Артамонов Иванович - КУДЕЯР
— Славный теремок построил себе боярин, — похвалил Филя, цепко обегая глазами окна боярского дома.
— Как всё закончат строить, ещё славнее будет.
— Удачливый твой хозяин, дай Бог ему здоровьица. Слышал я, будто девица у него больно хороша собой.
— Что правда, то правда: всем взяла Катеринка — и лицом, и статью, и добрым нравом.
— Бережёт её, поди, боярин?
— Как не беречь такую красулю! Охотников-то немало отведать сладкой ягоды.
— Не то ли её окно будет? — Филя наугад показал пальцем.
— Не, её оконце выходит на гульбище.
— Говорят, будто великий князь, удумав жениться, приказал всех боярских невест везти наместникам напоказ. Поди, и дочь Микеши Чупрунова на смотрины невест ездила?
— Боярин возил её в Нижний Новгород к наместнику, да к тому сроку стало ведомо — великий князь уже выбрал себе невесту.
Сердце Кудеяра радостно дрогнуло: выходит, Катеринка не в Москве, а здесь, вот в этом доме, совсем близко от него.
— Слышал я, — понизил голос воротник, — будто сын боярина Охлупьева к ней сватается.
Сердце Кудеяра тревожно заныло.
— Далеко ли дело зашло?
— Коли не сладилось ещё дело, то сладится, поскольку наш боярин не прочь породниться с Охлупьевыми — богатства у них немалые. Правда, бабы болтают, будто не мил Катеринке женишок, только ведь кто спрашивать её будет? Как боярин решит, так тому и быть. И то надо сказать: сынок боярина Охлупьева не урод какой, поживут — слюбятся. А вон и сам боярин на крыльцо пожаловал.
Микеша с высокого крыльца неторопко осмотрел двор. Яркое февральское солнце слепило глаза, поэтому он не сразу приметил странников-гусляров.
— Пусти их, Никодим, — приказал боярин; а когда калики перехожие подошли к крыльцу, обратился к ним: — Сегодня ко мне гости пожалуют на именины, так вы бы повеселили их, а пока сам послушаю, как вы поёте.
Микеша повернулся и пошёл в дом. Гусляры устремились за ним следом.
— Посидите тут, пока я шубу сыму.
Боярин возвратился не один, рядом с ним Кудеяр к превеликой своей радости узрел Катеринку. Виду, однако, не показал, выкатил бельма, как и подобает слепому.
— Спойте-ка нам, калики перехожие, что-нибудь.
Гусли загудели в руках Фили.
Не спала млада, не дремала,Ничего во сне не видала.Только видела-сповидала:Со восточную со сторонкуПодымалася туча грозна,Со громами, со молоньями,Со частыми со дождями,Со крупными со градами.С теремов верхи посломало,С молодцов шапки посрывало,Во Оку-реку побросало.А Ока-река не примала,На крут берег выбросала,Как на жёлтенький на песочек,На муравую на травку,На лазоревы на цветочки,На зелёные на листочки.А на лугу на том стоял шатрик,Во шатре-то был постлан коврик,На ковре сидит татарин,Перед ним стоит красна девка.Она плачет и возрыдает,Ко Оке-реке причитает,А татарина увещевает:«Ой ты гой еси, злой татарин!Отпусти меня в Русскую землюК отцу, к матери на свиданье,К роду, к племени на плаканье».
Кудеяр, прикрыв глаза, незаметно наблюдал за Катеринкой. По её щекам текли слёзы.
Между тем Филя продолжал петь взволнованным голосом:
Не бела лебёдушка по степи летит —Красная девушка из полону бежит.Как под девушкой конь чубарый что сокол летит,Его хвост и грива — по сырой земле,Из ушей его дым столбом валит,Во ясных очах как огонь горит.Подбегает девушка к Дарье-реке,Она кучила, кланялася добру коню:«Уж ты конь мой, конь, лошадь добрая!Перевези-ка ты меня на ту сторону,На ту сторону, да к родной матушке».
— Вижу, — обратился Микеша к Катеринке, — расстрогали тебя калики перехожие. И впрямь хорошо поют. Вечером, как гости пожалуют, позабавят они нас. А пока ступай в свою светёлку.
К вечеру гости нагрянули. Первым явился Плакида Иванов, облобызал хозяина, почал хвалить его хоромы:
— Хорошо ты, Микеша, отстроился, не хоромы — одно загляденье.
— Где уж мне до тебя! — возразил хозяин. — Ты, Плакида, эвон сколько всего понастроил!
— Поживёшь с моё здесь, ещё боле справишь, по почину вижу.
В сенях затопали ногами, отряхивая снег. Дверь распахнулась, вошёл боярин Акиндин Охлупьев с сыном. Кирилл ростом высок, головой в потолок упёрся.
