, хотя старательно избегает фрейлин. Не успев поднести к губам кисть ее величества, чтобы поцеловать, как положено, тыльную сторону, Роберт ловко повернул ее к себе ладонью и стал жарко лобзать, надеясь воспламенить в Елизавете страсть. Должно быть, негодяй знал, как на нее это действует. Когда мы готовили Елизавету ко сну после расставания с Дадли, она всякий раз витала мыслями где-то далеко, глядя перед собой мечтательным взором — несомненно, ей бы хотелось, чтобы Робин помог ей снять одежды, уложил ее в постель и так далее.
Сегодня же, к моему величайшему удивлению, не обращая внимания на двух телохранителей, каменными изваяниями застывших у дверей, Елизавета сказала:
— Любимый мой деревенский пастушок, можешь поцеловать свою коровницу на сон грядущий внутри опочивальни.
Роберт пожирал ее глазами — можно было подумать, что она наградила его новыми привилегиями. Не далее как на прошлой неделе Елизавета подарила ему дом в Кью, недалеко от Ричмондского дворца, увеличив при этом жалованье, не говоря уже о том, что еще раньше Дадли стал кавалером ордена Подвязки. Этому — всему этому! — необходимо было положить конец. Да как она может рисковать всем, на что так долго надеялась, ради чего столько выстрадала? А мы с Джоном? Чего только мы не натерпелись ради нее!
Когда Елизавета и Роберт проскользнули в опочивальню и (подумать только!) попытались закрыть передо мной дверь, я просунула ногу и протолкалась внутрь.
— Я не допущу, чтобы королеве никто не прислуживал, — заявила я и рванулась к ложу так решительно, что они не осмелились двинуться за мной.
Роберт нахмурился, но Елизавета уже зашла так далеко, что просто перестала обращать на меня внимание. Позабыв обо всем на свете, она устремилась по гибельному пути и…
Дадли навис над ней, заключил ее в объятия, и они стали жарко целоваться. Я старалась не смотреть в их сторону, но меня потрясла их неистовая страсть. Обычно мы с Джоном именно так и целовались, и я каждый раз таяла в его объятьях, мне хотелось, чтобы он овладел мной тут же — хоть на траве, хоть на полу, где угодно.
— Я обожаю тебя, тебя одну! — снова сказал королеве Роберт; он явно пел ей эту песню не в первый раз.
Мне подумалось, что только таким образом он мог отказываться от своей жены, прямо не говоря об этом. Мне хотелось крикнуть Дадли, чтобы он отпустил королеву и убирался отсюда — пусть возвращается к своей Эми. Я припомнила то, чему была свидетельницей: утреннюю возню, которую затевал Том Сеймур, когда врывался в спальню Елизаветы, дразнил и щекотал ее — и то, как строго выговаривали мне за это позднее, и то, во что это вылилось для нас обеих.
Я нарочно громко откинула и снова захлопнула крышку сундука, стоявшего в изножье ложа — бум-м, ба-бах! Они оба вздрогнули и посмотрели на меня так, будто я выпалила из мушкета. Елизавета, хоть и погруженная в сладкие мечты, бросила на меня сердитый взгляд, но все же сказала:
— А теперь, пожалуй, ступай до утра, Робин. На рассвете мы отправимся кататься верхом.
— Я нынче ночью глаз не сомкну, все буду думать о тебе, — хрипло прошептал он, снова целуя ее ладонь жадными устами.
Роберт ушел, а Елизавета прислонилась к двери и вздохнула.
— Одно дело, — сказала я, снова открывая сундук и извлекая из него ночную рубашку, — кататься вдвоем, но вот оставаться вдвоем в опочивальне…
— Я тебе сто раз говорила — я ему верю.
— А вы уверены, что другие правильно вас поймут и не запятнают репутацию, которую вы много лет восстанавливали после удара, нанесенного Сеймуром?
— Тогда все было по-другому. — Елизавета подошла и повернулась ко мне спиной, чтобы я могла расшнуровать ее корсет.
— Ну, конечно. Того женатого повесу звали Томом, а этого Робином.
Она резко обернулась лицом ко мне, уперла руки в бока, а в глазах, совсем недавно таких мечтательных, зажглись яростные «тюдоровские» огоньки. Сделавшись королевой, Елизавета стала обнаруживать такие черты, которых я прежде не замечала. Даже Роберт как-то сказал, что она способна в один миг из богини превратиться в базарную торговку и ругаться, как матрос, — подобно Томасу Сеймуру и своему царственному отцу.
