Михаил Загоскин - Рославлев, или Русские в 1812 году
– Что ты говоришь?
– Тише! ради Христа тише!.. Мы у разбойников.
– Как у разбойников?..
– Молчите и слушайте!
Я замолчал и, едва переводя дух, стал внимательно прислушиваться.
– Да, брат, поработали мы сегодня порядком! – говорил кто-то за перегородкой на чистом польском языке. – Hex его вшисцы дьябли везмо!..[145] Как он возился с нами – насилу угомонили!
– Справились бы вы с ним без меня! – перервав охриплый, отвратительный бас. – Да, да, ребята! если б я не подоспел в пору, так вам бы жутко пришло. А что? каково я хватил его рогатиною? Небось – не промахнулся.
– Воля ваша, – заговорил кто-то довольно приятным голосом, – смейтесь надо мной, если хотите, а я, право, досадую, что пошел к вам в товарищи, Эй, господа! поверьте мне, рано ли, поздно ли, а нам беды не миновать и что за радость? прибыли мало…
– Да зато потехи много! – пропищал кто-то тоненьким голоском.
– Хороша потеха! Десятеро на одного. Вспомнить не могу – бедняжка! как он застонал, когда повалился наземь.
– Вот еще какой сердечкин! – перервал охриплый бас с громким хохотом. – Небось ты по головке бы его погладил?
– Да я таки и приласкал его по головке прикладом! – подхватил первый голос. – Экой живущой – провал бы его взял! Две пули навылет, рогатина в боку, а все еще шевелился. Е, пан Будинской! посмотри-ка на себя! у тебя руки и все платье в крови! Поди умойся.
– Постой, дай прежде выпить, – отвечал грубый голос. – Гей, водки!
Можете себе представить, каково мне было слушать этот зверской разговор. После минутного молчания тот же бас заревел:
– Что ж водки-та! Гей, панна Казимира! Панна Казимира! ну, поворачивайся проворней!
– Тише, пан! – заговорил женской голос, – вы этак разбудите проезжих.
Меня обдало с головы до ног холодом. «Ну! – подумал я, – доходит и до нас дело».
– Каких проезжих? – спросил тонкой голос.
– Какой-то русской офицер с слугою. Они заплутались и заехали сюда.
– Добро пожаловать! – сказал вполголоса охриплый бас.
– Да где же они?
– Вот здесь – за стеною.
Тут голоса притихли. Я приложил ухо к перегородке и с трудом вслушался в несколько отрывистых фраз. Казалось, тот же охриплый бас говорил вполголоса:
– Да, да, Казимира, скажи, чтоб фурмана с лошадьми отпустили: наш гость завтра не поедет.
– Слышите ль, сударь? – шепнул Андрей дрожащим голосом.
– Мы угостим его по-своему! – продолжал бас. – Пойдемте отсюда, братцы. Ян! как съедут со двора, ворота запереть и спустить собак.
«Хорошо угощенье!» – подумал я, чувствуя во всем теле что-то похожее на лихорадочный озноб.
– Ну, сударь! – сказал Андрей, когда все утихло за перегородкою.
– Да, мой друг! нет сомненья: мы у разбойников.
– Что нам делать?
– Спасаться, пока еще можно.
– Но как, сударь? Весь дом набит людьми.
– Подождем, пока все улягутся.
– А если ворота будут заперты?
– Мы перелезем через забор. Но молчи! если догадаются, что мы не спим…
– Боже сохрани! тут нам и карачун. Прошло с полчаса; наш проводник съехал со двора, ворота заперли, и, казалось, кругом нас все затихло. Андрей отворил потихоньку дверь, заглянул в сени: в них не было никого. Я надел шинель, подпоясался шарфом и, держа в руках обнаженную саблю, вышел вместе с ним на крыльцо. Начинало уже светать; окинув быстрым взглядом весь двор, я заметил, что в одном углу забора недоставало нескольких частоколин и можно было без труда пролезть в отверстие. Кругом дремучий лес; если успеем до него добраться – мы спасены. Потихоньку, почти ползком, мы прокрались вдоль стены к углу дома. Забор от нас в пяти шагах… еще несколько минут, и мы на свободе!.. Вдруг две огромные меделянские собаки бросаются к нам навстречу… Я был впереди и успел выскочить в отверстие. Но бедный Андрей – ах! я слышал его отчаянный крик, который сливался с лаем собак и громкими голосами людей, выбегающих из дома. Я мог остаться, мог умереть вместе с ним; но спасти его было невозможно. А если мне посчастливится уйти от разбойников, то в первой деревне я найду помощь, ворочусь с вооруженными людьми и, может быть, застану его еще в живых. Вот что думал я, спеша добежать до лесу. Я был уже на половине дороги, как вдруг слышу позади себя близкой лай; оглядываюсь – о ужас!.. За мной гонится одна из собак. Я собираю все мои силы – не бегу, а лечу… страх – да, господа, признаюсь – страх придает мне крылья. Вот уже я в лесу – бегу куда глаза глядят, перепрыгиваю через кусты, колоды, валежник… Проклятая собака, как тень, следует за мною; она уже в двух шагах; я слышу ее удушливое дыхание… Принужденный защищаться, я останавливаюсь и, прислонясь к толстому дереву, начинаю отмахиваться моею саблею. Злобная собака вертится, прыгает вокруг меня. Ужасный рев ее раздается по всему лесу, и пена бьет клубом из ее открытой пасти. Несколько раз я пытался нападать на нее сам, но всякой раз без успеха; казалось, она отгадывала вперед все мои движения: то бросалась в сторону, то отскакивала назад, и все сабельные мои удары падали на безвинные деревья и кусты. Наконец зло взяло и меня… Я бешусь, рублю сплеча во все стороны: кругом меня справа и слева летят щепы, а проклятая собака целехонька и час от часу становится неотвязчивее.
