Степан Злобин - Степан Разин. Книга вторая
Над городом разливалось зарево.
Марья стояла всю ночь у ворот. По звукам старалась понять, что творится.
И вот все утихло… Марья услышала топот копыт, ей казалось, что даже копыта Степанова коня стучат по-иному, чем у других: узнала лошадь Степана. Поспешно метнулась от калитки к себе…
Целый день Марья слушала отдаленный грохот пушек, далекие выстрелы из пищалей и крики.
Когда Степан, не зайдя к ней, ушел к себе в дом после приступа на острожек, она пробралась к старухе. Робко, неслышно, как кошка, скреблась к ней в дверь. Старуха остерегающе замахала руками.
— Опять ведь не одолели острожка!
В отчаянии, униженная, не посмев подойти к Степану, вернулась Марья к себе.
«Не жена ты, Машка! — твердила она себе. — Была бы победа, радость, и он бы вломился к тебе с атаманами пить, как намедни. С горем, с бедой уж к тебе не придет!.. А была бы родная, и кручину принес бы, кручинную голову положил бы на грудь к тебе, ласки ждал бы… Была бы женою, не оробела бы и сама прийти к нему с утешеньем…»
Она ожидала, что утром он все же зайдет, следила, видела, стоя у окна, как он с Бобой и Терешкой поехал из дому, даже не оглянувшись в ее сторону…
Слушая звуки битвы, Марья думала не о победе или поражении. Она не могла опомниться от удара.
«Ну, мало ли что там сболтнула, ну, мало ли — осерчал… А как же так — не проститься перед такой великою битвой?» — растерянно размышляла она.
Только когда по городу повезли на телегах раненых казаков и пешие потянулись по двое, по трое, в окровавленной одежде, поддерживая друг друга, хромая и зажимая свежие раны шапками или тряпками, она кинулась от ворот, побежала по улицам спрашивать их — как там битва…
— Никто — никого. Нашла сила на силу! — говорили не раз.
— А как атаман?
— Атаман на коне впереди. Да что ему станет, раз пуля его не берет! — уверенно повторяли одно и то же.
Марья знала, как сам Степан смеялся над славою колдуна.
«Так что же его бережет? Удаль? Отвага? Любовь людская? Может, слава, что он заколдован: не смеют напасть на него — колдовства страшатся! А вдруг нападут?..»
Временами Марье казалось, что с поля из-за Свияги доносится до нее его зычный голос, хоть знала, что этого быть не может…
Вороны раскаркались над головою, заглушая все дальние звуки.
— Проклятая птица — на вашу же голову! — выбранилась Маша, поняв, что обычные спутники битвы, они летят на поживу.
Она сравнивала ворон со вчерашнею гостьей, со «старицей», но тут же призналась, что ревность ее ослепила. Алена Ивановна диво как хороша и с вороной не схожа… И тут же спросила себя: «А ты бы, Машута, сумела бы эдак же рати водить? А нет, не сумела бы, право! — призналась сама себе. — Не женское дело, да и Степан не любил бы такую… На экие плечи и коромысла ладом не положишь, а где там пищаль али саблей махать!.. Не к тому рождена».
Сгустились сумерки, стихла пальба.
Марья вспомнила, что так же все утро тогда, когда только вошли в Симбирск и Степан гнал к Казани разбитого Барятинского.
«Может, опять одоление!»
Она бросилась в избу, чтобы приодеться и встретить Степана как ни в чем не бывало, не попрекнуть ни в чем, обласкать…
Но едва накинула побогаче, покраше платье, как на улице поднялся топот копыт, голоса людей и собачий лай.
«Едет!» — подумала Марья. Она выбежала снова на улицу, но всадники уже проскакали мимо.
По улице, как, бывало, от всенощной, вереницами тянулись усталые люди, пораненные в бою. Шли со стонами, в муках, то и дело останавливаясь, чтобы передохнуть.
Марья догнала гурьбу казаков.
— Как там, братцы родимые, кончилась битва?
— Лишь ночь развела, а то бы и до сих пор бились, — ответили ей.
— А кто кого, братцы? А как там Степан Тимофеич?
— Да что ты, не ведаешь, что ли! Ведь атаман-то поранен! — сказали ей
Марья едва удержалась от крика. Ноги ее ослабли.
— Под драгунскую саблю пал. Голову посекли, аж с седла повалился.
— Да жив он? Жив все же? — увязавшись за казаками, настойчиво продолжала расспрашивать Марья.
— Али тебе пуще всех его надо?! Вишь, сами поранены люди. Чего пристала! Сказано — ранен, так, стало быть, не убит!
— Да где он? Куда его повезли? — добивалась она.
— Куда надо, туды и свезли… Отвяжись-ка ты, пропастна дура… Не баба — пиявица, право!
Марья кинулась постелить помягче постель. Вот его привезут… Ведь в голову ранен — стало, подушку повыше, чтобы кровью не наливалась рана… Господи боже, да как же не сберегли его?! Каждый небось за себя, а он-то — за всех!.. Небось вон своими ногами плетутся, а сам атаман — ясное солнце — в голову ранен.
