Степан Злобин - Степан Разин. Книга вторая
Но за эти минуты дворяне и московские стрельцы успели прикрыть пушки и начали отводить их теперь за овраг, на новый рубеж, на пригорок.
Степан, призывая своих людей за собою, пустился вперед, перескакивая через стонущих раненых и убитых недругов и друзей…
Без шапки, под черными кудрявыми волосами старый шрам на лбу покраснел, как свежая рана. Черная борода растрепалась, глаза сверкали.
— Вперед! — кричал Разин, устремляя коня сквозь вражеские ряды снова к пушкам.
Несколько десятков смельчаков кинулись вслед за ним. С другой стороны возвращался сюда же Наумов с донскими… И снова весь жар этой битвы перекинулся вдруг сюда, к пушкам. Разинцы с трудом оттесняли врагов, со всех сторон наседавших теперь на Степана.
Сотни дворян сшиблись с сотнями казаков. Скрестились пики. Уже в полумраке ударили сабли о сабли в бешеной стычке вокруг пушек.
Наумов, жестоко рубясь, пробивался с донцами к Степану.
— Батька, иду! — крикнул он.
Прежде других разинцев добрался до пушек сам атаман. Он саблей снес голову немецкому офицеру, конем затоптал одного пушкаря и заставил двоих пушкарей залезть под лафеты.
Пешие люди в лаптях с пиками, с косами, вилами бесстрашно бежали за атаманом. Их били пулями из мушкетов, рубили саблями, но, теряя десятки товарищей, он») пробивались вперед. Затаясь за лафетами, несколько черемис пустили стрелы в рейтаров и в пушкарей.
Пушкари побежали, бросая свои орудия… Победа!..
«Вот тут бы сейчас пособил мне Наумов с конными. Вот он где нужен! — подумал Разин. Он увидел, что Наумов рвется в его сторону. — Дьявол — не лез бы вперед, и давно бы мы пушки отбили!»
Забыв свою рану, Степан стал пристегивать постромки упряжных коней к пушке. Несколько человек чувашей и мордовцев ему помогали. Возле них шел горячий бой, люди рубились саблями, падали под копыта коней. Даже кони, взбешенные запахом крови, вгрызались друг другу в гривы и ляжки, а Степан с горсткой смелых упорно делал свое.
Он уже видел победу. Он знал, что, оставшись без пушек, воевода опять побежит, и он его будет гнать и добьет до конца…
Вытащив перепуганного пушкаря из-под лафета за шиворот, Разин швырнул его на лафет и сунул ему в руки вожжи.
— Скачи! — приказал он, указав ему в сторону своих войск. Молодой пушкарь испуганно заморгал, хватил кнутом и усердно погнал коней, крича на них, как ямщик на большой дороге.
Чуваши и мордовцы успели запрячь еще два орудия и погнали их вслед за первым.
Степан оглянулся назад и увидел, что он с горсткой «лапотников» отрезан от всех своих, увидал, как на них налетают откуда-то взятые воеводой драгуны… «Сатана! Ведь еще он припас засаду!» — подумал Степан.
— Батька! На коня! На коня! — отчаянно завопил, пробиваясь к нему, Наумов.
Степан ухватился за холку коня, но раненая нога отяжелела и не поднималась в стремя…
Над самой головой Степана раздался остервенелый лязг сабель — это свежая засада драгун столкнулась с донцами Наумова.
К ногам Степана упал Митяй Еремеев с разбитою головой. Степан взглянул вверх и увидел покрытое кровью, искаженное отчаяньем лицо Наумова.
Разин, подсаженный двоими мордовцами, вскочил наконец в седло, схватился за саблю, но не успел ее вырвать из ножен: драгунский клинок рубанул его по простоволосой голове. В глазах атамана перевернулось все — казаки и другуны. Заходящее солнце прыснуло ослепляющим золотом прямо в зрачки, и Степан ощутил, что, как пьяный, ползет с седла.
«Зарубил меня окаянный драгун!» — подумал он, падая навзничь.
Нет, это была не победа дворянского войска. Опытный воевода Юрий Барятинский хорошо понимал, что ему снова нечем хвалиться и нечего приписать к «дедовской чести», что он не победитель в этой тяжелой кровавой битее. К концу дня усталость всех дошла до такого предела, что если бы Разин призвал от стен острожка еще один свежий полк, если бы бросил он в бой хоть с тысячу свежей конницы, все воеводское войско пустилось бы в бегство…
Какая лютая схватка закипела вдруг над пораженным атаманом! Откуда взялось у разноплеменных мятежников столько ратного жара, который пристал бы лучшему войску при защите отечества от нашествия иноземцев?! И казацкая сила вдруг вся навалилась на этом участке боя… Половина драгун полегла под внезапным свирепым натиском. Воевода видел их трупы: удары пик их пронзали насквозь, взмахи сабель рубили почти пополам. Отколе сия богатырская сила?!