– Постой-ка! – прервал Зарядьев. – Посмотрите, господа! Что это такое – вон там за кустами?
– Где? – спросил Сборской, взглянув в окно.
– Ну, вон! против нашей квартиры.
– Я ничего не вижу.
– И я теперь не вижу ничего, а право, мне показалось, что там мелькнуло что-то похожее на штык.
– И полно, братец! Тебе все чудятся штыки, да ружья! Нужно было перервать Ленского в самом интересном месте. И тебе охота его слушать? Рассказывай, братец!
Зарядьев, не отвечая ничего, продолжал смотреть в окно, а Ленской начал снова.
– Более четверти часа продолжался этот неравный бой; я начал уставать, сабля едва держалась в ослабевшей руке моей. Вдруг послышались шаги поспешно идущих людей; собака, почуяв приближающуюся к ней помощь, ощетинилась, заревела, как тигр, и кинулась мне прямо на грудь. Я опустил саблю, но удар пришелся плашмя и не сделал ей никакого вреда; а собака, вцепясь зубами в мою шинель, прижала меня плотно к дереву. Вокруг меня загремели голоса: «Сюда! сюда! он здесь!.. вот он!» – и человек шесть с фонарями выбежали из-за кустов. Сердце у меня замерло, руки опустились, и я должен вам признаться, что в эту решительную минуту страх был единственным моим чувством. Но прошу не очень забавляться на мой счет: погибнуть на поле чести, среди своих товарищей, или умереть безвестной смертию, под ножами подлых убийц… Да, господа, кто не испытал этой чертовской разницы, тот не может и не должен смеяться надо мною.
Разбойники вместо того, чтоб воспользоваться беззащитным моим положением, стащили с меня собаку. Чувство свободы возвратило мне всю мою бодрость.
– Злодеи! – закричали, – чего вы от меня хотите? Все, что я имею, осталось у вас; а если вам нужна жизнь моя…
– Господин офицер! – перервал кто-то знакомым уже для меня хриплым басом, – вы ошибаетесь: мы не разбойники.
– Не разбойники?.. А мой несчастный слуга?..
– Я здесь, сударь! – закричал Андрей, выступи из толпы.
– Да, господин офицер! – продолжал тот же басистый незнакомец, – мы точно не разбойники; а чтоб вернее вам это доказать, честь имею представать вам здешнего капитан-исправника.
«Плохое доказательство!» – подумал бы я в другое время, но в эту минуту мне было не до шуток.
– Позвольте мне рекомендовать себя, – сказал тоненьким голосом сухощавый и длинный мужчина.
– Что ж значит, – спросил я, не выпуская из рук моей сабли, – этот уединенный дом, оружие?..
– Это мой охотничий хутор, – подхватил толстоголосый господин, – а я сам здешний поветовый маршал, помещик Селява; мое село в пяти верстах отсюда…
– Возможно ли?.. Но разговор, который я слышал: убийство… кровь…
– О! в этом уголовном преступлении мы запираться не станем, – запищал исправник, – мы нынче ночью били медведя.
– Медведя?..
– Да, господин офицер! – прибавил пан Селява, – и если вам угодно на него взглянуть… диковинка! Медведище аршин трех, с проседью…
– А для чего вы услали моего проводника?
– Для того, чтоб иметь удовольствие удержать вас завтра у себя, а послезавтра на своих лошадях доставить на первую станцию.
Не знаю сам, какое чувство было во мне сильнее: радость ли, что я попал к добрым людям вместо разбойников, или стыд, что ошибся таким глупым и смешным образом. Я от всей души согласился на желание пана Селявы; весь этот день пропировал с ним вместе и не забуду никогда его хлебосольства и ласкового обхождения. На другой день…
– Что это? – вскричал Зарядьев. Вдруг раздался выстрел; ружейная пуля, прорезав стекло, ударила в медный подсвечник и сшибла его со стола.
– Что это значит? – спросил Сборской. – Еще!..
