Последние саксонцы - Юзеф Игнаций Крашевский
Панна Аньела, которая тоже будто бы не смотрела на мать, увидела не только её в очень красивой соболиной шубке, которая, как она знала, когда-то была предназначена для неё, но рядом с ней маленькую Скринскую, так наряженную, убранную в атласы, в куницу, в шапочку с позолоченными нашитыми шнурками, что обращала глаза всех своей красотой и вкусом, с каким была наряжена.
Зависть сдавила ей сердце… жгучие слёзы навернулись на глаза. У неё не было даже жалкого платка; княгиня, которая столько ей обещала, находила слишком дорогим тот, который предлагали.
Если её обескураживал такой маленький подарок, каких можно было ожидать благодеяний?
Эти мысли и с ними родственные так охватили девушку, что она не заметила, когда пропели супликации и весь двор начал выходить, направляясь к каретам.
Проходя, она бросила взгляд к лавке матери, но та уже опустела. Стражникова вышла раньше.
Постоянно гневная и хмурая, панна Анна в течение всего дня так избегала Толочко, что не разговаривала с ним, и очень рано вернулась в свою комнатку. Там ей на глаза навернулись слёзы, а в сердце их сопровождал такой гнев на всех, что не могла успокоиться.
Из разговора за столом и того, что говорила служба, она узнала, что выезд в Белосток назначен на вторник. Оставался понедельник, а о платке речи не было.
Это уже было слишком!
Утром, не в силах уснуть, панна Аньела села на кровать, опёрлась на локоть, протёрла глаза, долго думала, грозно нахмурила брови… и, приняв какое-то решение, бросилась на подушку. Сон, точно этого ждал, сомкнул её веки, и она уже не проснулась, пока не начали звать на завтрак.
Она с большой спешкой оделась и сбежала в нижнюю залу, в которой надеялась встретить гетманову. Та действительно ещё там сидела; после того, как выпила шоколад, давала приказы к будущему путешествию, но к Аньели совсем даже не повернулась.
Стражниковна, едва смочив губы в своём кофе, ждала. Как бы специально все разошлись… они остались одни. Княгиня огляделась вокруг.
– Туалет для вас готов, – сказала она, – я сама его осмотрела, он очень красивый и изящный.
– Я очень за него благодарна, пани княгиня, – очень отважно сказала панна Аньела, – но осмелюсь спросить: что будет с платком? Я без него на свадьбе не появлюсь.
Услышав воспоминание о платке, княгиня вскочила, будто её что-то укусило.
– Не нужен платок на свадьбу, – воскликнула она. – Впрочем, в Белостоке я постараюсь одолжить его у гетмановой, а чтобы я заплатила за эту вашу фантазию, – никогда на свете! Никогда!
Она быстро произнесла эти слова и, не дожидаясь ответа, пошла к дверям. Стражниковна так побледнела, что, казалось, упадёт, но в её чёрных глазах горел огонь, сверкающий красным отблеском.
– Это последнее слово, пани гетманова? – сказала она громким голосом.
– Я не имею последнего, потому что всегда у меня только одно, – гордо ответила Сапежина и вышла.
В зале никого не было. Стражниковна ещё немного задержалась, собрала всё своё мужество и медленным, но уверенным, шагом вышла прямо в свою комнату. Там она остановилась, думая, ещё раз покачала головой и, покинув свою комнату, она направилась обратно в комнату панны Левандовской.
Было известно, что, если кто хотел что-нибудь потребовать от княгини, или хотел ей что-нибудь донести в часы, когда доступа к ней не было, делал это через посредничество панны Левандовской. Аньела, увидев, как переменилась вошедшая ловчанка, ожидала узнать что-нибудь страшное; встала с ней поздороваться.
– Что с вами, панна стражниковна? Больны? – спросила она поспешно.
– Нет, – сказала панна Аньела, – только прошу меня выслушать. Вижу, что я большое бремя для пани гетмановой. Завтра мы собираемся выезжать в Белосток. Мне не хватает многих вещей, без которых в Белостоке мне было бы стыдно показаться. Вижу, что малейшие расходы пани гетмановой трудны для меня. У неё нет жалости. Из всех этих побуждений, я попросила бы вас объявить от моего имени, что я не еду в Белосток, а возвращаюсь к матери. Я готова ехать хоть прямо сейчас.
Пани Левандовская слушала с удивлением и, дослушав до конца, забормотала:
– Я должна предупредить вас, панна стражниковна, что когда об этом однажды узнает пани гетманова, всё кончено, уже изменить это нельзя будет.
– Я тоже совсем не думаю менять решения и собираюсь в дорогу.
Сказав это, она сделала слегка реверанс и вышла, хлопая за собой дверью.
Пани Левандовская, как стояла, хоть начала распутывать волосы, набросила только платок на них и побежала к гетмановой. Княгиня сидела в кресле, перед ней были бумаги, а на пороге стоял фактор Хаимек, модник в новёхонькой ермолке. Увидев так бесцеремонно вбегающую Левандовскую, она нахмурилась.
– Срочное, очень срочное дело! – воскликнула ловчанка. – Пусть Хаимек походит по коридору.
Фактор быстро исчез за дверями.
– Панна Аньела только что от меня вышла, – сказала Левандовская, – она просила, чтобы я объявила вам, что не едет в Белосток, но просит коня и возвращается к матери.
Княгиня так мало ожидала чего-то подобного, что сначала, казалось, не поняла.
– Даю слово, она возвращается к матери, – повторила ловчанка.
По лицу красивой женщины пробежал гнев, губы уже начинали что-то лепетать, не подумав, но после маленького размышления она крикнула громким голосом:
– Очень хорошо, пусть её отсюда увезут. Я рада, что избавлюсь от этой головной боли. Скажи, распорядись, пусть жених посадит её в сани и избавит меня от этой неприятной зависимости. Прошу тебя, пошли за Толочко.
Княгиня, хоть уверяла, что рада избавиться от этой тяжести, в течение какого-то времени сидела смущённая, не звала даже Хаимка, который мёрз в коридоре.
Левандовская тем временем отправила двух лакеев в две противоположные стороны за Толочко, в надежде, что один из них где-нибудь его отыщет. Это было нетрудно, потому что ротмистр с другими придворными и военными сидел ещё за завтраком. Ему даже не дали приказа, которого там все слушали внимательней, чем приказов самого гетмана; он схватился за шапку и побежал во дворец. Княгиня стояла в утреннем халатике, который был ей очень к лицу, очевидно раздражённая и нетерпеливая.
– Вы знаете новость? – спросила она шутливо, но в голосе имея подавленный гнев.
– Не знаю, княгиня.
– Панна стражниковна Троцкая, одумавшись только теперь, делает нас сиротами и возвращается к матери.
Она со смехом хлопнула в ладоши.
– Новость новостей, не правда ли?
– Но как же это может быть? – спросил словно возмущённый ротмистр.
– Так, как я вам поведала, возвращается к матери.
Толочко глубоко задумался. Большого сожаления на нём видно не было, напротив, он как-то свободней дышал. Речь у него