Если бы не было сабель, пищалей и пик, думается, мятежники и с голыми кулаками одолели бы все же дворян и драгунский засадный полк и отбили бы все-таки своего атамана.
Гора мертвых тел осталась на месте той схватки. Сколько было побито там «лапотной» рати!.. Сам воевода Барятинский, бодривший своих воинов, едва не пропал в этой сече, когда, как буря, без всякого склада и строя, толпы мятежников бросились напролом, защищая упавшего Разина. Пешие, конные — все помешалось. Пешие не страшились конских подков, всадники сами налетали грудями на выставленные копья пехоты, чтобы своими телами сломать ее строй… Барятинский видел, как какой-то широкоплечий, коренастый татарин, свалившись с убитой лошади, схватил под мышки мертвого дворянина и стал им махать, как дубиной, сваливая пеших стрельцов.
А этот бешеный есаул Наумов! Сколько воинов искрошил он саблей и затоптал конем, когда, словно чудом, прошел невредимым сквозь полк стремянных стрельцов и врезался в гущу драгун!
Дорвавшись до своего атамана, Наумов перекинул его к себе на седло. Дворяне, драгуны, стрельцы — все искали чести взять в плен воровского главаря. Но вокруг него словно проведен был заколдованный круг, в который не мог прорваться никто из воеводского стана… Мятежники отходили железной стеной, отражая удары до самой Свияги…
«Когда бы я так пал с коня, стояла бы так же нерушимо и бесстрашно вся дворянская рать в защиту меня?» — спросил себя воевода.
И он сам себе не хотел ответить, чтобы не покривить душою…
И, размышляя так, Барятинский вдруг увидел в тот миг, что от стен Симбирска несется свежее войско разинцев… На берегу Свияги оно с ходу поставило пушки, конные сотни ринулись вплавь через воды реки…
Барятинский тотчас велел своим отходить на север по левому берегу… Ввязаться в бой с новыми силами он не решился…
Разинцы думали, что воевода уходит опять к Тетюшам, но Барятинский уже понимал в тот миг, что они не станут его преследовать. Оба зверя были равно изранены и усталы! Оба хотели лишь одного: лечь спокойно и молча зализывать раны…
Пехота Барятинского была измучена битвой и не могла отходить достаточно быстро; она даже не в силах была бы вынести самый ничтожный натиск. Нужно было избавиться от нее, чтобы быть готовым назавтра к поспешному отступлению…
Барятинский перешел Свиягу верст на пять ниже и в сумерках осторожно приблизился к острожку.
Его встречали со стен острожка как победителя. Они не знали о том, как кончился бой. Из Казанских ворот острожка выехал сам воевода, окольничий Иван Богданович Милославский. Измученный и усталый, он обнял Барятинского и называл его избавителем от египетского плена. Он молился и плакал… Но Барятинский так и сказал ему прямо:
— Я сам разбит, братец Иван Богданыч. Пехота моя — на ногах у меня как колода. Возьми-ка ее к себе в стены…
Милославский опешил от этих слов. Он сказал, что не сможет сдержать еще один приступ разинцев, умолял взять с собой защитников городка, увести их в Казань.
— Куда ты, Иван Богданыч, побойся бога! — возразил Барятинский. — Ведь воры в погоню пойдут. Я с конными стану наскоре уходить, а пехота отстанет, и ты со своими отстанешь… Сиди уж еще в городке…
Милославский заплакал.
Барятинский ввел к Милославскому в городок свой обоз, дал осажденным пороху и свинцу и оставил свою пехоту. Он раскинул свой стан возле стен городка и велел рыть окопы для обороны по северной стороне, чтобы враг не напал внезапно.
Воевода знал, что разинцам тоже нужно сперва отдохнуть. Если увидят, что он тут роет окопы, они не будут спешить с наступлением, дождутся утра, а до утра он уйдет…
Сам воевода расположился в ближней слободке. В теплой избе он выпил вина, съел яишню на целой сковороде — штук в двенадцать яиц… Ел безразлично, не замечая, что ест, незаметно для себя искрошил большой каравай хлеба, размышляя о том, что разинцы все-таки могут ударить ночью и натиска их ему не сдержать.
Надо было отвлечь их внимание, обезопасить себя хотя бы на три-четыре часа, пока отдохнут и покормятся кони…
Он вызвал к себе подполковника Казимира Ющинского.
— Слышь, пан Казимир, твой полк не так сильно устал. Спустись со своим полком к Волге. Тихо спустись. Да от берега Волги шум учини со своими. Пусть воры оттоле ждут на себя большой силы.
— Един мой полк, пан князь, воры побьют без всякой пощады, — сказал полковник.