Кабы знать, куда его повезли, сама бы к нему побежала, — да куда?.. Господи, не дай изболеться тоской? И вдруг спохватилась.
— Да что же я, дура дубова, в избе?! Может, еще казаки пойдут мимо — укажут!..
Марья металась, не зная, за что схватиться, что делать, — греть воду, чтобы обмыть ему рану, или бежать за знахаркой…
Да, может, они сбрехнули не знаючи, может, совсем и не ранен?..
Никита въехал в Симбирск навстречу текущей толпе истомленной боем пехоты и вереницам раненых разинцев, бредших пешком и ехавших на телегах. Все эти толпы тянулись в леса и поля — за город.
Разноязычный говор татар, черемис, чувашей и мордовцев слышался в темных улицах среди скрипа телег и ржания и фырканья лошадей. Иногда обессиленный раненый падал. Его поднимали товарищи, уговаривали проезжих взять на телегу; те ворчали, что лошади скоро падут — столько народа уже лежит и сидит на телегах… На одной из телег заметили, что двое раненых казаков успели скончаться. Мертвецов сложили тут же на улице, возле дороги, а обессиленных раненых положили на их место.
Казаки стучали в двери и ставни домишек, умоляя хозяев о пище и воде. В приоткрытые ставни скупо и торопливо совали им подаяние, словно боясь быть замеченными в добром деле.
По городу между жителями уже пробежал слух, что Разин убит или ранен, что разинцы отходят из города, и горожане спешили затвориться в домах, хотя и не смели еще отказывать казакам, помня недавнее время, когда воеводы бежали и казаки остались хозяевами города.
— Сучье вымя, почуяли недобро — и ворота на запор! — в негодовании ворчал Никита, пробираясь по ставшим знакомыми грязным симбирским улицам.
Он свернул с главной дороги в улицу, где стоял атаманский дом.
«Ведь экая сотряслась напасть!.. И как мы не сберегли его, право!.. Атамана такого великого не сберегли! — размышлял Никита. — И я-то был тут же в сече, ан нет того, чтобы рядом быть с атаманом. Прокопа хранил от сабли, а самого дорогого не уберег!.. Вот утре битва опять разгорится — а кто поведет? Наумов? Наумов удал, да не равняться ему с самим батькой!»
В темной улице Никита остановился, присматриваясь к домам. Улица была пустынна. Никита во тьме и тумане едва узнал атаманский дом, спрянул с седла, привязал коней. Подумал, что атаманская люба вскинется, заголосит, как узнает об атаманской беде. Он поискал осторожных слов, чтобы ее не сразу напугать, и вошел во двор.
Увидев во тьме едва заметное тусклое пятно затянутого пузырем оконца, он понял, что это и есть избушка, о которой сказал Прокоп. Никита постучался в косяк окна.
— Ой, ктой-то? — услышал он голос, от которого сердце ухнуло так, словно он сорвался с высоты и падал в глубокий колодец…
Не раз проезжал он мимо этого дома, в котором в Симбирске стоял атаман. Слышал он и о том, что есть у Степана красотка-любезница, но никто не сказал ему о красавице единого слова, которое навело бы на мысль, что это его жена Марья…
Никита уже не помнил, как он рванул к себе дверь, и, будто пьяный, качнувшись всем телом, шагнул в избу…
Среди раскиданных в беспорядке женских вещей стояла при свете свечи богато — будто боярыня или дворянка — разодетая Марья… Она стремительно кинулась навстречу вошедшему, что-то хотела спросить, но слово замерло у нее на губах, — она узнала его и отшатнулась… Оба молчали, глядя один на другого: Марья — в испуге, Никита — с ненавистью…
— Так вот-то ты как утопилась, нечестная шлюха! — мрачно сказал Никита. — То-то сердце мое покоя не знало: каб сдохла, давно позабыл бы тебя, окаянную бабу! Богатством прельстилась?!
Марья оправилась от мгновенья страха. Робкая со Степаном, она с Никитой вдруг нашла в себе прежнюю Машку.
— Полно-ко врать! — резко оборвала она. — Сказывай, что с атаманом?.. Где он?
— Срамница! Ты мужа спрошаешь! — прикрикнул Никита. — Забыла, что мне жена?! Сбирайся-ка на Дон!..
— С тобой?! — в негодовании и злобе вскинулась Марья. — Чтобы я после сокола к петуху на насест заскочила?! Да разум-то где у тебя?! Степана-то вон как народ почитает! Вон ведь слава его какова над всей русской землей!..
— Была, да пропала слава! — со злорадством прервал Никита. — Пропала! Издох твой сокол… Аль не знала еще?! Своею рукой я его распорол от глотки ниже пупа!.. — И Никите вдруг показалось, что он в самом деле убил Степана и действительно мертвый Разин лежит у его ног…