— Милости прошу к столу, — пригласил гостей Микеша, — сами ведаете — жены у меня нет, Бог недавно прибрал, потому не взыщите, ежели что не так.
— Будет тебе прибедняться, боярин! Такое изобилие всего на столе, а ты говоришь — не взыщите! — певучим голосом произнёс Акиндин. — Эвон, какая лепота! Мы тут в глуши живём, попросту, без выкрутасов, а ты всю жизнь в Белокаменной, насмотрелся на всё хорошее.
Пока гости усаживались за стол, слуга наполнил серебряные кубки фряжским вином.
— С днём ангела тебя, друг ты наш сердешный, дай я тебя облобызаю! — Охлупьев-старший поцеловал хозяина.
Вскоре в палате стало шумно.
— А я с тобою, Акиндин, не согласен! — кричал Плакида. — Ты вот давеча говорил, что в Москве будто бы хорошо. А по мне лучше здешних мест нигде нет. Молви, Микеша, правду: пошто ты Москву променял на нижегородские места?
— Надоела мне, братцы, грызня боярская. После смерти великой княгини Елены жизни в Москве не стало: ныне одни бояре у власти, завтра другие, а на всех не угодишь, потому голову потерять можно. Она же у каждого из нас только одна. Лишишься головы — и ничего тебе не надобно: ни чести, ни богатства. Вот я и решил податься в новую свою вотчину от греха подальше.
— Золотые слова молвил, Микеша! — закричал Плакида. — И я всем о том же твержу: ничего хорошего там, в Москве, нет, маета одна да грех содомский. А тут я сам себе хозяин, никто мне не указ, даже великий князь!
Микеша слабо улыбнулся.
— Поосторожней будь, Плакида, государь наш хоть и молод, а больно не любит, когда о нём плохо говорят. Не так давно вспомнил о тебе Иван Васильевич, грамоту прислал…
Гости весело рассмеялись. Плакида поперхнулся, лицо его пошло красными пятнами.
— Одно плохо у нас, — продолжал он с меньшим жаром, — лихие людишки озоруют. Не раз покушались на меня, да я всегда наготове, стража у меня ни днём ни ночью не дремлет. Так ведь они, тати-то, что удумали: гонцов московских перехватили, одёжу с них посымали грамоту великокняжескую отобрали и с той грамотой ко мне заявились. Вези, говорят, боярин, свою дочь Агриппину к нижегородскому наместнику, государь велит. Я и поехал. А в Нижнем Новгороде все надо мной потешались: зачем, говорят, я свою дочь привёз. Правду молвить, она не больно-то красива, так что ни к чему было везти её напоказ.
Микеша заговорил важно, с достоинством:- И ко мне те разбойнички заявились с государевой грамотой. Только я их сразу раскусил, быстро выпроводил за ворота. Давайте-ка, гости дорогие, выпьем за государя нашего, Ивана Васильевича.
Выпили.
— Сказывают, — произнёс Плакида, — будто с той грамотой сам Кудеяр разъезжал по боярским поместьям, высматривал, где что плохо лежит.
— На днях боярина Засухина как липку ободрали, а самого его перед слугами кнутом били, Кудеяр так велел.
— Попадись он мне в руки, — завопил Плакида, — я из него лепёшку сделаю! Будет знать, как позорить бояр!
— Ну что ж, Плакида, — послышалось из угла, где сидели калики перехожие, — сделай из меня лепёшку, вот он я — Кудеяр!
У Плакиды от этих слов рот открылся, глаза из глазниц вылезли.
— Эй, слуги! — хотел было крикнуть грозным голосом Микеша, но поперхнулся и с надрывом раскашлялся.
Долговязый Кирилл полез под стол, но увяз головой в чужих ногах — его задница нелепо торчала из-под стола. Акиндин Охлупьев поспешно осенял себя крёстным знамением.
— Пришло время, Филя, и нам пировать, а то бояре о нас совсем забыли, — Кудеяр подошёл к столу, наполнил вином два кубка. — Выпьем, друг, за вольную жизнь!
Филя шлёпнул Кирилла по заднице.
— Экий ты, парень, неуклюжий, к столу подойти мешаешь!
Первым оправился от испуга Микеша Чупрунов. Вид пирующих разбойников привёл его в ярость.
— Эй, люди! — завопил он.
— Тише ты ори, сволочь! — Филя ткнул кулаком в живот боярина; Микеша согнулся от боли.
В дверях показались перепуганные слуги. Кудеяр швырнул в них лавку. Двери захлопнулись.
— Пора, Филя, нам и честь знать.
— Жаль покидать этот дом — уж больно стол хорошо накрыт, ни у одного другого боярина не приходилось мне видеть таких яств.
— Микеша Чупрунов обучит их накрывать столы для нас, вольных людей.
