Карен Харпер - Наставница королевы

— Вроде Сесила и Джона, — перебила она меня. — Но и Робина тоже.

— Быть может, вам следует пригласить ко двору его жену, чтобы окружающие поменьше болтали? — сказала я, набравшись смелости.

Елизавета снова вздохнула и отпустила мою руку.

— Ей больше нравится в деревне. Да к тому же она хворает.

Я затаила дыхание. Мои мысли понеслись вскачь.

— Чем хворает? У нее что-то серьезное?

— Да вроде бы нет. По крайней мере, мы на это надеемся. Кэт, давай преклоним колена и помолимся о том, чтобы торжественная процессия и коронация прошли успешно.

«И за здоровье Эми Дадли», — добавила я мысленно, опускаясь на жесткие и холодные плиты рядом с Елизаветой. Много лет подряд Елизавета клялась мне, что никогда не выйдет замуж, — так можно ли ей любить Робина, коль тот уже женат? А случись что с Эми — сочтут ли тогда Тайный совет и народ его достойным претендентом на ее руку? Его семью по-прежнему не любили из-за дерзости, с какой Дадли присвоили себе титул герцогов Нортумберлендских, — впервые люди низкого происхождения стали обладателями герцогского титула, пусть эта честь и умерла вместе с отцом Роберта.

Мысли мои летели, обгоняя слова молитв, которые шептала Елизавета. В душе я хорошо знала, что ее отнюдь не привлекает мысль о браке, да и Англия после испанца Филиппа без восторга примет нового иноземного короля. Тем не менее и Сесил, и весь Тайный совет уже настойчиво просили Елизавету рассмотреть кандидатуры претендентов на ее руку из числа царствующих особ.

— Боже милосердный, — шептала она, стоя рядом со мной, — спаси и защити народ мой и королевство, когда увенчают меня короной отца моего… и матери моей.

Она долго молилась шепотом. У меня затекли колени, но сердце часто билось от любви к моей королеве и от гордости за нее. Согласно распоряжению Елизаветы, Джон готовил ей богато украшенную парадную корону, которую Генрих велел сделать специально для ее матери — корону, которая должна безукоризненно подойти Елизавете. Я молилась о том, чтобы Елизавета Тюдор так же безукоризненно правила своим государством.

В день восшествия на престол новой королевы главная улица Лондона утопала во флагах. Несмотря на сильный холод, Елизавета Тюдор гордо плыла в открытых носилках под расшитым балдахином, возбуждая восторг подданных, под их несмолкающие крики «ура!». Она двигалась вдоль Флит-стрит и далее, по заполненному толпами народа Стрэнду, сияя великолепием парчового платья и мантии, подбитой мехом горностая и украшенной золотыми кружевами.

Подобно волнам прибоя катились ряд за рядом ее лейб-гвардейцы с церемониальными секирами, за ними — оруженосцы, пехотинцы и тысяча всадников на храпящих, гарцующих конях. За носилками королевы ехал на боевом скакуне Роберт Дадли, ведя в поводу лошадь королевы, покрытую парчовым чепраком. Следом за ним — Джон; дальше, в парадных каретах, ехали придворные дамы, в их числе и я, а за нами — члены Тайного совета, образующие как бы широкий шлейф величественной процессии.

Шествие заняло весь день, потому что королева останавливала кортеж всякий раз, когда кто-нибудь из горожан подносил ей скромный букетик или поднимал на руках ребенка. На некоторых перекрестках довольные лондонцы разыгрывали сценки, устраивали небольшие представления, декламировали стихи, пели мадригалы, сложенные в ее честь. Время от времени участникам процессии подносили блюда и напитки (не забыли и о закрытых кабинках, в которых можно было облегчиться). Не смолкая, по всему городу звонили колокола церквей, но ее королевское величество все же останавливалась и обращалась к горожанам с речью. Толпа разом смолкала, вслушиваясь в ее слова, а затем морозный воздух снова содрогался от восторженных криков.

То был поистине прекрасный день, хотя Елизавете и ее Тайному совету досталось от Марии королевство в тяжелом состоянии: деньги обесценились, казна почти совершенно опустела, города были переполнены бродягами, солдатам давно не платили жалованья, а на английскую корону жадно поглядывали католические страны — Франция и Испания. (Принц Филипп, распутник и негодяй, вскоре через своего посла просил руки Елизаветы и обещал подарить ей ребенка, которого не смогла родить Мария.)

