Легионер. Книга третья - Вячеслав Александрович Каликинский
По причине зимнего затишья в торговле совещания с приказчиками у Ландсберга были короткими. Вот и нынче, быстро закончив «стратегию», он со вздохом посмотрел на темное еще окно, за которым по раннему времени по улицам поселка сонно двигались назначенные в работы ватаги каторжан и окликнул одного из приказчиков:
— Филипп Семеныч, задержись-ка ненадолго. Записку сейчас снесешь Карпову, хорошо? Это ведь тебе, кажется, совсем по дороге?
Карл набросал короткую записку, иносказательно сообщив компаньону о предстоящем визите Соньки и, возможно, Богданова. Страховаться в разговоре с женщиной, пусть даже такой, как мадам Блювштейн, Ландсберг не желал. А вот ее «милый друг», упорно ходивший за Сонькой повсюду, его всерьез беспокоил. Ну как не усидит в ее ожидании в приемной, заподозрит что-то и ворвется в амбулаторию, где будет лишь Ольга Владимировна с помощницей? Дикий нрав Богданова в посту был хорошо известен.
Наказав Филиппу Семеновичу отнести записку немедля и убедиться в том, чтобы Михайла прочтет ее сразу по получению, Ландсберг пошел разыскивать сторожа Илью.
Став на Сахалине «миллионщиком», Карл никогда не чурался простого люда. И хоть и не снисходил до дружбы с арестантами, выделял для себя тех, для кого само понятие каторги было чуждым, кто не плыл по течению и сохранял в душе человеческие чувства. Одним из таких людей был его доверенный сторож Илья.
— Вот что, Илья. Нынче утром к хозяйке на прием Сонька зайдет. Понял, о ком я?
Илья понял с полуслова. Сплюнул, покрутил лохматой головой:
— Понял, Христофорыч. С ею энтот отпетый, Колька Богданов, везде таскается. Ревнует, что ли… Али боится, чтобы не обидел кто подругу сердечную. Так что — за ним присматривать?
Ландсберг серьезно кивнул:
— Да, Илья. На прием к хозяйке нашей, сам знаешь, одни женщины ходят. Так что ты на крыльцо ступай, там и Богданова задержи. Скажи — не велено мужиков дальше пускать. Справишься? Я слыхал, Богданов тверезый вообще в поселок не выходит, стало быть, буен может быть. Почудится ему что с пьяных глаз, начнет рваться к Ольге Владимировне… Я вообще-то и Михайлу в помощь покликал, подойти скоро должен.
Илья подумал, вприщур глядя куда-то поверх плеча хозяина. Перевел взгляд на Ландсберга.
— Скоко годков ты, Христофорыч, в каторге нашенской обитаешь? Двадцать, не менее. Все порядки каторжанские усвоить вроде должон, все ее уставы. И усвоил вроде как. А порой такое, извиняй, ляпнешь, что диву даюсь.
— Чего ж я сейчас невпопад ляпнул?
— Не подумал ты — кто есть тебе я, а кто — Михайла Карпов. Зачни Богданов тут бузить — сшибки с ним не миновать. А тогда либо он наверху, либо я. Ежели я, то потом каторга такое дело разбирать станет. Богданов — убивец известный, хоть и отпетый, а каторге он всё одно ближе, чем ты либо я. Но случись мне Кольку зашибить до смерти, то меня за это не тронут — потому как я приставлен хозяина и его добро охранять и защищать. На жалованье у тебя состою, и долг свой исполнять должон. И тебя не тронут, хоть ты иванам и поперек горла. А Михайла, по каторжанским нашим понятиям — бродяга. Компаньон он твой, известно — однако компаньон в делах умственных, торговых. И в дела твои с Богдановым вмешиваться не должон. Его дело — сторона. Так каторга и рассудит, не сумневайся. И жить тогда Карпову твоему — до первых, много — до вторых петухов.
— Так… Значит, не посчитается, если что, каторга с нашей дружбою и компаньонством? Так полагаешь, Илья?
— А тут и полагать нечего, — сплюнул Илья. — Я лучше второго сторожа, Петруху, в помощь с конюшни покличу. Лишним Петруха не будет, потому как Богданов — отпетый. И карабинчик твой, ежели позволишь, где-нито поближе приткну, чтобы дотянуться можно было. Не сумневайся, Христофорыч, иди по делам своим с богом! Не всё мне сказал — то дело твое, хозяйское. А так — не сумневайся! Бог даст, справимся.
Ландсберг, в свою очередь, прищурился на Илью:
— Почему ты думаешь, что не все я тебе сказал?
— Потому, что не дурак я. Соньку будет хозяйка пользовать, Богданова ты на меня оставляешь. А сшибку с ним предвидишь — значит, должон быть где-то поблизости, чтобы супружницу свою успеть защитить, ежели что, так? Труса ты никогда на моей памяти не праздновал, каторжанской верхушки не боишься — стало быть, не в кабинете своем отсиживаться станешь, дожидаясь — кто кого. Думаю, что в самом опасном месте ты пребывать будешь в тот момент. Рази не так?
— Молодец, Илья, соображаешь! — Ландсберг в который уж раз подивился проницательности этого простого, темного, в общем-то, мужика. — Ладно, кончится все сегодня — может, и поговорим. А пока не могу, Илья!
— Дык я и не в обиде, Христофорыч! — хмыкнул Илья. — Карабинчик-то можно взять?
— Конечно, бери! А хочешь, револьвер свой дам? С ним сподручнее.
— Не-е, Христофорыч, револьверт твой — оружиё господское, деликатное. Нам бы чего попроще — нож в голенище, али ружьишко. Иди, не сумневайся!
Перед назначенным Сонькой визитом Карл захватил из кабинета одну из книг, часто им перечитываемых — «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, описанные им самим» и отправился на половину жены. По дороге он заглянул в детскую, где спал, разметавшись на необъятной перине, первенец Георгий. Немного постоял у кровати, послушал ровное дыхание сына. Подумал, что по идее, мужчину надо с детства приучать к ранним подъемам — как приучали в свое время и его. Но каторга, проклятая каторга! День для мальчишки, лишенного общения со сверстниками, и без того долог. Пусть поспит вволю… А Ольга права, тысячу раз права — нужно делать все, чтобы получить возможность уехать с проклятого острова. Черт с ними, с прожектами угольных и железных концессий, в конце концов! Со всеми многообещающими перспективами развития коммерции — семья дороже. А коммерция, ежели будет порядок с головой и покой за семью в душе, и так никуда не уйдет.
Перекрестив сына, Ландсберг бесшумно вышел из детской.
В перевязочной, той самой задней комнатке амбулатории, Ландсберг поплотнее задернул занавески. Захваченный револьвер положил рядом со своим стулом на какую-то кадушку, прикрыл салфеткой. Раскрыл книгу и попытался отвлечься приключениями Робинзона Крузо столетней давности. Но нынче и любимая книга не захватывала, не отвлекала от тревожной действительности.
Тихо скрипнула дверь, и в перевязочную проскользнула Ольга Владимировна — уже в традиционном белоснежном, накрахмаленном до
