Государев наместник - Николай Алексеевич Полотнянко
Ротов понимал, что казакам и шляхтичам требуется отдых, да и кони изрядно устали от напряженной погони. Станица отошла от места недавнего боя, казаки расседлали коней и пустили их пастись, разожгли костёр и поставили воду, чтобы кипятком разбавить свою обычную еду – овсяную муку и сухари.
Сёмка слез с коня и пошел к шляхтичам.
– Куда пойдём, казак? – спросил Палецкий.
– Завтра пойдем на Майну, – ответил Ротов. – Если не брезгуете, ешьте из нашего котла и отсыпайтесь. Выходим на рассвете.
Казаки в очередь рыли в сухой глинистой земле могилу. Но был ещё и раненый. Сёмка подошёл к казаку, который, лёжа на войлочной подстилке, стонал и метался в бреду. Раненый был соседом Ротова по слободе, и они знали друг друга сызмала.
– Ванька! Ты слышишь меня? – спросил Сёмка. – Может, воды попьешь?
Казак не отвечал, у него явно был жар. Ротов из пригоршни плеснул ему в лицо водой. Ванька открыл глаза, но Сёмку не узнал, привиделось ему другое:
– Мам! Мамка! Закрой мне чем-нибудь ноги, зябнут…
«Отходит», – понял Сёмка и, сняв шапку, перекрестился.
Могила была вырыта на полсажени вглубь.
– Может, хватит? – спросил полусотника казак.
– Ройте шире, – сказал Ротов. – Ванька кончается.
Казаков положили в могилу друг подле друга, в одежде, на головах шапки, в руке у каждого плеть-нагайка. Взяли у них только коней и оружие, на службу живым. Казаки столпились у могилы, смерть товарищей отяготила их сердца печалью и чувством неизбежного для каждого человека скорбного пути, которое возникает у всех, когда комья земли начинают падать в могилу.
За ночь казаки выспались и утром были веселы. Кони тоже отдохнули, и станица покинула место ночлега. Ехали не торопясь, шляхтичи держались близ Ротова. Они ещё не оправились от пережитого страха за свою жизнь и молчали, сокрушаясь над своим будущим, майнская земля им уже не казалась подарком царя, а тяжкой обузой, от которой им хотелось избавиться.
После обеда станица дошла до Черемшана, и на берегу реки их ждал сотник Агапов со своими людьми. Встревоженный долгим отсутствием вестей от Ротова, он отправился на розыски, побывал на Майне, а оттуда кинулся вслед за Сёмкиной станицей. На шляхтичей он посмотрел с удовольствием, они были в его понятии достойной добычей, которую следовало доставить к воеводе Хитрово, дабы продемонстрировать перед ним свою неусыпную службу на границе.
– Добре, Сёмка, показаковал, – сказал он. – Веди шляхтичей в Синбирск, пусть у воеводы в гостях побудут.
– Нам на Майну надо, – заволновался Степанов. – Там наши мужики.
– На Майне пусто. Все люди ушли в Казань.
– Тогда и мы пойдём в Казань, – сказал Палецкий.
– Ступайте, – усмехнулся сотник. – Как раз вас, двоих, без казаков, и сцапают башкирцы, а то и калмыки, те полютей будут.
Шляхтичи задумались и приуныли, оставаться одним в чистом поле им не хотелось, но и тащиться в Синбирск было в тягость.
– Мне воевода окольничий Богдан Матвеевич Хитрово велел проведать, есть ли поселенцы на Майне, – строго молвил Агапов. – Мы вас нашли, отбили от башкирцев. Других повелений мне не было дадено. Вы вольны идти, куда пожелаете.
– Добро, – решился после недолгого раздумья Палецкий. – Мы пойдём в Синбирск.
Агапов развернул коня и поманил Сёмку за собой. Они отъехали в сторону и встали.
– Возьми десяток казаков и веди шляхтичей к воеводе, – сказал сотник. – Хоть ты и считаешься полусотником, но повеления от Хитрово нет. Кунаков ковы строит, а эти шляхтичи тебе помогут. Жду тебя с удачей.
– Спасибо, Касьяныч! – взволнованно вымолвил Сёмка. – Я тебе за твою доброту отслужу.
– Будет, парень! – усмехнулся Агапов. – Я для себя стараюсь, не хочу, чтобы мне в полусотники какого-нибудь дурня дали. Их в сотне и так больше некуда.
– Ты мне верь, – сказал Сёмка. – Моё слово верное.
– Довольно об этом. Ты на ночь здесь останешься или уйдёшь?
– Тотчас и пойду, – сказал Ротов. – Встретимся в Чердаклах.
Он развернул коня, подъехал к казакам, выкликнул десяток надежных людей, и, окружив шляхтичей, станица неторопкой рысью пошла в сторону Волги.
К вечеру следующего дня они подошли к Нижней Часовне. Предзакатное солнце висело над Синбирской горой, утратив после Яблочного Спаса свою прежнею знойную силу. Берег под горой скрывался в тени, но её верх был ясно виден. На Венце заметно виднелись выведенные в полную высоту башни кремля и чётко прочерченный купол храма.
Казаки оставили коней на стороже, сели в лодку и пошли к правому берегу. Ротов сидел на корме, опустив в воду рулевое весло. Рукой он чувствовал, что Волга начала остывать, прошёл Ильин день, и осень начала, пока ещё несмело, сорить листвяным золотом по бескрайней русской земле.
Близилась осень, за ней невдалеке маячила зима, самая тягостная пора казачьей службы. И казаки, растревоженные опасениями и надеждами, не сговариваясь, сначала негромко, а затем в полную силу запели. И покатилась, понеслась, как вольная птица над Волгой, песня, которую ещё певали их отцы и деды:
Бережочек зыблется
Да песочек сыплется,
А ледочек ломится,
Добры кони тонут,
Молодцы томятся.
Ино, Боже, Боже!
Сотворил ты, Боже,
Да и небо – землю —
Сотвори ты, Боже,
Весновую службу!
Не давай ты, Боже,
Зимовые службы:
Зимовая служба —
Молодцам кручинно,
Да сердцу надсадно.
Но дай нам, Боже,
Весновую службу:
Весновая служба —
Молодцам веселье,
А сердцу утеха.
А емлите, братцы,
Яровы весельца,
А садимся, братцы,
В вертляны стружечки,
Да грянемте, братцы,
В яровы веселица
Ино вниз по Волге!
5
В последние дни Богдан Хитрово часто пребывал не в духе: ему сильно досаждали стуками топоров и громкими криками плотники, прорубавшие к съезжей ещё одну избу. Дьяку Кунакову стало тесно на своей половине, к нему из Разрядного приказа прислали в помощники двух подьячих, и требовалось построить место для их работы и жилья.
Бумажной докуки прибавлялось день ото дня. Синбирск ещё не был построен на одну треть, а из Москвы начальным людям государственных приказов он виделся центром огромной окраины, населённой людишками, и столица слала воеводе повеления и запросы, нисколько не скупясь на чернила и бумагу.
Московское государство во все времена умело обкладывать налогами и знать, и подлый народ. Для того ещё до Калиты были придуманы разного рода подати и повинности, а также своя московская кнутобойная система учёта и контроля за поступлением средств в государеву казну. Из приказов слали грамоты воеводам, из областей слали отписки в Москву. От царствования Алексея Михайловича до наших дней дожили несколько построек и тридцать тысяч грамот с бюрократической перепиской,