Во время празднеств наибольшее впечатление на меня произвела не долгая церемония коронации в аббатстве, происходившая на следующий день, и не великолепный пир, на котором мы с Джоном сидели за первым столом — напротив королевского возвышения. И даже не то мгновение, когда Елизавету короновали и епископ обратился к многолюдному собранию с положенным по традиции вопросом: «Желаете ли вы, добрые жители Английского королевства, чтобы сия царственная особа, Елизавета Тюдор, стала вашей законной, Богом данной королевой?»

И в едином порыве все, как один человек, воскликнули: «Да, да!»

Нет, радостнее всего мне было сознавать силу простого народа (что еще раньше осознала сама Елизавета), станового хребта Англии, — а народ от души восторгался новой королевой. На коротком пути из Вестминстерского дворца до аббатства Елизавета, облаченная в парадные коронационные одеяния, под барабанную дробь и звон церковных колоколов ступала по ковровой дорожке из синего бархата. И я с благоговением смотрела, как толпа зрителей набросилась на этот ковер, разрывая его на мелкие кусочки, чтобы унести их домой, — каждому хотелось иметь что-нибудь на память о ней, о моей Елизавете, ныне коронованной королеве Англии.

Глава девятнадцатая

В первое лето царствования Елизаветы ею овладело летнее безумие[76]. Гремела, отдаваясь у меня в ушах, веселая музыка, перед глазами кружились и подпрыгивали в танце пары, а я стояла, нахмурившись, в уголке парадного зала Гринвичского дворца.

Моя повелительница вскрикивала от удовольствия всякий раз, когда Роберт Дадли, ее Робин, подбрасывал ее в воздух и ловил на лету в бешеных фигурах вольты[77]. Барабаны задавали ритм, а тромбоны выводили мелодию — ее написал, как я помнила, много лет назад отец Елизаветы, сгоравший тогда от страсти к Анне Болейн. Но — увы! — я знала и слова этого напева, а они не сулили ничего хорошего (как вообще все в последние дни) для репутации королевы — она пренебрегла своими обязанностями и проводила большую часть времени в компании мужчины, которого придворные уже называли ее фаворитом.

Досуг с друзьями вместеЯ коротать люблю.И зависти упрекиС достоинством терплю.По воле Господа себяЖелаю развлекать,Охотой тешитьсяпеть, и танцевать.Веселья жаждет сердцеИ наслаждений ждет.Кто запретить посмеет?Ведь время-то идет![78]

Сейчас никто эту песню не пел, но слова звучали у меня в голове — что-то вроде нового сна о давно почившей Анне. Много лет назад я была свидетелем безумных выходок пылкой страсти, обуревавшей родителей Елизаветы; теперь, глядя на свою подопечную и на Роберта, я замечала то же кипение в крови. Никто не смел помешать им «развлекать» себя и «тешиться», хотя, как мне было точно известно, Елизавета, подобно своей матери, не спешила отдаваться мужчине, которого так горячо желала. Вот уж поистине — «кто запретить посмеет?» Ведь любой, кто высказывал неодобрение развлечениям ее величества и Роберта, — а они все время то катались верхом, то охотились, то пели, то танцевали, — тут же получал от королевы суровый выговор, а то и отправлялся в опалу. Король Генрих, будучи женат, возжелал вкусить запретный плод — Анну Болейн, а теперь их дочь возжелала женатого мужчину.

В переполненный шумный зал широкими шагами вошел Джон. Он приблизился ко мне и произнес громко, чтобы я смогла его расслышать:

— Когда я зашел в наши комнаты, там меня ожидал гонец от ее величества. Меня снова высылают, теперь уже другая королева из династии Тюдоров.

— Как? Куда?

— Да, слава Богу, всего лишь в Энфилд. Под предлогом оказания услуги ее драгоценному Робину — надо разместить в тамошних конюшнях еще сорок лошадей. Она же знает, что мы очень любим Энфилд, да это и недалеко отсюда. Ее величеству хочется убрать меня с дороги, как уже убрали Сесила, поскольку мы не одобряем ее манеры вести себя с Робертом, и я ей прямо сказал об этом.

— Этого не одобряет каждый, у кого есть голова на плечах. Даже когда я передала Елизавете, о чем поговаривают при европейских дворах — а там насмехаются над королевой Англии, которая собирается выйти замуж за своего конюшего, — даже тогда она не поняла, что находится на ложном пути. «Мы с Робином всего лишь добрые друзья, — говорила она. — У нас с ним столько общего, Кэт. Я же королева и имею право немного повеселиться после всего, что нам довелось пережить». Но когда ты возвратишься, любовь моя? — спросила я мужа.